Дидье Ковелер - Рыба - любовь
— Вы отсидели свой срок? — спросила она, не повернув ко мне головы.
— Ннн-ет.
Она казалась грузной, голову держала прямо.
— Значит, вы в бегах, — вздохнула она.
Я взглянул на даму в сером платье, она успокоила меня улыбкой. Я ответил, что никуда не убегал. Тогда толстуха повернулась ко мне. У нее было бульдожье лицо с брылями, красное от жара, морщины сложились в недовольную гримасу.
— Не может этого быть! Мама, ты слышала? Вы меня простите, но Беатриса общается только с гангстерами.
— Не будем преувеличивать, мама, — произнесла женщина в сером.
— Что значит, мама, не будем? — резко оборвала ее старуха. — Вы из полиции?
— Я не из полиции, — извиняющимся тоном ответил я.
— Все-таки у нас недавно диссидент жил в погребе, но его уже нет, уехал.
— Беатриса навещает заключенных в тюрьмах, объяснила дама в сером.
— А когда они выходят из тюрем, то считают своим долгом навестить наш дом. Вы не слишком толстый? Тогда садитесь в красное кресло.
— Опишите себя, — шепнула мне на ухо та, что помоложе.
— Извините, не понял.
Я растерянно смотрел то на бульдога в вольтеровском кресле, то на даму в сером, доводившихся друг другу мамами.
— Мама совсем ничего не видит, — продолжала шептать та, что в сером. — Расскажите ей, какой вы.
— A-а, теперь понятно… Рост метр шестьдесят девять… Вес восемьдесят восемь кило…
— Садитесь на диван, — прервала меня мама-бульдог.
— Брюнет в коричневом пиджаке.
— Будет, будет. Не хватало, чтобы вы всю свою жизнь рассказали. Кем работаете?
— Ассистентом врача.
— Еще один псих.
Я повернулся к дочери, та, смущенная, умоляюще сложила руки.
— Беатриса некоторое время посещала психиатра…
Старуха хлопнула руками по подлокотникам.
— Что психиатры, что евреи…
Я сел. С большой осторожностью. Женщина в сером подала мне чашку с чаем.
— Будьте снисходительны к маме. У нее старомодные взгляды.
— Мне девяносто девять лет, мсье. Я участвовала в Сопротивлении, со мной шутки плохи. Чаю хотите? — неожиданно перескочила она. — Мы теперь тоже пьем чай. Диссидент не пил ничего, кроме чая. Тот, что жил у нас в погребе. Он, знаете ли, был шахматистом.
— Беатриса член ассоциации… — начала объяснять дочь.
— Диссидент! Смех да и только! Ох, и хитры эти русские! Представьте себе, что выдумали! Если писателю не пишется, если музыка композитора никому не нравится, словом, если им нечего сказать людям, они — хоп! — объявляют себя диссидентами. И уж тогда спокойно живут за чужой счет: путешествуют, все о них хлопочут, приглашают в гости, показывают по телевизору, восхищаются их мужеством, и вот вам, пожалуйста.
— Мама преувеличивает. Русский был очень воспитанным человеком…
— Начнем с того, что он был урод.
Напряженная тишина повисла в комнате. Я помешивал ложечкой чай. Огонь потрескивал в камине. Старуха грела ноги, поставив их на каминную решетку. Искра отлетела ей прямо на ногу, а она и не шевельнулась.
— Беатриса сейчас придет, — снова пообещала дама в сером.
Я заметил у нее на руке забавный браслетик — серебряный, дешевый, в оранжевой лакированной оправе, такие дают, как призы в ярмарочном тире. На браслетике было выгравировано «Жанна».
— Вы ее бабушка? — спросил я.
Она мирно кивнула.
— А я прабабушка. Но теперь уже ненадолго. Подай-ка мне желуди.
Жанна протянула руку, взяла с подноса блюдечко с желудями и подала старухе. Та взяла один, запихнула в рот и захрустела, закрыв глаза. Я смотрел на все это с удивлением.
— Мама бальзамируется, — прошептала мне Жанна.
— Я продала свое тело науке, — проговорила старуха, продолжая жевать, — теперь живу на ренту.
Проглотила желудь, запрокинув голову. Жанна вздохнула, призывая меня в свидетели:
— Вот уже полгода мама ест только желуди и жует смолу.
— Китайский рецепт. Китайские монахи бальзамировали себя при жизни. Вы никогда не слышали о Шан Тао-К’ае? Он умер в 35 году нашей эры. Последние семь лет своей жизни ел только желуди и смолу. И пожалуйста — до сих пор целехонек.
— Ну, а тебе-то это зачем? — простонала дочь.
— У меня на то свои причины!
Старуха сжала рукой палку и резко стукнула ей по полу. В окно ударил порыв ветра, и Жанна улыбнулась мне долгой грустной улыбкой. Я задумался, в какую же семью попал. В доме ни шороха, из кухни не доносится никаких запахов, даже часы возле книжного шкафа остановились.
Вы хотите повидаться с ней? — спросила слепая.
— Простите, не понял…
— С Беатрисой. Мы вам ее покажем, и она сразу вернется. Мама, принеси экран!
Жанна встала и поманила меня за собой. В прихожей она вытащила большой хромированный экран и вручила его мне.
— Мама будет делать вид, что все видит, а вы поддакивайте, — попросила она вполголоса. — Она скрывает свою слепоту.
— A-а… почему она зовет вас мамой?
Жанна прижала палец к губам, призывая меня говорить потише, и прошептала:
— Она всегда была очень активной и… независимой. Еще в прошлом году сама ходила за продуктами. И в церковь тоже. А потом как-то сразу сдала, вот и стала звать меня мамой.
Жанна опустила глаза и схватилась за брошь, которой был заколот воротничок серого платья. Мы вернулись в гостиную. Жанна включила проектор и показала мне, как повесить экран. На первом диапозитиве — младенец на столе.
— Беатрисе здесь месяц, — сообщила старуха, и тут же прибавила, — помню, помню.
Проектор тихо рокотал в потемках. Следующая картинка: тот же младенец на руках у бабушки. Жанна уже поседела, но взгляд еще не такой печальный, как теперь, а спокойное лицо светится тихой, смиренной улыбкой.
— Беатриса в парке. Справа — я.
Веселая девчушка играет с лопаткой, сидя в коляске. Прабабушка улыбается, вздернув подбородок, на голове шляпа с опущенными полями. Виноградная лоза присвистнула в камине.
— Пошла она у нас поздно, — сообщила Жанна. — В полтора года. Но в полгода уже что-то лепетала. Помню, как-то повезла ее в сквер в колясочке, а детишки поменьше нее уже пытаются ходить. Ковыляют кое-как, падают, конечно, а Беатриса смеется и говорит: «Ба, дети!»
— Следующую. Рождество шестьдесят четвертого года, Беатриса с мишкой. Когда я ей подарила мишку, она испугалась, даже закричала. А потом с ним не расставалась. И назвала его, как меня, Астрид. А в шестьдесят седьмом потеряла его в автобусе. И потребовала, чтобы мы заявили в полицию о пропаже, так что пришлось пойти с ней в участок. Инспектор пообещал, что начнет расследование, и она сообщила его приметы.
На следующем слайде Беатриса на пляже в купальнике. Я вопросительно взглянул на бабушку, а она, улыбаясь, кивнула и нажала на кнопку.
— Пропускаем, — скомандовала Астрид.
Жанна, не убирая пальца с кнопки, опять нажала. Я едва успел заметить Беатрису на плечах у какого-то мужчины, и слайд сменился следующим.
— Ее первый матч, — протрубила Астрид. — Ей было семь лет.
Светловолосая девочка с длинными волосами стояла, поставив ногу на мяч и зажав под мышкой кубок.
— Она играет в футбол? — спросил я.
— В баскетбол, — уточнила Жанна с уважением. — Она и сейчас играет за клуб из дивизиона «А».
— Спортивное общество «Севинье», — расшифровала Астрид. — На прошлой неделе они просто разорвали Сошо. Восемьдесят восемь — восемьдесят семь!
— Разорвали? — переспросила Жанна, округлив глаза.
— В клочки! Да куда этим «Сошо» до наших!
— Вы давно знакомы с Беатрисой? — спросила Жанна.
— Не задавай идиотских вопросов! Он же только что принял баскетбольный мяч за футбольный. Давай показывай дальше, он должен ознакомиться. Расплывчато немного, но ничего. Это на дне рождения, ей — восемь лет, мы подарили ей электрический поезд. Она просто в шоке!
Входная дверь открылась, и я затаил дыхание. Шаги в прихожей. Я по-прежнему не отрываясь смотрел на девочку, прицепляющую к поезду вагончик.
— Ну, вот и она! — воскликнула Астрид. — А мы как раз о тебе говорили.
Беатриса замерла на пороге. Я медленно поднялся. Она была в черном пальто, с пакетами под мышкой. Посмотрела на меня, на экран, на проектор.
Прищурила глаза, резко повернулась и вышла. Я хотел ее догнать. Входная дверь снова хлопнула.
— Не обращайте внимания, — спокойно сказала Астрид. — Это в ее духе. Давайте смотреть дальше.
Я снова сел, в горле у меня пересохло.
— Девять лет, на берегу Марны.
И еще тридцать слайдов, пока Беатрисе не исполнилось двадцать и в гостиной не зажегся свет. Ее лицо, тело, сцены ее жизни вытеснили все мысли из моей головы. Жанна остановила меня, когда я уже выходил за ворота.
— Будьте с ней поласковее, — прошептала она. — Попытайтесь… Наберитесь терпения.
Она попрощалась со мной за руку и вернулась в дом. Я медленно брел от фонаря к фонарю, и в голове вспыхивал слайд за слайдом.