Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Самой Лауре Денисовне было где жить: ее отец, неплохой художник, умевший к тому же находить и выполнять выгодные заказы богатых предприятий и организаций (расписать вестибюль профилями вождей, например), оставил единственной дочери большую квартиру в доме-«сталинке», в центре, и около сотни картин и графических работ, которые Лаура понемногу продавала – не спеша: со временем они только прибавляли в цене. Она этому способствовала, оказавшись очень неплохим маркетологом, пиарщицей и организатором, то и дело устраивала экспозиции отца, доставала деньги на рекламные постеры и буклеты, печатала статьи под псевдонимами – удивительно доброжелательные по сравнению с теми, где она клеймила бездарей. Все отдавали должное деловым талантам Едвельской, хотя репутация городской сумасшедшей за Лаурой закрепилась прочно.
Поэтому известие о том, что Едвельская была в каких-то отношениях с Леонидом, удивило Немчинова. Слишком уж Лаура своеобразна, да и разница в возрасте: Леониду в ту пору было тридцать с чем-то, а ей, если откинуть от предполагаемых семидесяти двадцать? Пятьдесят получается?
Впрочем, надо уточнить.
Илья позвонил одной из своих знакомых, работавшей когда-то в отделе кадров областной газеты, эта знакомая славилась тем, что чуть ли не наизусть знала все данные о штатных и нештатных сотрудниках.
Знакомая, не думая ни секунды, выдала:
– Ей шестьдесят два. Просто лицо такое неудачное, всё в морщинах, поэтому думают, что ей больше.
Илья поблагодарил, позвонил Едвельской, чтобы договориться о встрече, она охотно согласилась – хоть сегодня же.
И вот он идет через высокую подворотню, арка которой отделана наполовину отвалившейся лепниной, мимо воняющих мусорных баков, попадает в захламленный двор с разбитым вдрызг асфальтом, скопищем машин, уродливыми металлическими дверьми подъездов, покрашенными краской ржавого цвета. Зато двери все с домофонами, окна пластиковые, балконы застеклены хоть и вразнобой, но аккуратно, у каждого в силу своей фантазии. Здесь накупили себе квартир обеспеченные люди – дом солидный, потолки высокие, окна большие. Престижно, короче. И каждый наверняка сделал себе в квартире дорогущий ремонт, полный парадиз. И все глядят ежедневно из этого парадиза на то говнище, что внизу, – и не почешется никто собрать жильцов, скинуться на благоустройство двора. Русская психология: в доме ни пылинки, во дворе ни тропинки. Грязь и пыль, вечные наши грязь и пыль, публицистически думал Немчинов, хотя, начни с ним сейчас кто говорить на эти темы, он поморщился бы: неужели не надоело?
Лаура встретила его крайне любезно.
– Какой неожиданный визит! – восклицала она. – Честно говоря, я слегка шокирована, не ожидала, что вы наконец проявите интерес к моей скромной особе! Не обижайтесь, вы знаете мою прямоту, но я считаю вас, как бы это помягче сказать, двуличным человеком. Вы же ведь имеете неплохой вкус, почему вы не боретесь с засильем пошлости, почему не поддерживаете меня? Но что это я на вас налетела? Проходите, вот, извините, тапочки. Я знаю, что моветон – ходить дома в тапочках, сама, как видите, только в туфлях и даже на каблуке!
Илья снял ботинки, сунул ноги в тапки универсального размера, пошлепал вслед за Едвельской.
Она продолжала говорить, вернее, почти петь, растягивая слова. Как и Дортман, Лаура выражалась вычурно, но еще более приторно, считая это признаком интеллигентности речи. Немчинов же любил речь простую и чистую – и в книгах, и в жизни.
Первым делом Лаура провела Илью по комнатам, увешанным от потолка до пола картинами отца.
– Вы же никогда не видели полного собрания картин Едвельского, вот, пользуйтесь случаем. Я их разбила на три периода, как это у него и было в жизни. Сначала, сами видите, сплошной экспрессионизм, этим все переболели, вы же видели наверняка раннего Малевича, тоже экспрессионизм – и очень скучно, между прочим, если бы он не придумал собственную манеру, его бы никто не знал. А тут, видите, у отца началось что-то, сходное с Борисовым-Мусатовым, но, на мой взгляд, глубже и интересней, особенно по колориту. А вот уже подлинное лицо, уникальный стиль. Это репродукция. Я ненавижу репродукции, но что делать, сама картина в Третьяковке, я очень по ней скучаю, они держат ее пока в запасниках, вы знаете, что лучшие картины Третьяковки держат в запасниках? А в залах ужасная рутина. Когда я еще девочкой попала туда, меня привез папа, когда я увидела все это, а я, конечно, знала все картины по альбомам с репродукциями, да что альбомы, их в школьных учебниках постоянно печатали, у меня был культурный шок. Папа меня водил, я смотрела. Я была просто подавлена этим ужасом. Эти жуткие богатыри Васнецова, этот безобразный фотограф-жанровик Репин, Шишкин со своими медведями, Айвазовский… Я была потрясена, я ничего не понимала. Папа видит, что я даже побледнела, спрашивает: «Что с тобой? Тебе нравится?» А я говорю: «Нет». Почему-то мне казалось, что папа будет ругать меня. А он вдруг потрепал по плечу и сказал: «Молодец, у тебя идеальный вкус!» И спросил, что понравилось. А мне, маленькой девочке, представьте себе, почему-то больше всего понравились картины… Вот, уже маразм, забыла фамилию любимого художника, хотя не он один, я еще Врубеля люблю, как же его, на «с», кажется, фамилия…
– Серов? Саврасов? Суриков?
– Какие вы все пошлости перечисляете. Сейчас… Как же его…
– Потом вспомните.
– Ни в коем случае! Я тренирую память, я не позволяю себе откладывать на потом. Господи, известный ведь тоже… Черепа у него еще на картинах…
– Верещагин?
– Ну конечно же! И вы что-то помните, оказывается.
– Но он не на «с».
– Неважно, мне почему-то показалось, что он на «с». Верещагин. Причем не восточная экзотика, не батальные его картины, а именно с черепами. Или еще одна у него есть, жуткая, гениальная, «Побежденные» называется, кажется. И отец сказал: да, ты смотришь в корень, это еще не разгаданный художник. Он тогда не знал, что ему предстоит та же участь. Его ведь тоже мало еще кто разгадал, иначе давно бы он висел во всех заграничных музеях.
Лаура долго читала Илье лекцию о классиках и современниках, о направлениях, о том, что надо разглядеть в картинах отца, чтобы понять, насколько они гениальны. Наконец притомилась.
– Я вам не даю слова сказать, а вы ведь по какому-нибудь делу пришли, ведь так? Я даже заинтригована. Кофе хотите? У меня великолепный кофе, привозит один друг из Москвы, сын ученика моего отца, ему двадцать восемь лет, и он влюблен в меня без памяти. Я говорю ему: «Костя, опомнись, мне уже за шестьдесят», – я, кстати, никогда не скрывала возраста, я говорю: «Костя, ты живешь в Аргентине», – он живет в Аргентине, вы представляете, какие женщины в Аргентине? Там каждая уважающая себя женщина танцует танго и принимает участие в карнавалах. Представляете, какая нужна гибкость и стройность? А Костя говорит: «Лаура, я еще ребенком сходил с ума от твоих пропорций». У меня идеальные пропорции, я говорю не для хвастовства, это правда, спросите кого хотите. Бог сыграл странную шутку: поставил старую голову на юное тело. Это фантастика: я прихожу на пляж, читаю, потом ложусь, голову на книгу, закрываю полотенцем. И обязательно через пять минут слышу: девушка, можно с вами познакомиться? Иногда я просто говорю: нет. Иногда снимаю полотенце и вижу потрясение на их лицах. Обидно, но что делать. А художники сумасшедшие люди, они могут влюбиться отдельно в тело. Вот Костя и влюбился. Я вас перебила, извините.
– Я, собственно, еще ничего не говорил.
– Знаете, Илья, ничего, что я без отчества?
– Ничего.
– Меня, кстати, тоже попрошу по имени, меня никто не называет по отчеству, мне это просто не идет.
– Хорошо.
– Так вот, Илья, я должна вам сказать: вы очень не элегантный человек. И, наверное, даже злой. Вы даже сейчас пытались меня ущучить: намекнули, что я вам слова не даю сказать. А я ведь к вам с чистым сердцем, вы один из самых порядочных людей в этом городе.
– Только что вы сказали, что я двуличный человек, – заметил Илья.
– Подтверждаю. Просто такое ужасное время, что нет выбора, и вы действительно один из самых порядочных людей, кого я знаю. Вы бываете принципиальным. В вас есть нерв. Иногда. Но вы не элегантны. Вам другие не скажут, а я считаю, что зря, потому что, если человеку не сказать о его недостатках, он сам может о них не догадаться, почему бы ему не помочь? В следующий раз он вспомнит и, может быть, что-то исправит. Вы ужасно одеваетесь. Не обязательно одеваться дорого, но обязательно – элегантно. Что это, извините, за рубашка, за брюки? О носках умолчу – это слишком интимно. Вы изменяете жене?
– Что?
– Конечно, нет. Если бы изменяли, то ваша любовница указала бы вам на ваши упущения. Для чего нужны любовницы? Они говорят мужчинам то, чего не говорят жены. Уж поверьте мне, я не раз бывала любовницей и не стесняюсь этого. А вот мужа не было – не нашла подходящей пары. Это ведь главное. То есть мужчина, с которым я захотела бы прожить всю жизнь, должен быть так же умен, иметь такой же взыскательный вкус. Ну и, конечно, хорошо зарабатывать, потому что, между нами говоря, я всегда презирала мужчин, которые не умеют зарабатывать. Неправда, что гении этого не умеют. Мой отец был гений, а умел. Его жена, моя мама, одевалась лучше всех в городе, пила только дорогое хорошее вино, никогда не ездила в общественном транспорте, только с отцом на машине или на такси. Нравится кофе?
