Москва, Адонай! - Леонтьев Артемий
Потолок стал еще более упругим и гибким – он провалился, что очень раздражало Марка, который понимал, что это будет мешать работе. Стены тоже вели себя странно – дрожали от шелковой ряби. Волны колебали углы и плинтусы: минутами казалось, что с потолка стекают потоки воды, из-за которых обои надуваются пузырями, похожими на мозоли, а потом отслаиваются застаревшей и высохшей кожей. Обои приподнимались и хлюпали, шелестели жабрами, а окно все больше растекалось в стороны, становилось круглым. В конце концов оно отслоилось от стены и свалилось на пол. Громов только поморщился – ему было на это наплевать.
Двойник тоже остался равнодушным к новому положению окна и продолжал писать, Марк даже зауважал своего спутника, который поначалу показался ему банальным выскочкой. Захотелось даже хлопнуть его по плечу, но стоило Громову в очередной раз увидеть собственный затылок – сделалось дурно. Сквозь стену, откуда-то сверху и сбоку, на него смотрела актриса-соседка, стоявшая на своем балконе. Марка сначала встревожило, что он видит женщину, хотя повернут к ней спиной, да и находится не снаружи, а в квартире, но потом успокоился, вспомнив, что окно теперь лежит на полу.
Несколько широких мазков. Податливая пустота белого прямоугольника. Желчь. Влажная земля. Темные горькие полутона. Черное жирное пятно в нижней части, похожее на жизнь. Промелькнула безобразная личина. Туманные топи. Болото. В правом углу молочно-перламутровое сияние – нет, пафосно, слишком прямолинейно… Костлявая лапа тянется, пытаясь… Жаждущая света тварь – сухая твердь – плоть – глина – детство не в прошлом, оно впереди – там, после смерти – пламя – слово. В пустых глазницах теплится свет. Вопросы-ответы. Капля воды. Закрытая дверь. Поцеловала в щечку – в первый раз… Сама подошла, сказала, хочет шепнуть на ушко. Мне было лет пять, наверное… белолицая с голубыми… Открытая дверь. В шестнадцать первая любовь. Объятие – сильнее поцелуя. Проникновеннее. Глубже. Оно навсегда…
Широко раскрытые, пристальные глаза. Зеленые – умопомрачение… Чернявая, смуглая… Когда идет, голова всегда набок. Ноги очень длинные и стройные, но в коленях чуть сводятся друг к другу, как у кузнечика – никогда не видел ничего более прекрасного. И голос чуть глуховатый… мокрый снег по лицу. Откуда в квартире снег? Почему снег? Почему снова окно, оно же умерло? Как странно.
Сейчас июль, у меня летние каникулы. Я учусь в седьмом классе. К сентябрю нужно доклад и письменное задание по биологии, но у меня совсем нет виридоновой краски. Нужно вынести мусор, тем более завтра сессия. Я ничего не нарисовал на тему античной литературы, никогда не любил… Гораздо больше античности любил вишневый пирог. Мама попросила купить молока и картошки, а диплом совсем не готов. Даже растушевку не сделал. Вчера на футболе расшиб себе колено и подвернул ногу. Мама мазала зеленкой содранную коленку, но в школу все равно заставила идти, несмотря на минус тридцать… все нормальные дети сидели дома, пришел только я и еще несколько задротов… у меня слишком много заказов, не успеваю – я опять взял слишком много столиков и не смогу обслужить всех гостей. Даже Нико не может помочь, у него у самого… На похоронах всегда чувствовал, как открываются двери – становилось до ужаса просторно – там, в открытом проеме страх и трепет, безмолвие или леденящие крики… Я так давно не целовал ее зеленые глаза… Неделю назад меня крестили, мне было года два, по-моему – синяя церквушка Иоанна Предтечи на Репина – я почувствовал тогда, да, было… в подвал спускались… странное прикосновение внутри, как будто вспомнил что-то важное… такое родственное, саднящее. Крест светился на солнце, почему-то потом не носил его. А краски смеются. Они говорят со мной. Зовут. А эти другие, эти твари хотят растворить меня без остатка, рассеять. Чтобы бесследно, бесплотно – ультрамариновое масло в сухую землю… несколько картин – даже несколько только картин, оставшихся после моей жалкой жизни – это очень много…
Красный, лиловый, синий. Кобальт зеленый. Слишком темно, надо больше света. Гуще мазок. Режет глаза. Снова слышу это… Опять закулисный шепот и хрипы. То же жуткое бормотание. Сковывает руки. Мне кажется, потолок скоро порвется – слишком сильно провис, набух фурункулом. Даже трещит. И в стенах пульс бьется все громче, как будто я в чьей-то черепной коробке – долбит по ушам…
Под дверьми короткие лохматые пальцы… скребутся, грызут и дергают ручку. Куражатся, хохочут. Пальцы не могут войти… На подоконнике опять эта обнаженная девица с черными глазами. Машет рукой, просит открыть стену. Смеется, хотя я чувствую: все они напуганы моим жаром-светом, они боятся того, что я сумею сбыться, спасти свою душу, бросив ее в порыве самосожжения ради своих работ, а значит и ради других людей… Я сильнее смерти и пустоты – они чувствуют это, потому и трепещут, мешают мне. Из розетки лезут щупальца. Зеленая, слизкая мразь – глянцевитая чернота хищно блестит, сползает по стене. Сжался в углу. Действительно не может дотянуться или просто дразнит? Касается уха, сваливается на плечо и снова назад, оставляя вязкий сопливый след… Проползли в щель. Заняли гостиную и кухню, давят на последнюю дверь… Алчное чавканье и семенящий топоток. Уставился в мой затылок. Чувствую его взгляд, не могу оглянуться…
Потолок и стены исчезли. Дом растворился. Рассеялся. Город потух. Опал требухой. Пустота объяла. Страх и трепет.
Явление III
Арина часто вспоминала ту ночь, когда это случилось в первый раз. После четырех месяцев работы соблазнительные суммы стали привычны, а один очень влиятельный и чтимый в кабаре гость – Евгений Эдуардович, крупный ресторатор, владелец сети московских заведений – выкупил у управляющей смену Арины, потому что хотел пообщаться с ней без помех, дав втрое больше, чем обычно кабаре получает за «увольнение на ночь». Евгений Эдуардович задернул плотные шторы своей vip-комнаты и усадил Арину рядом с собой.
Девушка сжимала кулаки и долго отказывалась от шампанского, со стороны казалось, что она собирается драться. Чуть ли не сходу выпалила, что не продается – просто временно работает здесь официанткой, дабы немного подзаработать, потом скрестила руки на груди и сжалась в углу, как загнанный зверек. К удивлению Арины, ресторатор ни на чем не настаивал, не позволял себе даже намеков. Только дружелюбно улыбался и разводил руки, мол, все знаю, вижу, ни на что не претендую.
«Выпьем?»
Убедилась, что бизнесмен даже не пытается к ней прикоснуться, а только расспрашивает о жизни и планах на будущее – в конце концов несколько расслабилась, взяла в руку изящное флюте с шампанским. Обаятельный натиск, хмельная искорка, язык развязался: Оренбург, студенчество, тяжелые годы неустроенности и безденежья после переезда, родители. На второй бутылке – детские воспоминания и одиночество.
Захмелевший Евгений Эдуардович был обходительным, даже галантным, но самое главное – умел красиво говорить. Умудрился деликатнейшим образом предложить пятьсот тысяч так, что это не выглядело подачкой и попыткой купить Арину – больше походило на маленький подарок или очень большой букет цветов. Калинина отказалась, но не так твердо, как сама от себя ожидала. Не сразу обратила внимание на его руку на спине под майкой, потом почувствовала на груди крепкую ладонь – Евгений Эдуардович бережно ее гладил, смотрел страстно, пристально. Его желание заражало, обволакивало, звало…
Больше всего почему-то запомнился волосатый живот со шрамом от аппендицита и красная шторка с золоченой бахромой, в которую потом уткнул ее лицом. После секса некоторое время лежала на полу рядом с диваном. Сжимала в руке липкий комок салфетки. Пустые бокалы-блики на круглом стеклянном столике, мятая пачка сигарет в пепельнице, мобильный телефон, зажигалка. Толстый кошелек придавил стол кирпичом.
В то же утро он перевел ей на карточку полмиллиона, о чем не преминул похвастаться Алсу и нескольким официанткам, чтобы еще больше вырасти в глазах любимого заведения. В его кругу подобные «покупки» считались хорошим тоном, иногда бизнесмены его окружения даже щеголяли друг перед другом величиной подобных расходов, от скуки приобретали через агентство девственниц – средняя цена готовых на сделку моделей доходила до шестисот тысяч, а в начале нулевых среди толстосумов было популярно превращать приглянувшихся девушек в собственных содержанок через приобретение им апартаментов. На каком-то этапе даже мир проституток может быть исчерпан, отчего возникает необходимость привносить в него немного экзотики и пригоршни чего-то живого, настоящего, за что готовы заплатить солидной суммой… Алсу покоробила эта новость – когда она встретилась в коридоре с Ариной, смотрела поверх ее головы. Самой Алсу не раз предлагали и больше, в середине нулевых один олигарх вызвался купить ей двухкомнатную квартиру в элитной высотке, при условии, что время от времени будет наведываться в гости, но она отказалась. Официантки и стрипки возненавидели Арину еще больше – раньше злились за то, что «выскочка-чистюля», теперь за то, что переплюнула их в цене. Опытные девочки, получавшие за приват-танец от пяти до пятнадцати тысяч, остро почувствовали себя дешевками.
