Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

На мгновение растущий ужас помешал ей понять, что он имел в виду.

Он сделал глоток бурбона.

– Поступи как мужчина. Уйди.

Это было настолько нелепо, что она разозлилась.

– Нельзя просто так бросить детей. Кто будет за ними ухаживать?

– Твой муж. Твоя семья. Послушай, если так дальше пойдет, если ты останешься жить такой жизнью, ты тоже умрешь. Или, во всяком случае, часть тебя. Если выбор таков, то уходи и живи.

Она понятия не имела, что на это ответить.

– Люди меня возненавидят.

– Ну и пусть. Думаешь, ты была им хорошей матерью, Кейт? Ты ведь их не любишь.

И вот этот момент настал. Пять лет Кейт искала ключ, открывающий клетку, в которой она томилась. И Конор вручил его ей, и теперь этот ключ лежал на столе между ними: ты все равно ужасная мать.

На секунду она застыла, слишком охваченная раскаянием, чтобы даже плакать.

– Я их не люблю.

Она не умела любить ни сына, ни дочь, не умела чувствовать ту пульсирующую живую тягу, то отчаянное желание быть рядом с ними, ту гордость или радость, или каким бы ни было то чувство, которое люди зовут любовью.

Конор пожал плечами, словно читая ее мысли.

– Тебе не придется любить меня. Никогда.

– То есть…

– Как можно любить кого-то просто потому, что должен?

– Я не могу, – прошептала она.

Они смотрели друг на друга через стеклянный стол. В пламени свечи дрожали сотни их отражений – мужчина и женщина, уходящие в вечность. Кейт подбирала слова очень осторожно.

– Но это непросто. Я не работаю. Нужно думать о деньгах и…

Конор поцокал языком, словно разочарованный ее прямолинейностью.

– Хочешь узнать мои условия? Хороший вопрос. Мне нравится, что ты его задала. Деньги есть у меня. И я хочу тебя прямо сейчас и, скорее всего, это надолго. Если ты решишься, то можешь поехать со мной в Лос-Анджелес на следующей неделе. Можешь жить в моем доме, пока нас обоих это устраивает. Но ты свободна. Ты не обязана любить меня или даже спать со мной, хотя мне кажется, что ты этого хочешь. Ты не обязана ничего мне обещать. Могут быть другие люди.

– Но я не могу…

Да, она иногда думала о том, чтобы уйти, но снять квартиру где-нибудь неподалеку и каждый день видеться с детьми. Альтернатива была просто немыслима, а тут он предлагает просто сбежать. Уйти и не возвращаться.

Он поднял руку.

– «Не могу» – это не ответ. Ты можешь, пока жива. Ты можешь изменить свою жизнь. Если бы я не верил в это, то до сих пор оставался бы в Дублине или, еще скорее, сдох бы или сторчался.

Он намекал на свое детство – один из восьмерых детей, выросших в условиях недостатка денег и избытка спиртного. Ей этого было достаточно, чтобы ощутить весь ужас.

– Я…

– Я не говорю, что это просто. Но, господи! Кейт… Свобода! Ты даже не представляешь.

Он встал и бросил на стол купюру в двадцать фунтов.

– На следующей неделе я оставлю для тебя билет на стойке. Решай сама.

Последний день. Снова четверг. Четверг казался тем днем, когда можно еще спасти всю неделю, сделать что-то важное на пути к выходным. В четверге всегда было что-то радостное, безрассудное. Кейт была в гостиной. Оливия пришла в восемь, и Кейт тщательно спланировала дальнейшие действия. Она соврала, что должен прийти работник, чтобы начистить паркетные полы. Не сводит ли Оливия детей на прогулку в парк на несколько часов? Утро выдалось дождливым и серым, и Кейт проснулась с ужасом: они не смогут уйти на прогулку. Но потом прояснилось, и Оливия повела детей, немного поворчав о риске промочить ноги. Резиновые сапоги. Слава богу, что есть резиновые сапоги!

Разумеется, она не могла бы попрощаться с детьми в присутствии Оливии. Это выглядело бы странно. Поэтому она сделала это утром, когда разбудила их, погладила Кирсти по голове и поцеловала ее в лоб.

– Прости. Прости, милая. Мне очень жаль.

О чем она жалела? О том, что уходит? О том, что принесла ее в мир, полный боли? О том, что не любила ее? Кирсти, конечно, ничего не поняла – это было легче. Наверное, она даже и не вспомнит о Кейт.

Потом она пошла к Адаму. Тот уже не спал. Он сидел на кровати и смотрел на нее, как в тот день пять лет назад, когда родилась Кирсти. Семь лет. Хотя истерики и чесотка прекратились, она чувствовала всю ярость, которую он просто обратил внутрь себя.

– Здравствуй, – сказала она, вновь чувствуя, как нервирует ее собственный ребенок загадочным взрослым взглядом, видящим ее насквозь. – Хорошо выспался?

– Нет, – ответил он.

Ни единой обвиняющей нотки. Он никак не мог знать ее планов.

– Поцелуешь мамочку?

Она неловко коснулась его, попыталась поднять и поняла, какой он большой. Похоже, она давно его не брала на руки.

Адам проигнорировал ее знаки внимания, и сам встал с кровати.

– Оставь меня в покое, мам, я не маленький.

Верно. Черты взрослого, которым он однажды станет, уже начали проявляться. Возможно, она этого так и не увидит. Но нет, она не могла заглядывать так далеко в будущее. Она просто должна сегодня уйти, потому что нужно что-то изменить, иначе она умрет.

– Хорошо.

Она смотрела, как он идет к дверям, думая, не рановато ли дети учатся уходить от родителей. Только не Кирсти – она никогда не сможет. Вместо этого Кейт собиралась уйти от нее.

– Адам?

Он обернулся в замешательстве.

– Прости.

Маленький мальчик, только и всего. Он вышел из комнаты.

Вскоре Эндрю убежал на работу, как обычно боясь опоздать на поезд. Она стояла в кухне и думала, что, возможно, никогда больше не увидит его лицо, когда-то столь любимое, с красными вмятинками от очков на носу, не ощутит тепла его плеча, на которое клала голову, когда они ложились спать.

– Пока, милый, я…

Что еще она могла сказать? Ничего.

Он в замешательстве обернулся. Она уже несколько лет не обращалась к нему так ласково.

– Что? Черт! Где мой проездной на поезд? Вот дерьмо!

Это и были последние слова, которые он ей сказал: «Вот дерьмо». Она успокаивала себя тем, что едва ли смогла бы поцеловать или обнять его, хотя ей и хотелось как-то почувствовать последнюю капельку тепла, которое когда-то дарило ей его тело.

Попрощалась она только с Оливией. Когда подруга выводила детей из дома, Кейт стояла у дверей, скрестив руки на груди.

– Приятно погулять.

Страх сдавил ей горло.

– Что-то не так, Кейт? – спросила Оливия, глядя на Кирсти и заматывая девочке шею длинным шарфом.

Кейт не ответила. Вместо этого она сказала:

– Спасибо.

– Не проблема. Дождь прекратился.

– Нет. Я хотела сказать – за все это. Ты спасала меня все эти годы.

Слова неловко вырывались изо рта.

Оливия нахмурилась, глядя на нее широко открытыми глазами. Может быть, догадалась. Между ними повисла тишина, наполненная невысказанными словами.

– Да все нормально, Кейт, – произнесла она после секундной заминки.

Это были последние слова, которыми они обменялись.

Когда дверь закрылась, у Кейт едва не подкосились ноги. Они ушли. Теперь она должна была действовать. Она пошла по комнатам дома. Что взять? Если уж на то пошло, всему можно найти замену. Она взяла с собой паспорт, водительские права и свидетельство о рождении. Все деньги, которые смогла найти. Немного – ей не хотелось, чтобы пошли слухи, будто она обобрала мужа. Несколько фотографий – из любви или потому, что считала, что должна? Летнюю одежду, все лучшее белье – чего мог ожидать Конор в обмен на свою щедрость? Она сняла обручальное и помолвочное кольца и положила их на кухонный стол – вернула долги. Потом она прибралась на кухне, вынесла мусор и полила цветы, потому что Эндрю точно забыл бы это сделать. Она сложила записку, которую написала накануне, притворившись, что ушла в ванную. На обороте она написала: «Эндрю и Оливии». Казалось естественным обратиться к ним именно так – почти как к паре. Она вызвала такси. На окраине города она попросила таксиста остановиться, не выключая двигателя, разломала телефон и выбросила его в мусорный бак. Вот и все.