Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
— Сейчас-то не дрожит? Не тянет?
— Спасибо тебе, учитель! — улыбнулась она. — Ты, наверное, та самая соломинка, за которую утопающий хватается…
— Тянет все-таки или нет?
— Иногда тянет, — призналась Алиса — И даже очень. Сегодня мне вдруг захотелось закурить…
— Справишься.
— Наверное, — кивнула она. — Ты хочешь этого?
— Конечно, — сжал он ее плечи, — Очень хочу!
Внизу хлопнула дверь, кто-то вышел на крыльцо, потом прошелестел травой к калитке, откашлялся, сплюнул и вскоре послышалось характерное журчание. Снова кашель и звонкое «пук!». Когда дверь в сенях стукнула и стало тихо, Алиса негромко засмеялась:
— Я вспомнила, как мама рассказывала про бабушку, за которой ухаживал один интеллигентный молодой человек. Как-то летом на пикнике он попытался поднять ее и неожиданно громко пукнул. На следующее утро его чуть живого из петли вынули, так ему было стыдно… Она высвободилась, ящерицей юркнула под одеяло. Волосы рассыпались по подушке, руки закинула за голову, в разрезе сорочки матово белела грудь.
— Если ты очень хочешь, то иди ко мне… — тихо произнесла она. Он резко поднялся, слыша, как колотится сердце, хрипловато сказал:
— Нет, так я не хочу.
Уже у двери услышал ее тихий смех:
— Ты странный парень, Уланов!
— Спокойной ночи, — проглотив комок, сказал он и осторожно, будто она уже заснула, прикрыл дверь. В сенях он задел на лавке пустое ведро и оно с грохотом покатилось по полу. Смех сверху зазвучал громче.
— Кто там, — сиплым спросонья голосом спросил Геннадий. — Кошка, что ли?
— Крыса, — ответил Николай, укладываясь на свою жесткую кровать. Запах в комнате был тяжелый, зудели комары.
Глава шестая
1
Это же твой родной сын! Как ты можешь спать спокойно, когда его дома уже которые сутки нет? — рыдающим голосом почти кричала жена. — Мальчик шатается бог знает где, подумать только, забросил университет, связался с какими-то подонками, подзаборниками, курит разную гадость, пьет, грязный, нечесаный… А ты, его отец, палец о палец не можешь ударить, чтобы ему помочь?!
Михаил Федорович Лапин сидел за белым кухонным столом и ковырял вилкой пережаренную яичницу с колбасой. Раньше-то Мила подавала на завтрак к бразильскому кофе в гранулах красную или черную икру, а теперь только по большим праздникам деликатесы можно получить в райкомовском буфете… Да и то поговаривают, что и эту лавочку прикроют.
— А кто трясся над ним? — чувствуя, как поднимается раздражение, проговорил Михаил Федорович, — Вбила в голову мальчишке, что он талантливый, чуть ли не гений! Оберегала от друзей, пылинки сдувала с модных костюмчиков, сама за него уроки делала до пятого класса, в школу за ручку водила… Вот теперь и расхлебывай плоды своего нежного воспитания!
— Как же, ты у нас вечно занят, государственный деятель — у тебя совещания-заседания… Привозили, бывало, далеко за полночь и твой шофер тебя под ручку пьяненького доставлял в квартиру… А ты еще любил и покуражиться дома. Разве сын всего этого не видел?
— Выходит, я виноват?
Людмила Юрьевна в длинном шелковом халате с какими-то дурацкими жар-птицами на пышной груди и спине нервно семенила по просторной кухне, обставленной финским гарнитуром. Она немного выше мужа, статная, дебелая, волосы красила перекисью водорода, они у нее дымчато-желтые. Холеное белое лицо, карие глаза, в уголках мелкие морщинки, чуть вздернутый нос. Лапин гордился своей женой, Мила неплохо играла на пианино, в компаниях всегда была жизнерадостна, первая запевала за столом, умела угодить высоким гостям — других Лапины к себе и не приглашали. С мужем она не любила танцевать, наверное, стеснялась, что выше его, а с другими — опасалась, потому что, подвыпив, Михаил Федорович становился ревнивым. Мог потом и скандал закатить…
— Не будем выяснять, кто больше виноват, — присела на табуретку напротив Людмила. — Мальчика надо спасать, он не на шутку втянулся в эту… проклятую наркоманию. Моя приятельница видела его у «Сайгона», околачивался там с какими-то лохматыми неопрятными девицами… Миша, все время трезвонят о СПИДе, у нас в Ленинграде уже много случаев заболевания этой страшной болезнью… Долго ли до греха? Может, его определить в какое-нибудь закрытое лечебное заведение? Ну, есть же такие у вас?
— Тут же всем станет известно, — вздохнул Михаил Федорович — Народ стал злой, только и ждут, чтобы чем-нибудь ткнуть партаппаратчику в глаза…
Мила выпила стакан кефира, на верхней губе у нее осталось белое пятнышко. Яичницу она есть не стала — бережет свою начавшую расплываться фигуру и старается есть поменьше, а вот он, Михаил Федорович, явно набирает лишний вес. Живот уже давно заметен, второй подбородок года три как появился, да и бритые щеки отяжелели. Вообще-то он был доволен собой: солидная фигура, властное породистое лицо, суровый начальственный взгляд, благородное серебро в зачесанных назад волосах. Вот только небольшая бородавка над верхней губой была лишней, раз в полмесяца он старательно состригал с нее длинную седую волосину.
Носил Лапин модные костюмы и светлые рубашки с галстуками в тон. Зимой надевал финское пальто с норковым воротником и цигейкой изнутри и пыжиковую шапку. Такие пальто, приобретаемые в закрытом торговом зале, называли «партийными». Дубленки считалось на службе неприличным носить. Скорее всего, потому, что дельцы разных мастей в них облачились. Ни один первый секретарь обкома партии не надевал дубленку. Это служило примером и для остальных. Дефицитные пыжиковые шапки тоже были в Ленинграде отличительной принадлежностью руководящих работников.
— Но что-то надо делать? — отхлебывая черный кофе из маленькой фарфоровой чашечки, говорила жена — Меня он не слушает: смотрит, как баран на новые ворота, и зевает.
— Зевает? — переспросил Михаил Федорович.
— Наверное, не высыпается в своих притонах И от него пахнет нехорошо.
— Может, выпороть его и запереть в четырех стенах?
— Говорят, когда у них… наркоманов, это их похмелье, могут в окно выброситься.
— Говорил, надо было его в армию отправить, но ты и думать об этом запретила.
— В армии, думаешь, лучше? — вздохнула жена. — Там тоже в казармах бог знает, что творится.
— Дожили… — покачал головой Михаил Федорович, — Уже в обкоме кое-кто знает про художества нашего Никиты. Не дошло бы до первого…
— Послушай, Миша! — осенило Милу, — Может, женить его? Глядишь, и образумится! Я видела раз его знакомую девушку, как-то приходил с ней сюда… Очень миленькая блондиночка с громадными глазами. У нее, кажется, родители погибли в Армении.
