Евгений Богданов - Високосный год: Повести
— Чем занимались в родных краях? — спросил Лисицын.
— Я — механизатор широкого профиля, — сказал муж. — А Дуся, — он кивнул на жену, — работала в полеводстве.
— Ну что же, мы вас примем. Работы хватит, но прежде о жилье. Сейчас мы дадим вам комнату в общежитии, а к Октябрьскому празднику получите отдельную двухкомнатную квартиру в кирпичном доме. Вас это устроит?
— Наверное, устроит, — сказала Дуся.
— Ну вот и ладно. А пока поживете в общежитии. Недолго. — Степан Артемьевич вызвал завхоза, чтобы тот определил приезжих.
Когда они ушли, Лисицын подумал: «Черт возьми, это здорово! Первая ласточка все же прилетела… Наверное, приедут еще. Надо скорее решать с жильем…»
К нему зашел Новинцев, ему не терпелось порасспросить об этой семье. Степан Артемьевич рассказал и уверенно закончил:
— Теперь будут приезжать.
— Осень на носу. Ездят больше летом, — охладил его восторг Иван Васильевич.
— Скептик ты, Иван Васильевич. Приедут. Во всяком случае, должны…
3Лиза собралась в отпуск, и сельсовет временно взял на работу в библиотеку Еремея Кузьмича Чикина. Сдавая ему хозяйство, Лиза предупредила:
— Пожалуйста, следите, чтобы книги не терялись, не забывайте заполнять формуляры, и чтоб обращались с литературой аккуратно.
Она все рассказала и показала Чикину. Тот вздумал пересчитывать все тома, что были на полках и на руках у читателей — по формулярам. Считали весь день. Не хватило одной книги.
— Где же она? — спросил Чикин, глядя на Лизу поверх очков.
— Должно быть, кто-нибудь из приезжих не сдал, увез. Я принесу взамен равноценную книгу из дома.
— Принесите, — суховато сказал Чикин, и Лиза подумала, что у такого аккуратиста будет уж, конечно, все в порядке.
И вот она — дома, варит обеды, занимается стиркой, приборкой квартиры. Когда было все сделано по хозяйству, она заскучала. Муж, как всегда, с раннего утра до позднего вечера занят. А что делать ей? Лиза стала просматривать журналы мод, решив заняться вязаньем. Купила иглы, спицы, шерстяные нитки и принялась за дело. У нее в этом рукоделье уже имелся кое-какой опыт, унаследованный от матери. «Свяжу Степану шерстяной жилет к зиме», — решила она.
Степан Артемьевич одобрил занятие, но посоветовал:
— Тебе надо больше гулять на улице. Дыши воздухом, любуйся природой. Давай составим тебе распорядок дня.
Они вместе стали составлять «распорядок», как нечто важное, от чего зависит их будущее. В такие-то часы заниматься хозяйством, в такие-то гулять по таким-то маршрутам. Как человек пунктуальный, Лиза поначалу выполняла расписание из минуты в минуту, но вскоре это ей наскучило, и она стала полеживать на диване с книжкой. Муж делал ей замечания и отправлял на улицу.
Гуляя там, она познакомилась с бывшей квартирной хозяйкой Степана Артемьевича Любовцевой. Она тоже «гуляла» от дремучей пенсионерской скуки, целый день сидела на лавочке под березами с такими же старыми, как и сама, говоруньями соседками. Лизе нашлось место на скамейке, и она стала частенько подсаживаться к старухам. Здесь она невольно получала подробные сведения о жизни Борка, о том, что не лежало на поверхности, а таилось в глубине. Она узнала, кто с кем ссорится и дружит, кто кому и чем насолил в последнее время, кто погуливает тайком от жены или… мужа. Кто чем питается и где достает продукты и так далее. Эти старухи знали решительно все.
Любовцева стала приглашать Лизу к себе в избу на чаепитие, и вскоре «директорска женка» превратилась в заядлую чаевницу, научилась определять по вкусу и аромату сорт чая и его происхождение. Это была целая наука
— Грузинский чай вкусен, ароматен и мягок, — поучала Любовцева. — Прежде его выделывали ой как хорошо! В жестяных красивых баночках продавали, а то и наборами. А нынче он стал не такой, и сыплют его теперь в картонные коробки, а то и в прозрачные мешочки. Ну а индийский хорошо и быстро настаивается, но по вкусу резкий. Покрепче заваришь, так во рту горчит. Он много сахара требует — тогда вкусен. Грузинский больше вяжет, а этот горчит. Эти два чая у нас и есть самые лучшие, — не замечая противоречивости в суждениях, заключала Любовцева.
Лиза делилась познаниями с мужем. Он сказал, что она скоро станет чайной наркоманкой и, чего доброго, еще и родит завзятого чаевника или чаевницу…
Потом Любовцева перешла к травам. Познания ее тут тоже были безграничными.
— Вот цветок. Называется ромашка аптечная, — показывала она Лизе горсть желтых засушенных соцветий. — Цены ей нет! Хороша при простуде, при зубной боли, вспухании десен и щек, и когда горло заболит — полоскать ею надо. И по женским болезням бьет, ежели правильно употреблять. А когда у малого ребеночка запор случится, так лучше нет средства! А это — зверобой. Называется продырявленный, потому что листочки у него этакими точечками покрыты сплошь. Колит, гастрит, почки, легкие, сердце — все лечит! И не перечесть, сколько у него положительностей.
— Погодите, я запишу, — Лиза доставала блокнотик, припасенный для этой цели, и старательно записывала, какими травами что лечат.
— Народная медицина — большое дело! Тут не химия какая-нибудь в таблетках, а натуральное, что от солнышка да от земли. В каждой травинке есть лечебные свойства. Много их открыто, а еще больше не открыто.
В очередную их поездку в город был прохладный и очень прозрачный день. Бабье лето прошло скоро и незаметно, как случайная, мимолетная любовь, оставив после себя эту прозрачность и чистоту воздуха и облака в холодном, насквозь продутом сиверком небе. Облака были редкие, вытянутые и как бы сплюснутые сверху и снизу. Яркое, но холодное солнце уже не могло обогреть землю и только пронизывало ее своим космическим светом.
На пристани было холодно, реку лохматил ветер-свежак. Степан Артемьевич и Лиза прятались от него за багажным помещением.
По Двине проходили разные суда и суденышки — белые и нарядные, как морские офицеры в праздничных летних кителях, пассажирские теплоходы, темные, невзрачные на вид буксиры, увешанные по бортам вместо кранцев кольцами автомобильных покрышек, словно ладьи скандинавских викингов боевыми круглыми щитами. Буксиры, пыхтя и стараясь, тянули плоты с бревнами, баржи с картошкой и углем.
Пассажиры на дебаркадере кутались в плащи и утепленные куртки. Начальник пристани, деловой мужичок, ходил по палубе в парусиновой штормовке с капюшоном, опять с метлой и ведерком. Казалось, подметать дощатый настил было его главной и единственной обязанностью.
В городе они около двух часов пробыли на кладбище. Степан Артемьевич выкрасил деревянную оградку вокруг могилы Анны Павловны голубой эмалью. Лиза подобрала красивый букет, налила в сторожке воды в банку и поставила цветы на плоский бугорок с пожелтевшей травой.
— Как-то тревожно на душе, — сказала Лиза, взяв мужа под руку, когда пошли с кладбища. — У меня такое предчувствие, будто что-то должно случиться…
Степан Артемьевич стал ее успокаивать:
— Это пройдет. Меньше думай о грустном. Вероятно, еще и осень на тебя действует.
— Нет, — вздохнув, возразила она. — Что-то должно случиться, я чувствую.
— Да просто нервы пошаливают. Впереди — роды. Ты не думай об этом, Хочешь, пойдем в театр?
— Лучше в цирк. Там последние дни гастролей.
— Ладно, в цирк так в цирк.
Билеты были уже почти все проданы. Им достались места наверху, под самым куполом. Но оттуда было видно хорошо. Лиза смотрела на гимнастов, эквилибристов, клоунов, дрессировщиков со зверюшками и лошадок, бегающих по кругу, но ощущение тревоги не проходило. «Странно, очень странно», — думала она, но мужу больше не жаловалась.
В Борок они вернулись утром следующего дня, Степан Артемьевич, не заходя домой, пошел в контору.
У Лизы не проходила тоска. Она горевала о матери: «Как все-таки плохо без нее. Пусть бы жила, ничего не делала, только бы отдыхала. Я бы заботилась о ней. Ведь ей было только сорок восемь лет! Эх, мама, мама!»
Ребенок чуть ворохнулся у нее в животе, ее замутило. Села на стул, посидела — прошло. «Кто же будет, мальчик или девочка? А, все равно. Какая разница. Лишь бы родить благополучно». Она стала высчитывать, сколько осталось времени до появления на свет младенца, потом принялась кроить распашонки из полотна, припасенного еще матерью.
Тревога не проходила. На кухне, где варился обед, она попробовала суп и выключила газ. До обеденного перерыва еще было время, и она пошла на улицу рассеяться.
Увидев на лавочке старух, и среди них, конечно, Любовцеву, Лиза подошла, поздоровалась. Но посидеть, поговорить отказалась и направилась в библиотеку.
Еремей Кузьмич вполне освоился с новой должностью. Он сидел за столом, читал толстую книгу и попивал чай из термоса.
