Олег Гладов - Любовь Стратегического Назначения
Я поцеловал её в щёку:
— Ты очень красивая, Микса. И смелая.
Она моргнула. Ещё раз.
— Шнелле!!! — закричал я, и побежал в дальний конец зала.
Я летел как пуля. Злая как чёрт. Как я сам — пуля.
Щас я, мля, раздам всем братьям по серьгам!!!
У меня их шестнадцать в пистоле, и столько же запасных.
Уж извините — свинцовые.
Их предупредили по мобильному телефону. Они быстро обернулись — уже с пушками в руках и увидели меня. И это было последнее, что они увидели в своей жизни. Выстрелов никто не слышал. Просто два парня с пистолетами вдруг упали как подкошенные.
— Человеку плохо! — закричал кто-то с той стороны. Но я уже туда не смотрел — оба трупы. Сто процентов. Я смотрел на вторую парочку, бегущую ко мне. Я прекратил движение и спрятался за людьми. Они сразу потеряли меня из виду. Я хмыкнул: объект пропал с экрана радара, да?
В дальнем от меня углу спешили к лестнице, ведущей на первый этаж, трое остальных. Отлично. Значит, Микса уже свалила.
Я достал красную, смятую кепку из кармана куртки и нацепил на голову: ну что, ямабуси херовы? Ищете черноголового меня?
Я смешался с компанией иностранцев в панамах и бейсболках.
Ха! В такие догонялки я ещё ни разу не играл! Обычно мы нейтрализовали врага заранее. Весело!
Вот они. Рассматривают со стороны своих погибших товарищей. Там уже суматоха. Зовут милицию.
Пистолет мой всё ещё накрыт курткой. Я присел на колено возле огромного чемодана. Сделал вид, что поправляю шнурки.
Ох, ты ж простой парень Коля! Извини, я обещал Миксе.
Коля и его безымянный товарищ крутят головами, высматривая меня. Они что, мишенями в тире работают? Четыре неслышных в гуле толпы выстрела. Хороший глушитель. Итого — минус восемь пуль. Коли больше нет. А напарник так и останется для меня безымянным.
— Человеку плохо! Даже двум!.. Ой, Господи! Их же убили!!! — последнюю фразу женский голос уже визжит.
Поднимается жуткая паника. Люди бегут в разные стороны. Слышны свистки милиционеров — ха! Вот и они сами. Так. Теперь нужно забрать Два. Я бегу с паникующими в ту сторону, откуда и прибежал.
Манёвры, мля!
Вот лестница. Главное — не споткнуться. Раз — два — три — четыре, раз — два — три — четыре, раз — два…
Аспид.
Раз — два — три — четыре…
— Аспид.
Раз — два — три — четыре… — давно я столько не бегал… Ха…
— АСПИД!!!
Я поворачиваюсь. По лестнице поднимается и опускается много людей. Но Миксу я узнаю сразу. Она уже почти догнала меня. Вот, на пару пролётов ниже меня. Десять, девять, восемь ступенек. Туфли с каблуками держит в руках. Запыхалась. Раскраснелась.
Догнала. Остановилась, улыбаясь и приводя дыхание в норму:
— Ас… пид… я… от них… убе… жала…
— Умница, — говорю я, быстро глянув вниз, — действительно, никого не видно.
— Пойдём, — я поднимаюсь по лестнице выше. Она быстро надевает туфли и берёт меня под руку.
— Я их… обманула! — радостно говорит она. — Я побежала к такси и свернула за угол, а они…
Она споткнулась и, всхлипнув, повисла на моём плече
— Микса?
Она изумлённо посмотрела мне в глаза.
— Больно, — тихо сказала она, и по щеке её побежала слезинка.
Я обернулся, прикрывая её собой. На лестнице уже визжали женщины, закрыв головы руками, и лежали в неудобных позах мужчины. Двое из парней в чёрных костюмах были ещё далеко внизу, но один — совсем рядом. Теперь он прицеливался в меня.
Я всадил в него три пули, прежде сем он успел выпустить хотя бы одну.
Люди ринулись вниз по лестнице. Никто из них, похоже, не заметил пистолета в моей руке. Зато его заметили милиционеры, которые достали свои табельные стволы и побежали к лестнице.
Я успел уложить ещё одного самурая, прежде чем понял, что больше стрелять не могу.
«Беретту» заклинило.
Милиционеры нетерпеливо ждали, пока схлынет поток паникующих. Последний ямабуси ретировался. Скоро менты будут здесь.
— У мм-меня каблук сломался, — жалобно сказала Микса, и моё сердце, которое я считал куском чёрного льда, сжалось от отчаяния.
— Что ты, Микса, не сломался, — успокаивающе прошептал я, — не сломался.
Она попыталась ухватиться за меня поудобнее и вдруг стала сползать. Я аккуратно подхватил её и, чувствуя горячее и липкое пятно на её спине, помог устоять.
— Они вымазали мне спину чернилами, да? — слёзы текли по её побледневшим щекам. — Да? Аспид?
Я почувствовал, что комок в горле мешает мне дышать.
— Ну что ты, Микса. Никто тебя не вымазал, — прошептал я ей в ушко.
Последние люди сейчас покинут лестницу, и милиционеры побегут наверх.
— Они будут смеяться… — захлёбываясь слезами и задыхаясь, шептала Микса. — Опять смеяться… Я не хочу, Аспид… Не хочу…
— Никто не будет смеяться над тобой, моя девочка, — сказал я, чувствуя, что глаза становятся мокрыми, — пусть только попробуют. Я их убью. Всех. Каждого. Не пожалею даже стариков. Убью всех женщин. Вырежу всех младенцев. Сожгу все города и взорву все храмы. Пусть только кто-нибудь попробует засмеяться. Ты мне веришь, Микса?
Улыбка тронула её губы:
— Да, Аспид… Я тебе верю… Я тебя люблю, — она закашлялась, — мне стоять больно…
По лестнице уже приближались, направив на нас оружие и что-то крича, пятеро милиционеров. Я помог ей опуститься и присесть на ступеньку. Она с трудом держала голову.
— Микса…
— Я люблю тебя, Аспид…
Зачем? Зачем она это сказала?
Менты уже преодолели два пролёта.
— Любовь, — сказал я, — это пуля из чистого золота. Вошедшая в сердце и разрушившая всю жизнь.
— Любовь, — прошептала Микса, — это когда каждый поцелуй — проникающее ранение прямо в сердце… Когда штыком высших сил… тебе дырявят грудь и оставляют рану длиною в жизнь…
Три пролёта.
— Любовь — это когда реактивные чувства разрывают тебя на миллиард маленьких осколков — сказал я, доставая гранату, — и каждый из этих осколков продолжает любить…
— Люблю… — прошептала она, — и кровь пузырями выступила на её губах.
Я выдернул кольцо и протянул гранату ей — она схватила её обеими руками.
— Буду любить… Всегда…
Я поцеловал её в мокрую щеку, почувствовал вкус её слез.
Она уже не могла поднять голову.
— Прощай, — прошептал я, — прощай, моя девочка.
Взрыв я услышал, когда подбегал к «Залу матери и ребёнка».
* * *
— Аспид.
— Чего?
— А правда, что если ты умрёшь, то я стану тобой?
— Да…
Мощный автобус несёт нас по трассе к Франкфурту. Оттуда мы направимся в Париж. Я обещал это путешествие Два. Теперь выполняю своё обещание.
— И мы больше никогда не увидимся?
— Нет.
— Жаль…
Я молчу. Делаю вид, что читаю журнал. Два смотрит в окно и вздыхает.
— А правда, что, когда я взрослею, ты молодеешь, правда?
— Да.
Крутой поворот. И снова прямое, как стрела, шоссе.
— Аспид, ты всегда говоришь мне правду?
— Угу.
— А Кривде ты всегда говорил правду?
Я посмотрел на него.
— В основном. А что?
Два помолчал.
— Но один раз ты ей соврал, да?
Я отложил журнал в сторону:
— Ты о чём, Два?
Он почесал ухо о плечо.
— Ну однажды я слышал, как ты сказал ей, что будешь любить её вечно…
Я внимательно смотрел на него.
— … и она сказала, что будет любить тебя вечно… и что если ты изменишь ей, или она просто заподозрит тебя в измене — то пустит себе пулю в лоб…
Я посмотрел в окно: аккуратные поля, кустики, беленькие домики.
— А ты сказал, что пуля в лоб — это слишком примитивно… Что если ты заподозришь Кри в измене…
Фермер на тракторе. Велосипедисты. Мост через реку.
— Ты уедешь на край земли, возьмёшь молоток и раскрошишь себе череп…
Надпись «Франкфурт».
— Ты соврал ей, да Аспид?
Я помолчал и взъерошил волосы на его макушке.
— Нет, Два. Я не соврал. Именно поэтому мы не летаем с тобой самолётами.
— У тебя аэрофобия? Или акрофобия?
— Нет, — рассмеялся я, — кераунотнетофобия!
— Это ещё что?! — совершенно искренне удивился он.
Я обнял его за плечи.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Не… — пробурчал Два, — тогда не надо.
— Сам не хочу! — засмеялся я.
И подумал:
— Нет, Кри. Я тебе не соврал.
Новый Уренгой. 2000 годЮка
Я пришло к ней, когда ей было три года.
Я приснилось ей.
Во сне она бежит по бесконечному коридору в белой бесформенной одежде, достающей до косточек на щиколотках. Впереди (прямо перед ней) летит маленький пульсирующий огонек (похожий на пламя движущейся в пространстве свечи), но это не свеча. А если и свеча — то неразличима нить, которая сгорает, обычно питая огонь. Неразличим воск, который содержит в себе эту нить и формирует тело свечи. А может и нить, и воск были настолько черны, что растворились в обрывках неровной тьмы?
