Уходящие из города - Галаган Эмилия

Лу любила Заводск, а Олеська бредила Петербургом.

Историку-пьянице начало учебного года давалось тяжело. Его урок поставили последним в понедельник, и учитель часто отпускал детей: «Идите… в парк, пошуршите листьями». Седой, всклокоченный, с воспаленными красными глазами – при взгляде на него невольно думалось: знание истории не уберегает от ее повторения – ведь каждый понедельник история повторялась. Только к середине первой четверти он кое-как вливался в учебный процесс.

– Петр Первый, как известно, не оставил завещания… – Историк посмотрел в окно, за которым уже лежал снег. Н-да. Не пошуршишь. – Царь должен был это сделать. Каждый человек должен – нужно предусмотреть, чтоб твои потомки не передрались из-за империи. Или из-за квартиры на Благодатной.

– А волю покойника обязательно исполнять? – Кто это сказал, Лу уже не помнила.

– Разумеется. Это – закон.

И тут Олеська спросила:

– А меня могут похоронить в Петербурге в подвенечном платье? Если я так напишу в завещании?

Историк почесал затылок и сказал:

– С таким могут быть проблемы.

Шарапова закатила глаза, всем своим видом показывая, что Олеська выделывается. Красноперекопская улыбнулась, по-птичьи склонив голову. Яковлев покрутил ручкой у виска, Куйнашев внимательно посмотрел на Олеську – у него так глубоко посажены глаза, что взгляд кажется тяжелым, давящим. Лу его побаивалась, уж больно хмурым он выглядел.

– Олесь, ты чего? – спросила она тихо соседку по парте, но Олеська сказала только:

– Захотелось.

В девятом классе она предложила Лу съездить в Питер.

– Там красота, Лу. Совсем не так, как у нас: грязь, поломанные деревья, лужи, дебильные дети на дебильных детских площадках. Там – дворцы! Парки с живыми статуями и фонтанами. Музыка! Там во всем – музыка. Мосты, реки, облака. Все – музыка. Прошлое. Все великие люди! Все, понимаешь, все они жили там! Кто живет в Заводске? Мы? Никто! А там – все! Ты только представь: ты идешь по улице, а на тебя из окна дома смотрит какая-нибудь мертвая графиня… ну, эта… пушкинская старуха. Ты поднимаешь глаза – и ее видишь! Императоры, революционеры, убивавшие императоров… все там!

План Олеськи был прост. Взять билеты и поехать в Питер на выходных. Зимой билеты дешевле, чем летом, почти в два раза. Ехать предстояло ночь, всего ничего. Но зато они успевали обернуться за день, так что можно было не думать о гостинице и прочих сложностях. По правде говоря, Лу пугала эта затея. Она боялась всего неизвестного, боялась потеряться и навеки заблудиться в чужом незнакомом городе. Лу совершенно справедливо полагала, что от растерянности у нее отнимется язык и не получится даже спросить дорогу – а если все-таки получится, то из-за нервного шума в ушах она не расслышит ответ.

– Я… я, конечно, хочу с тобой поехать, но… меня мама не отпустит! – сказала Лу подруге. – Может, попробуем в следующем году?

– Как хочешь! – Это означало: «Одна поеду».

Мама Лу, однако, оказалась вовсе не против поездки. Непонятно, что вызвало у нее такое доверие – Олеська, Петербург или надежда на то, что Лу станет хоть чуть-чуть самостоятельнее, но так или иначе, а дочь она отпустила. Разумеется, с долгим предварительным нравоучением:

– Не ходи там разиня рот. – Анжелика Алексеевна хорошо знала характер дочери. – Кошелек клади во внутренний карман! И в поезде, самое главное, не оставляй без присмотра сумку. В туалет – с сумкой ходи, поняла? Когда спишь, сумку клади под подушку! В городе не покупайте никакой еды. Я в дорогу бутербродов дам, термос с чаем. Хватит. Никаких пирожков ни у каких бабушек не покупай, поняла?! Если тебя, как в тот раз…

Лу только кивала. С пирожками у нее однажды вышел казус: повелась на аппетитный запах (и очень, очень, очень грустную бабушку в грязном старом пальто), купила, съела – а потом мучилась полдня под мамины упреки: «Я тебя не кормлю, что ли? Зачем ты всякую гадость ешь?»

– …там всяких обманщиков, мошенников, воров – тьма. Нищим не подавай! Бабулькам, женщинам с детьми – никому. Они там все ряженые. Больные, увечные – все ненастоящие. Притворщики! Ты же читала Гюго? Двор чудес! Я не для того деньги зарабатываю, чтоб ты их раздавала, понятно?

Это была вторая больная тема. Алкаши часто клянчили у Лу копеечку на опохмел, гадалки липли, прося позолотить ручку, а чумазые оборванцы с Балбесовки безошибочно чуяли в Лу мягкосердечную особу, как дворовые псы чуют мясо в пакете у тетки, идущей из магазина.

– По дворам не шастайте! Вы приехали красоту смотреть, а не подворотни… Заблудитесь – спрашивайте дорогу у женщин средних лет. Только у женщин! Если молодые люди позовут куда-нибудь – не идите. Понятно? Даже с приличными и вежливыми. Даже с симпатичными. Даже… с какими угодно… Поняла?

Лу никогда не знакомилась ни с какими молодыми людьми: те не проявляли к ней интереса – пичужка Лу выглядела младше своих четырнадцати лет, словно какая-нибудь пятиклассница. Слушая наставления матери, она мельком подумала: «Эх, если б и правда кто-то познакомиться захотел…» (как послушная девочка, она бы отказала, но сам факт!). А потом: «Зачем мама вообще о таком говорит? Не по себе ли судит? Может, с ней кто-то так знакомился? А как она отреагировала?» (эту мысль Лу тут же прогнала, устыдившись).

В поезде у Лу из-за переживаний скрутило живот – и без всяких сомнительных бабушкиных пирожков. Она несколько раз бегала в туалет, неуклюже вскарабкивалась на неудобное сиденье, вцеплялась изо всех сил в перекладину на окне, чтобы не упасть, и всякий раз мучилась от стыда и неловкости так, что внутренности перекручивало еще сильнее. Заснуть у Лу так и не вышло: слишком боялась, что во сне кто-то вытащит сумку у нее из-под подушки. Олеська всю дорогу изнывала от нетерпения. Ее темные глаза победно сияли – сбылась мечта. Олеська не бегала в туалет, не берегла сумку – неотрывно смотрела в окно, словно видела в проносящихся мимо темных лесах очертания города: купола соборов, шпили башен, летящих в вышине ангелов. Лу не заметила там ничего, только ночь и неуют внешнего мира.

Утром, невыспавшиеся, каждая по-своему возбужденная, они выскочили из вагона на перрон.

– Мы в Питере, Лу! – сказала Олеська, втянув носом воздух. – Чувствуешь?

– Едой пахнет… – На вокзале стояла тьма ларьков, торговавших местными «пирожками с котятами». – Лесь, хочешь бутерброд? Мне мама дала. Можем поесть…

– Нет. Потом.

– Хорошо. – Честно говоря, Лу предложила Олеське перекусить только из вежливости: она сама не хотела есть и даже радовалась тому, что ее желудок уже пуст, а значит, не стоило переживать, что его снова скрутит и придется в спешке искать туалет. Зато теперь шапка, которая раньше была ей впору, стала то и дело сползать на нос, а нога в сапоге мучительно зачесалась.

Олеська неслась вперед на всех парах, девушка-птица в розовой дубленке, а Лу изо всех сил старалась успеть за ней, то и дело поправляя шапку. Они без проблем нашли вход в метро, отстояли очередь за жетонами, прошли через турникет и встали на эскалатор.

– Народу-у-у, – протянула Лу, оглядывая толпу. Ни одной пустой ступени. Как же долго они спускались!

– Нам сюда! – Схватив Лу за рукав, Олеська втащила ее в раскрывший двери вагон поезда. – Садись!

Лу примостилась рядом с подругой.

– Нам недолго ехать. Не засни!

– Я не сплю.

– Ну да.

Лу снова поправила шапку. Теперь бы ногу почесать! Но не снимешь же сапог на людях! Чтобы отвлечься, она стала смотреть на пассажиров. Пожалуй, такие же люди, как и у них, в Заводске. Только больше читают. Женщина с газетой, мужчина с журналом… а вот эта девчушка, кажется, том из собрания сочинений открыла… Кто там у нее: Пушкин, Достоевский?

Лу не заметила, как он вошел. Видимо, задумалась (или все-таки задремала?). Наверное, если бы он не прошел совсем рядом, она бы не обратила внимания. Нет, она не смогла бы не обратить. Она – не смогла бы.

По вагону странной, качающейся походкой шел парень. В камуфляжных штанах, кирзовых сапогах и рубашке с обрезанными рукавами. Рукава были обрезаны специально – чтобы в дыры каждый мог видеть: у него нет рук. На шее у парня болталась жестяная банка, в которую люди бросали мелочь. Мало кто бросал, в основном расступались в стороны, давая проход. Если вагон качнет, то парень не сможет даже ухватиться за что-нибудь (чем ему хвататься?). Просто рухнет и все.