Вторжение - Гритт Марго
Древние греки воображали ад ледяным. Литература, шестой класс, легенды и мифы. Деметра, покровительница земледелия, долго искала свою дочь Персефону, которую похитил Аид, бог подземного царства мертвых. Из-за материнской печали опустели плодородные земли, засохли виноградники, на деревьях скорчились листья, изможденные солнцем, сгнили цветы. Люди умирали от голода. Для грека зима что наше обычное засушливое лето. На Олимпе после короткого совещания было условлено, что ради спасения человечества Персефона должна каждую весну возвращаться к Деметре и оставаться с ней жить на полгода. Миф вроде бы заканчивается хеппи-эндом, а мне хочется поднять руку и спросить: «А что, если Персефона не хотела возвращаться?» В ее аду хотя бы было прохладно.
– В Москву… Ну и зачем? – проговорила я. – Кто меня там ждет… Учиться? У меня нет никаких талантов…
– Я не верю в талант. Люди путают понятия «талант» и «страсть». Ты можешь представить хоть одного талантливого пианиста, который искренне ненавидит пианино?
А что, если он бьет по клавишам, вымещая боль?
– Пожалуй, могу.
– Ну да, ты же можешь представить все что угодно… К чему у тебя страсть, Варвара? Passion? Что ты любила в детстве?
– Смотреть документальные фильмы про животных. Мне кажется, я могла бы часами прятаться где-нибудь в кустах и выжидать, пока не появится… лев, например. И не сожрет меня.
Леся рассмеялась.
– О, да в Москве полно таких вакансий!
«Городской пляж» только звучит романтично. У кромки воды переливались радугой нефтяные пятна, воняло прокисшими от жары водорослями, за спиной грохотала стройка, местечко под жестяным забором занял бездомный. Мы прятались в тени скульптуры русалки, которая выгнула шею и бесстыдно подставляла грудь солнцу – испещренную дождем плоть, со ржавыми подтеками, но такую беззащитную, что хотелось натереть ее кремом от загара. Кому-то вздумалось возложить – другого слова и не подобрать – возложить цветы, хоть это и не памятник. Просто скульптура. Наверное, неудачное свидание не пришла, розы по семьдесят рублей за штуку, да подавись ты! но я воображаю влюбленного Пигмалиона, который бродил по пляжу, пока не отыскал свою Галатею – грудастую русалку, что скорчилась в неестественной позе. На ее животе, обветренном и мозолистом на ощупь, теперь испускал розовый дух букетик за триста пятьдесят.
Сидеть на гальке было больно, пришлось подложить свернутые джинсы. Леся заставила меня их снять почему ты все время носишь джинсы в такую жару? снимай и остаться в купальнике. Обхватив себя за колени, я пыталась спрятать складки жира на животе, прикрывала ладонями ссадины на ногах и комариные укусы. Нелепый купальник кислотного зеленого цвета с розовыми оборками мне выбирала мама еще два года назад, он был уже мал грудь успела вылупиться и впивался в кожу.
Я в твои шестнадцать была кожа да кости.
Не знаю, врала ли мама. Ее детские фотографии не сохранились, ни одной. Приходилось верить на слово. В молодости мама участвовала в местном конкурсе красоты, на котором заняла второе место, и истрепанная черно-белая вырезка из газеты, где за спиной победительницы виднелась мамина рука, – единственное, что уцелело с тех времен. Мама с гордостью показывала гостям снимок, все, конечно же, принимали пышногрудую блондинку на первом плане за нее, мама каждый раз терпеливо объясняла, но мне кажется, она и сама однажды поверила, что смотрит на себя. Возможно, маме тоже хотелось быть кем-то другим…
Леся встала, потирая отпечатки камней на ягодицах, скинула с плеч полотенце и выпрямилась. На ее ногах остались белесые, не впитавшиеся еще полосы крема. Чернильный розовый сад буйно цвел внизу живота, скрывая растяжки после родов. Над краем купальных трусов выступали две острые, как галька под нами, косточки. Анатомия, учебник для десятого класса, подвздошный гребень. Кто бы мог подумать, что случайному сплетению брюшных мышц, сухожилий и выпирающих костей таза можно завидовать.
Воздух толчками, и пульс на три счета-та…
– Я хочу нырнуть с пирса. – Леся кивнула туда, где высилась железная конструкция, с которой «бомбочками» или «солдатиками» ныряли в воду мальчишки. – Идешь?
Я помотала головой.
– Ты когда-нибудь представляла несчастный случай со мной? – спросила она.
– Нет.
Леся сняла шляпу, положила на нее очки. Потом вставила мне в уши оба наушника.
– Я ее нашла, – сказала она.
– Кого?
– Последнюю песню. Ну, ту, что я хотела бы услышать перед смертью.
И она нажала на кнопку Play.
Легким шагом Леся прошлась по пирсу, обернулась и помахала мне рукой. Она хотела, чтобы я на нее смотрела. Леся прыгнула, не колеблясь ни секунды, разбежалась и исчезла в воде.
Да, представляла.
А потом Леся – та Леся, которая всегда смеется, запрокидывая голову назад, не стесняясь обнаженных десен, да кажется, только и делает, что смеется, – сидела передо мной с прямой спиной, притихшая, серьезная.
На кухонном столе стояла немытая кружка «Самой лучшей маме» с кофейной гущей на дне, и я пыталась разглядеть в ней хоть какую-то подсказку.
Мы были в квартире одни. Пару дней назад Леся написала, что мать на выходных свалит на дачу, прихватив с собой Полю. Леся ныла в сообщениях, что сдохнет со скуки одна, позвала позаниматься английским, посмотреть киношку и, может быть, остаться с ночевкой. Я ответила, что мама не разрешит тебе что, ночевать негде? ты что, бездомная? но оказалось, мама уже успела познакомиться с Натальей Геннадьевной, которая как бы между прочим упомянула «всемирный потоп» и испорченный потолок на кухне. Покапало немного, конечно, но сами понимаете – свежая побелка… Мама, видимо, прикинула, что если не может заплатить за ремонт, то отдаст вместо денег меня. Хотя бы на одну ночь.
– Неправильные глаголы, – объявила Леся тему урока, открывая учебник, и добавила: – Неправильные, как вся моя жизнь…
Не знаю, что я там себе навоображала: пижамная вечеринка, заплетание друг другу косичек и какао с маршмеллоу, – я даже не знала, что это, слышала название в американских фильмах, – но точно не ожидала сцепленных рук, дергающегося подбородка и взгляда, от которого хотелось удавиться на месте. Лицо ее было бескровное, такого белого цвета, что кажется, лизнешь и почувствуешь вкус молочного коктейля.
– Ты в порядке? – спросила я.
Искусственная фраза из кино: «Are you ok?» Ничего лучше я придумать не смогла.
– Напомни: на чем мы остановились в прошлый раз? – Леся не ответила на мой вопрос, уставилась в учебник, но вряд ли ее занимали глаголы.
Что, если?.. Что, если все из-за меня? Вчера, на пляже, когда она вернулась, отжимая рыжие волосы, усыпанная каплями, сверкающими на солнце, я решила пошутить:
– Камикадзе выползают на отмель, – сказала я, но тут же осеклась, вспомнила, почему в голове весь день крутится песня «Ночных снайперов». Ну, конечно, она пела ее утром, в ванной.
Леся посмотрела на меня как-то странно и молча укуталась в полотенце.
Я всегда все порчу.
– Лесь, если я что-то не то сказала… – протянула я, схватившись за ручку кружки, как за спасательный круг, потому что больше нечем было занять дрожащие пальцы.
– Что? – Леся с трудом сфокусировала на мне взгляд.
– Если я что-то не так сделала…
– Ох, Варь. – В ней будто что-то сломалось, та последняя струна, которая держала ее спину навытяжку, и она бессильно опустила голову на руки.
Леся казалась такой беспомощной, ослабевшей. Почти ребенком. Она плакала, беззвучно плакала прямо передо мной, а я не знала, что сказать, что сделать, чтобы это прекратить.
– Мы с матерью снова поцапались, – проговорила Леся, поднимая голову.
Дура, какая же я дура. Выдохнула.
– Понимаю, – кивнула я. – Мы с моей постоянно…
– Вчера она напилась, а утром хотела за руль сесть, чтобы везти Польку на дачу. Я на нее наорала. О безответственности и все такое. А она мне: чья б корова мычала? Безответственно трахаться без презерватива в шестнадцать. Поехали они на электричке, уговорила все-таки. Но мне страшно.
