Михаил Лифшиц - Почтовый ящик
– Он у вас в бригаде, еще в других лабораториях тоже есть бригады, еще по НТТМ получит. Потом окажется, что он получает больше, чем… – директор замялся на секунду, и вместо ожидаемого «чем я», сказал. – …Главный конструктор!
«А, вот в чем дело», – сообразил Сережа.
– Главное, что мы не можем это контролировать, ведь теперь не все деньги идут через нас, – продолжал директор излагать заботившую его мысль о лавинообразном обогащении некоторых своих сотрудников. – Так что советую вам больше думать о выполнении работы и поощрении своих людей. А о руководителях отделов мы сами позаботимся, у нас для этого есть другие средства. Все, можете идти, и учтите мои замечания уже в этой работе.
Такие и подобные случаи были мелкими шероховатостями. Главное состояло в том, что была работа и деньги, которые за нее платили. Сережа руководил работой, и сам решал, кому и сколько. И ни с кем не советовался. Начальство в бригаду после разговора с директором он включать перестал. Ну, вобьешь в список девочку-плановичку, которая помогала бумаги оформлять, ну, еще кого-нибудь, но это мелочи. Времена, когда Сережа привычно делил премию за работу между всеми начальниками, прошли, и Сережа со стыдом вспоминал о тогдашнем своем списке.
* * *Бригада работала на полигоне в соседнем городе. Город был похож на их город, в магазинах тоже мало что было. Но это «мало» немножко отличалось от того «мало», которое было у них в городе. Поэтому приезжие инженеры возвращались домой с полными сумками. Возможность покупать, более свободно тратить деньги непривычно удивляла Сережу. Возвращаясь с работы, он в восторге говорил товарищу: «Вот, смотри, я истратил все деньги, много накупил. До получки еще четыре дня, но дома у меня еще есть деньги!»
Но Сережины восторги длились недолго, настали новые времена.
* * *По-прежнему все ходили на службу и в проходной отмечали опоздавших, также были работы, планы и сроки. Но взбесившиеся цены превратили в ничто инженерские оклады со всеми надбавками. В магазинах появилось все, на автобусных остановках установили киоски со сникерсами и американским спиртом. Пожалуйста, днем и ночью. По улицам неслись иностранные машины. Купить автомобиль или холодильник перестало быть проблемой, только плати. Но эти изменения происходили там, за проходной, в другой жизни. Инженер, пришедший к восьми утра на работу и переложивший из сумки в стол обеденные бутерброды, а целлофановые пакеты засунувший обратно в сумку, чтобы дома помыть, не понимал изменений и не успевал за ними. За несколько месяцев зарплата сравнялась с тратами, необходимыми для прихода на службу: расходы на транспорт, одежду и обувь для работы, на те же бутерброды. Жизнь рванула куда-то в сторону, в обход «почтовых ящиков».
Глава 31
Маня шла, совершенно не хромая. Как это может быть, ведь ноги у нее разбиты? Сережа ее окликнул, хотел расспросить. Но Маня не обернулась, а, тупо улыбаясь, прошла мимо него в конец узкой улицы к каким-то людям. Там была кирпичная стена, полосы фиолетовые. Внезапное желание, чтобы Маня туда не ходила. В общем, ерунда, сон…
Маня лежала в больнице в Москве. Врачи там были хорошие, а лекарств – никаких, все больные сами покупали, или родственники, или сослуживцы. Принесли счета на 650 тысяч рублей из трех аптек, примерно 150 долларов по-тогдашнему курсу. Написали заявление, расписались за Маню, и Сережа пошел к директору.
– Что с ней случилось? – спросил директор.
Неужели не знает? Сережа думал, что директор знает.
– Она выбросилась из окна, с четвертого этажа. Попытка самоубийства.
– А что явилось причиной? – снова спросил директор. Наверное, все-таки знает, а то бы воскликнул что-нибудь вроде «Что вы говорите?!».
– Ну, как что?.. Одиночество, безденежье, тоска… – стал объяснять Сережа.
– Какое безденежье? – встрепенулся директор. – Мы ведь регулярно выплачиваем зарплату!
Действительно, в отличие от большинства «почтовых ящиков», у них в институте платили без задержки. Есть чем гордиться директору. Но на эти крохи разве можно прожить одинокой сорокалетней женщине?! Неужели директор этого не понимает?
– Арсен Степанович, Иванова Мария – работник невысокого уровня, зарплата у нее небольшая, – стал объяснять директору Сережа. – Жить ей было трудновато, она даже устроилась в соседний институт, «Через дорогу», уборщицей, чтобы подработать. А там ей вообще ничего не заплатили за полгода работы… Это еще углубило отчаяние, в котором находилась Иванова…
Для пользы дела Сережа решил слегка «прогнуться» перед директором: вот, мол, он, Арсен Степанович, регулярно платит своим работникам, а в соседнем институте, который все называли «Через дорогу», обманули человека, ничего не дали. Но не тут-то было, зря Сережа «прогибался».
– Вот! – возмущенно повысил голос директор. – Занимаются «химией», ищут заработок на стороне, вместо того чтобы лучше работать на своем рабочем месте и больше получать!
– Понимаете, Арсен Степанович, Иванова не заработала бы больше, сколько бы за стендом ни сидела…
Этого тоже не нужно было говорить.
– Я постоянно говорю руководителям, чтобы они загружали людей, применяли бы интенсивные методы, а от ненужных и малоспособных работников нужно избавляться. Мы специально разработали «Положение об оплате особо важных заданий», вы, как руководитель, имеете возможность платить ценному сотруднику тройной оклад. Вы неправильно организуете трудовой процесс, не мобилизуете творческий потенциал инженера. Вот они и занимаются «химией», посторонними заработками.
Сережа хлопал глазами: какой у Мани творческий потенциал? если от Мани избавиться, то куда она денется? какой процесс он не так организовал? Неужели их умный и энергичный директор совсем ничего не понимает?! Сердце у Сережи стало закипать, чинопочитания не хватало.
– Работу по вечерам уборщицей никак нельзя назвать «химией», – возразил Сережа.
Но директору стало скучно его слушать. «Эти тупые люди не в состоянии оценить мои усилия, – думал директор, – они не могут представить себе, чего стоит в наше время держать институт на плаву, искать деньги, закрывать работы и добиваться оплаты, хотя бы частичной. Вместо того чтобы вместе идти к цели, они расползаются, как тараканы, во все стороны, в надежде схватить жалкие крохи на стороне, «химичат», обманывают, ищут легкой жизни, левых путей, и вот вам результат. Ведь Зуев – толковый инженер, кандидат наук, молодой еще, сравнительно, человек. Мог бы понять меня, помочь… Нет, обвешивают меня, как дохлыми кошками, самоубийцами какими-то, подачками… Закрыть бы лавочку да выгнать всех «за свой счет», а корпуса в аренду сдать. Могу сделать такой шаг, и никто меня не упрекнет».
– Так, – закончил разговор директор. – Сто тысяч можем выделить.
– Сто тысяч мы получим и без вас, через профком, вы выделите еще деньги, от администрации, – пытался возражать Сережа. Но директор уже написал резолюцию на заявлении, протянул бумагу Сереже и пододвинул к себе папку с документами для работы.
После того как Сережа побывал в психотделении больницы, в котором лечат самоубийц с переломанными ногами, поговорил с директором и побегал с Маниными бумажками, ему стала сниться по ночам Маня.
Глава 32
Танины родители умерли, считай, в один год. У Андрея Прокофьевича болело сердце. Лечили без особого успеха. Посоветовали уйти на пенсию. Ушел. Посоветовали прекратить водить машину. Немножко еще поездил и прекратил, действительно страшно, прихватит за рулем – бед наделаешь. Стал таскаться на дачу на электричке. Потихонечку пешком до станции. Потом четыре остановки, и от станции пешком. Без груза нетяжело. Машина есть в семье, Сережа, что надо, привезет на машине.
Ждал электричку, стоял на платформе, разговаривал со знакомым. Вдруг сильнейшая боль в сердце. Андрей Прокофьевич упал без сознания. «Скорая» отвезла в горбольницу. Оказался обширный инфаркт. Но стал приходить в себя. На двенадцатый день заболел живот, Прокофьичу дали грелку, а это был второй инфаркт. Все-таки и на этот раз вылез, выписался из больницы, не умер. Но всем своим существом понял, почувствовал Андрей Прокофьевич, что жить ему осталось недолго.
В загробную жизнь Андрей Прокофьевич не верил, собирался уходить насовсем. Поэтому он нежно и навсегда прощался с теми, кого любил. Хотел, чтобы приходили в гости знакомые. Бывало, что выйти за общий стол не мог, лежал в постели у себя в комнате. Тогда звал к себе гостей по одному и недолго беседовал, наслаждался каждым словом, сказанным приятным ему человеком. С дочерью и женой разговаривал сдержанно, но все же стал к ним немного снисходительней, мягче, чем раньше. На внуков смотрел сияющими глазами, дорожил любым их рассказом. Потом долго обдумывал их дела, оценивал их ситуации и восхищался их поступками. Иногда пытался Тане объяснить, какие у нее замечательные дети.
