Валерий Пудов - Приключения Трупа
Новизна идеи не умнеет допоздна.
А пляска лося войдет в счет — вот и сказка вся!
Не зря твердят, что революция ползет к вершине по трупам: иначе быстро нельзя - подход не тот, бугристый, а отпад — не вперед, а назад. Но ошибка ее в другом: в том, что живым отдает свой дом, а героев в пустой кручине зароет. Итог - убог: основателям конституции — куцая улыбка, глупым обывателям - в незрячем помине слезы, а лихим предателям-завоевателям — контрибуция и без плача розы.
А носили бы трупы на себе — и не бывать беде: кладь в труде - маета, но борьбе с утилем — не чета.
Боролись за бодрость, доблесть и гордость, а напоролись — на горесть и подлость — вот невзгод повесть!»
6.Вспрыснули победу над непоседой и его околеванцами, как торжество с кислыми брызгами, артистками, сосисками, писками, визгами и танцами.
Но неуемные кадрили были забыты вскоре, как и жалость, и горе: оказалось, что морги забиты вконец, как приемная во дворце — мертвец на мертвеце!
На престол покойник взошел образцово, а уходил в тыл, как разбойник, без крова!
Словно забрел сам к себе в кабинет, а там — погромный съезд. В борьбе, как бездомный, полез на стол, а тебе — наперерез:
— Привет, козел! Мест — нет!
И — об пол.
Не лезь — и весь ответ.
Невероятно, как взмыленный мертвяк!
Но понятно, как обессиленный дуб.
Именно так Труп у карьеры на склоне снизошел в сферы вони.
XXIX. У МУХИ В ЗАВАРУХЕ
Труп не опишет поэзию морга: дуб дышит на гортензию без восторга - приник близко и без опаски, но велик для писка и ласки.
Только муха, что рыщет в молодецкой польке от ниши до крыши холодильника, расслышит мертвецкую заваруху в мерзкой тиши морозильника.
И снаружи кружит в безмятежности, и в промежности обнаружит нежности, и в стуже не тужит, и в саже, и в загаженной луже бродяжит, и, жужжа, как вожжа у вождя, неуклюже и бесстыже утюжит на лыжах коллажи из кожи, рожи и грыжи.
Приноровить к зуду нить — не задача, а чудо, но иначе не проследить мертвячий путь в пышную груду бывшего люда.
У мухи при тонком слухе — зоркие глазки и звонкие пляски: всюду, где сядет в засаде у края поклажи, в тряске поэта, играя, сдирает с секретов маски.
А Труп даже свой пуп не перескажет: для него и седина в бороде - пелена, и прах — вещество без знака, и страх - даль без краски.
Не лучше озвучит вонючую кучу и живой писака: плоть и гной для нюха - лезвие в ноздрях, а поэзия — выше острастки.
Жаль, что муха не пишет сказки!
2.Славные дела наворочал Труп в похождениях, но без прописки не очень люб даже близкий. Звала, как наваждение, главная в беде обитель, где ляжет всяк, как правитель.
И вот повезли героя от забот и труда туда, где нагишом при народе хороводят, а багром в воде успокоят, где в ухе - вой тли, в брюхе — гной, а мухи колобродят и зимой.
У входа не дарили ключей, а спросили:
— Чей?
Отступили провожатые, как взятые на гнили с поличным:
— От рода — ничей. Негодник.
— Отлично. Безродник. А документы при нем?
— Сдаем на эксперименты. Еле наскребли на карету. В теле прыть — до земли. Но хоронить — монеты нету.
- Прелестно и честно. Уроды неприглядны - расходы накладны. И это — не в первый раз. Автомобили зачастили без меры. А у нас единицы хранения заполонили темницы до одурения.
Пришельцы не уступали ничуть — знали, умельцы, с кем приезжали и чем припугнуть:
— Гостинец — под зверинец. Вы и не мечтали. Его и во рвы бросали, и видали на пьедестале. Волшебство! Генерал, не генерал, а полсвета вогнал в стон. Это — он!
Служители мушиного дома опешили:
- Бешеный! А не кома? Не очухается?
Искусители — умиротворительно:
— Придуши его — не ослушается. Не пэтэушница!
— А причина кончины? Для справки. Не вши?
— От булавки. Или кол — в нос. А укол, напиши, зарос.
— А не возьмем? Рожа — страх!
— Подложим впотьмах. Он, хамелеон, весел — покуролесит раз-другой: дом — ходуном, а вас — на покой.
— Но покойники — не разбойники. Кто стоит за ним?
— Знали кабы — едва ли отдали. Не то синклит, не то бабы, не то аноним. А ты режь его свежего и — в кусты на закопку. Или в топку: печь — не постель, оттель - не убечь!
На том и порешили:
— Дело — серьезное: не прикол!
И тело как неопознанное положили ничком на стол: на подобающее пристанище к поджидающим товарищам.
Рассудили: не беда, что в гнили неразличим. Чин — ерунда, а ничьим — свобода: ключи от входа и дым из печи. Мертвец в крематории — конец истории!
3.Но скоро гостей - принять, а унять - умора: для костей с задором и кровать — с мотором.
И уголь в груде не спасти от риска: то дым, то искра. А мертвяки - почти люди: им и убыль с руки, и удаль.
Жилец на постое — что на морозе слизь: в покое — мертвец, а заелозит — берегись!
И потому оказалось, что появление Трупа в морге — не заключение в тюрьму, а приключение в дороге. Да и дом с мухами для него — не халупа с духами у отшельника, уважающая усталость и ожидающая своего веника, но — аэродром, подобающий для ястребка и раскрывающий мастерство штурмовика. Отшельник, получалось, ненужная дешевка, а Труп — и дорогой, как золотой зуб, и подельник - не хуже, чем винтовка: что живым — граница, ему — зарница, к тому и ластится, кто с ним резвится.
Затем и попал на кучку, как на вокзал в толкучку: и пуп чесал о пуп другого, и своему давал, и мял чужого.
И морг ему обещал не благочестие, а торг, скандал и происшествие.
4.У санитаров из-за Трупа сразу пошла драка.
Когда старый вояка заскользил крупом и без приказа упал со стола на холодный настил, то словно взводный сыграл на трубе или генерал проскакал на арбе и позвал к себе в тыл.
Служки поголовно от труда — в мыле, а проявили пыл, как заварили в кружке тротил. Заголосили:
- Мертвяк - негожий.
- Гожий. Но не так положен.
— Ни кладь!
— Зато — твоя.
— Сегодня раздевать должен не я!
— Негодник! А обмывать?
— У меня гепатит и туберкулез.
— А разрезать, зашивать, паковать?
— И дерматит, и бронхит, и невроз.
Разъясняли ситуацию зажатым провожатым:
— Копаться в генерале — купаться в кале! У него одного микробов на губе — что у делегации под кожей. А сношаться с утробой? Себе дороже! Попробуй!
Выставляли напоказ детали:
— Робы у нас — куцые и в заплатках, как инструкция по вивисекции. Перчатки — брак и рвутся, как зайчатки от резекции. А такой и одетый, задетый рукой, косяк инфекции!
Встали в круг над мертвяком, потолковали с матерком, помчали друг друга цугом, с ветерком, затолкали в санузел и — давай мутузить: и стук по пузу, и хай, и жар, и шар в лузу!
И хуком отвечали на хук, и крюком разбивали стекло, пока из-под дохляка вдруг не потекло.
Увидали — зарыдали:
— Зимой, в январе, на морозе, и во дворе полежат, в навозе, валетом, горой и в ряд, а летом?
— Тут — текут. А куда еще? За плечо?
Запричитали, что служители — не атлеты на поправке: не тортом упитаны, а унизительной ставкой, не спортом воспитаны, а давкой. А госбюджет ужат до прострации — ни дотации мертвым, ни обещания смет их хранителям. И у них, у живых, обнищание — поразительно!
Вздыхали, что и со здоровьем — беда, и условия труда в подвале — никуда не годятся: камеры построены на десяток постояльцев, и если покойные ребята — не каменные, тут суд краток, как у сводни — вместе запихнут и полсотни страдальцев. Но сто — ни за что!
Жуть о завале нагнетали без толкового конца. И гнали бы, как метлу на золу, не будь на полу нового мертвеца…
5.Вдруг один санитар из новичков, тая испуг, взвопил:
— А этот, свинья, каков? Не стар? Не носитель бацилл?
