Валерий Пудов - Приключения Трупа
Объявляли, что сроду не вдыхали столь затхлого смрада, что от запаха такого и боль гаже, и даже свет — нездоровый.
И провозглашали в сто глоток, как из-под плёток:
— Подняли гада — за то и награда!
И в наигоршей печали передавали указы самозванцев — а отцов-мертвецов насчитали больше, чем голодранцев — и всякий нахал объявлял, что отторгал по соседству и гарем, и наследство, а всем остальным, выходило, и драки, и постылый вонючий дым тучей.
И денно и нощно продолжали изменную работу — разрыхляли почву перевороту.
И организовали его, но не сами, а руками самого.
Его!
2.Не прибегали в запале к риску, а откопали — записку:
«Ханжу не корчу — хочу от порчи в землю. Пора на место и палачу, и докторам. Протестам не внемлю. Ухожу в свою могилу волей, а не силой. Сам. Даю раздолье другим — свежим и молодым, а не прежним, гнилым. За прыть и успех хоронить — всех».
И тут же собралась не орава для досужих игр, а рать — брать власть:
— Право мертвеца на выбор уважать — до конца!
И не рвалась доказать, что подпись неподвижного — облыжная, а зарывать других без их позволения — подлость и преступление. Наоборот, не остереглась сказать, что причина невзгод — сомнение, кончина правителя — низвержение, и что народ поймет хотение повелителя без объяснения.
Верные режиму не уступали нажиму — в бумаге распознавали чих и узревали скверные стати клики из лиги живых.
Но лихих подручных Трупа кучно увещевали крики группы измученных:
— Неужели в теле у жильцов не хватит отваги прибрать мертвецов? Неужели упали стяги морали?
Трупные бойцы уступали совокупно и беззлобно, словно жевали остатки халвы:
- Здрасьте, молодцы! Да вы, ребятки, не способны на такое и при своем, живом, строе. И на бегу не ступи без мертвяка: ни гу-гу, ни пи-пи, ни ка-ка!
И под напором толпы утекали с тропы в коридоры.
А им народ вслед:
— Сброд! Привет - своим! Мухоморы!
А вдогонку — кураж и намёк веселей:
— Эй, бездари, погодите! А не был ли наш дорогой правитель живым? Подписал бумажонку, поменял одежонку, взял жёнку в экипаж и — утёк от тонкой работы на звонкий пляж! Или кто-то живой за ним стоял, как страж и вредитель, и тычком управлял, а тишком предавал — кругом раздувал развал? Назовите!
Вопрос понуждал признаться — удалась операция. И не мразь растеклась, не провокация, а всерьез началась реставрация!
И вот - туго подмяли обслугу мертвеца у дворца и — дожали переворот до конца.
Не стали отпираться коридорные — отвечали, как покорные: отдали и власть, и Труп — задрали пуп и показали наудачу:
- Черноват, значит, староват! Мертвяк до жил — так и руководил!
Ожидали, что сброд заплачет? Или сиганет вспять? Но народ рассуждал иначе:
— Зарывать!
И развивал успех — повторял:
— Всех! Всех! Всех!
Прижученные подручные от расстройства — в крик:
— Поверьте! Мы — не в ответе!
Не пожелали, черви, тюрьмы и побежали — кто смог — через сто дорог, но не в карете, а под плети и рык:
— На сало!
— На мыло!
И вмиг устройство жизни и смерти в отчизне стало как было.
3.Очевидцы едва ли считали, что правление покойника — намеренный брак. Скорее, полагали, что — затея гуляк.
Но летописцы в утерянных хрониках рассуждали — так.
РАССУЖДЕНИЯ О ПРАВЛЕНИИ ГЕНИЯ.«Свержение Трупа снова и всерьез подогрело вопрос о личности и положении тела.
Из-под покрова пыла и беспорядка население смотрело на гения и вождя, как на светило из косого дождя: до неприличности тупо и бестолково. И не зря общественное небо не просветлело: заря ясности не приспела на потребу неестественной праздности, и решение загадки не созрело, а закоснело в заурядности. В развале всего делегаты от мрази выливали на бывшего солдата и депутата лишние ушаты грязи. Но едва ли в борьбе схем дали себе отчет, кем представал тот, против кого из ничего разыграли в перевороте переворот.
А ведь свет простых начал стал горячо проливаться на предмет их побед еще до реставрации живых — забегал вперед и впредь, но не источал вред, не загонял в сеть!
Во-первых, имя его и суть совпадали, как вера и путь.
Во-вторых, был мил и тих: человек без нервов и печали - навек торжество над своими мощами. Ни неуместного жеста, ни пустого слова, ничего своего и ничего плохого: таково преосвященство — волшебство совершенства! Не скорбя ни о чем, не трубя за успех, ничего для себя и во всем — для всех!
Много ли правителей Земли могли рядиться в такие строгие амуниции — простые нежителей лица?
Но и живьем его не отличали! Оттого и лишали крова: вначале чужие принимали за своего, а потом и дорогие отвергали, как чужого. И клеветали: мол, под маскировкой и со сноровкой ушел и от драм, и от долгов, и от дам, и из рядов.
Однако нашел у мертвецов и любовь, и драку, и, как у людей, смех и страстей накал — и вновь, при всех, устоял!
Не потому ли многие трупы в итоге поступали не глупо: в разгуле представали другими и претендовали на его колдовство и имя?
Как на солнце — протуберанцы, вокруг безликого возникали вдруг самозванцы и, как насосом в протоке, качали из великого соки. Уроды ловко загромождали проходы, словно канатоходцы без подготовки рвали веревки. В беде ковали измену: бесцеремонно крали и арену, и свод, и функции — вот где спрятана пятая колонна контрреволюции!
Едва повелитель края дозволяет сходство, как теряет права: уродство приобретает краситель, марает своих и чужих, и вот — не различает их ни родитель, ни народ.
Коли славный и скверный перед строем — равные лицом, то роли в стане подменяют, а героя — и подавно: главный станет безмерным подлецом, а неверный — первым молодцом — и кончает карьеру офицера — венцом!
В безличии правителя — довод и величие учителя, но для кучки населения — искушение недоучки: повод для преступления».
4. ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССУЖДЕНИЯ О ПРАВЛЕНИИ ГЕНИЯ«То же — и дела мертвеца.
Неопрятные тела живых из пыли превозносили их, как могли, а перехватили у отца рули и повели от порядка на попятную: в схватку — беспощадную.
Низший клан — обласкан, но ищет — таску.
Если — победа, не кивнут по чести на соседа, а пришьют на свой лацкан.
Но если заедут в роковой капкан бездны, помянут высший суд правителя — нелюбезно.
Не сами ли трепетали телесами от круговерти смерти?
Но вот она повсюду имеет представителя, который не страшнее глазам, чем скоро будешь сам, а сброд жителей совсем столбенеет, встает, как стена у ворот оранжерей и сада, и ревет:
— Нам — не надо!
Им без труда показали, что когда — не в тени, а на пьедестале, живым не в испуг — прах, а они вдруг — в страх!
Им растолковали конец и дали образец: мертвец живет и процветает лучше замученных разгуляем, а они — ни-ни:
— Оборони!
Живые такого сорта слепее мертвых!
В напасти лелеют роковые оковы, как пристанище. Зато в безопасной нише от бессонницы ищут на днище ужасное пожарище.
Не счастье ли скорее сподобиться силы правящего класса? Что было перегноем, стало высшей расой! Но мало живым покоя — им подавай раздрай боя!»
5. ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОДОЛЖЕНИЯ РАССУЖДЕНИЯ О ПРАВЛЕНИИ ГЕНИЯ«Прекратилось навье самодержавье так же, как началось: не тяжбой с явью, а быстрым риском и вспрыском.
Протекало прекрасно и мало, но ясно показало, что милость — не лось: на вид — вездеход, но на шее — узда, и не бежит, куда довелось, а торчит невпопад, как экспонат из галереи — в заповеднике, пока рука злодея не взведет курок и не пристрелят свояка под шумок метели привередники.
Новизна идеи не умнеет допоздна.
А пляска лося войдет в счет — вот и сказка вся!
