Василий Аксёнов - Весна в Ялани
Купили они две бутылки водки, посидели за тихими разговорами в холостяцкой квартире брата до следующего утра. Была у брата и жена когда-то, да умерла. От рака. Брат бездетный.
Хозяин отправился на работу – слесарит в каком-то гараже – тоже мастер на все руки. А гость, пообещав, что к вечеру вернётся ночевать, пошёл искать любую работёнку. По безработице, конечно, он не будет оформляться:
Стыдно.
Весь день на ногах – и без пользы. На строительстве – таджики. Вместо наличников – пластиковые окна. Срубы готовые для бань.
Голова болит с похмелья – на поправку денег нет.
Посидел на берегу Ислени. На камне. Пространством повосхищался. Богом. О русских первопроходцах, предках своих, подумал – погордился. За себя постыдился – будто их, предков своих, в чём-то предал.
Падает Ислень широкой полосой прямо на север – обрывается. Позднее солнце в Ислень закатилось – как рубин, в ней утонуло, – и река горит теперь будто – алеет.
Ночь. Белая. Улицы города пустые.
Направился Коля к месту, где был захоронен Голублев Иван, – поговорить с Серёгой захотелось.
Сквер. Стела серая. Трава ярко-зелёная. Одуванчики, уснув, свернулись.
Сел Коля на бетонный бордюр. Сидит. Что спросить у Серёги, думает, что сказать ему, решает.
Ну вот, Серёга, прибыл ты сюда из Грозного, чтобы здесь Ваню заменить… Ваня болел недавно – клёш его кусал… Слава Богу, выздоровел, без последствий нехороших… Катю тут видел – поздоровались… С работой очень у нас плохо… По безработице устраиваться – совестно… Будет Россия или сгинет?.. Ты же философ – объясни мне… И оттуда-то тебе, наверное, понятней…
Недалеко от него, на бордюре, стоит, замечает Коля, двухлитровая бутылка из-под пива. Есть в ней что, пустая ли, не различить – тёмно-коричневый пластик.
Поднялся Коля, ближе подступил. Взял бутылку в руки – почти полная, увесистая. Открыл, понюхал – пиво.
Бог послал мне…
Или кто-то.
Сел на бордюр. Поправляется.
Скорее – кто-то. Ну уж ладно…
В стороне, между двумя параллельными улицами, во дворе почерневшего от времени брусового двухэтажного дома, деревянный, и от времени же тоже чёрный, туалет. Открываются в нём двери, выпархивают, как разноцветные бабочки, из туалета девочки лет тринадцати-четырнадцати.
Постояли. К скверу направляются.
Семь штук. Пора бы им уж вроде спать – ведь не ночные…
В ногу шагают, надвигаясь. Как отряд. К Коле приблизились. Начали с ходу – расселся, блин, и пиво наше дует – его, козла бородатого и старого инпатента, приветствовать наперебой, кто как умеет, кто как изощрится, – однообразно.
Схватила самая рослая – коноводка, наверное, – Колю за волосы на макушке, сдёрнула его с бордюра резко.
Упал Коля.
Пустились бить его ногами, обутыми в кроссовки.
Одна из девочек бутылкой, с недопитым и бултыхающим в ней пивом, по голове колотит Колю – как по чему-то, ну, к примеру, по мячу.
Свернулся Коля в тугой клубок. Закрыл лицо ладонями, живот и грудь – локтями и коленями.
Лежит – как уснувший.
Не унимаются подружки – разохотились.
Устали. Пивом оставшимся облили Колю. Подались.
И тихо сделалось – как где-то.
Видит Коля – небо перед самыми глазами, но не голубое, а зелёное, и на нём солнце яркое – раскрылся одуванчик.
Видит это Коля, а рассказать об этом не способен – слова в голове, как сухой песок, рассыпаются. Коля не может их составить в предложение. Берёт их по отдельности – они выскальзывают – как обмылок.
Прибегает на помощь мать, Галина Харитоновна, выбирает нужные слова и складывает в предложение их:
Вот такие мы, сынок, бываем.
Отец пришёл.
Родной, не торопись.
Обернулся Коля – быстро, как умел он это делать в детстве.
Не успел, не захотел ли на этот раз, закрыться крыльями-невидимками ангел-хранитель – увидел Коля его скорбный лик.
И что сказал ангел-хранитель, Коля расслышал, каждое слово, но предложение из них сложить не смог, лишь получилось:
Катя… Луна… Ерусалим.
Декабрь 2012 – март 2013
