Василий Аксёнов - Весна в Ялани
– И тебя так же!!
– Рад вас видеть!
– Мы тебя тоже!!
– Не околели?
– У костра-то…
– Весна, однако, скоро лето… По песням понял, что вы здесь, – говорит Фёдор. – В Ялани слышно вас. Сразу сюда и повернул… еле проехал. – В дублёнке Фёдор. С голой головой, в Ялани скажут: голоушем.
– Кто-то тебя, наверное, направил?
– Да, угадал. Истомин Николай. Автобус ждёт на остановке. А тут мальчишки подсказали.
– Хорошо поём? – спрашивает Гриша.
– Очень, – отвечает Фёдор.
– Конечно, – говорит Гриша.
– Все в деревне обрыдались. Даже собаки, – говорит Фёдор.
– Мои, наверное. Соскучились, – говорит Гриша. И спрашивает: – А с нами выпьешь?
– Чё не выпью… Я к вам за этим и приехал.
– Ты же, буржуй, не пьёшь, – говорит Коля.
– И другим не советуешь, – говорит Гриша.
– Вчера не пил, сегодня пью, – говорит Фёдор.
– И нам советуешь.
– И вам советую.
– И хорошо. А то здоровеньким когда-нибудь и помер бы, – говорит Гриша. И говорит: – У нас стакана… два вот… больше нет… Ищи посуду.
– А у меня походная, – говорит Фёдор. – Как у Суворова, у полководца. Чем закусить, у вас имеется? Или вам рукавом достаточно занюхать? – спрашивает. – Привыкли.
– Не нищие, – отвечает Гриша. – Смотри, на пне-то. Обижаешь.
– Есть чё у нас, полным-полно вон, – говорит Коля.
– И у меня полно. Битком в багажнике, – говорит Фёдор. Пошёл к машине. Вернулся с литровой бутылкой водки, белым пластиковым стаканом, палкой копчёной колбасы и ветчиной в прозрачной упаковке. Нет на пне места, рядом всё сложил, на хвою жухлую сосновую, толстым ковром кругом всё устелившую. – Там ещё много всякой всячины… набрал, заехал в супермаркет. На всякий случай. Подумал, лапу тут сосёте…
Дверь в машине не закрыл. Хрипло и громко из неё теперь поётся: Блистал закат, как сталь клинка!..
– Высоцкий, – говорит Гриша.
– Он, – говорит Фёдор.
– Но, – говорит Коля.
– Деликатес-сы иноземные, – глядя на колбасу и ветчину, говорит Гриша. – У нас родное, натуральное.
– Ну, уж простите.
Сел Фёдор на скамеечку – доску на чурках – рядышком с Колей.
– Не подерёмся?
– Не.
– Как жизнь, сторож? – спрашивает Фёдор.
– Нормально, – отвечает Коля.
– Рад, что нормально, – говорит Фёдор. Бутылку взял с земли, схватил её, вернее, крышку свинтил – так, будто рассердился на неё за что-то вдруг, – почти сорвал. В костёр бросил крышку – чтобы и памяти о ней как будто не осталось. Тряся бутылку, по стаканам нацедил нетерпеливо. – Себе куда-нибудь бы вставил этот шарик – тот, кто придумал этот механизм!.. Налей попробуй!.. Не по-русски.
– Какая-то не наша, что ли? Фирменная, – разглядывает, прищурившись, бутылку и говорит Гриша – так и лежит он на бушлате, не поднялся. Как охотник на привале, ещё б ружьё ему – для образа. Шапку вязаную сдвинул на затылок. – И бутылка-то фигурная, её в музей бы. Не подаришь?
– Вся она из одной канистры, – говорит Фёдор. – С одного крана… Ты так и будешь отдыхать, за стол не сядешь?
– Мне и тут вроде неплохо, – говорит Гриша. – Стакан подайте. А до закуски дотянусь – руки мне хватит.
Подал Коля Грише стакан. Взял Гриша стакан и говорит:
– Ну, ты налил.
– А чё?
– Как кот наплакал… Тогда уж лучше из мензурки.
– Вёдрами, что ли?
– Да уж ладно.
– Куда торопишься?
– Да нет.
– Мало – долей себе.
– Ну, ради этого…
Поднялся Гриша. Подошёл к столу. В стакан долил себе – до половины.
– Вы как хотите.
Стоит Гриша – как памятник. И Фёдор с Колей тоже встали.
Чокнулись:
– За Победу!
– За Победу!
Выпили стоя.
– Но, – выпив, Коля говорит.
А потом – не чокаясь уж: помянули.
Закусили. Фёдор с Колей на скамеечке. Гриша опять улёгся на бушлат.
– Хорошо тут, – говорит Фёдор. – Природа. Чуть бы теплее…
– Ты вроде, Федя, как того?.. – спрашивает у него Гриша, с хрустом откусывая огурец. – Или мне кажется?
– Того, того, – говорит Фёдор.
– А как ты ездишь… за рулём-то?
– А так и езжу.
– А гаишники? – спрашивает Гриша.
– А чё гаишники? – говорит Фёдор.
– Понятно, – говорит Гриша.
– Тоже люди, – говорит Фёдор. – Дети есть у них, покушать просят.
– Кормилец, – говорит Коля.
– Кормилец, – говорит Фёдор. – Да и давно уже не останавливают.
– Честь отдают, когда мимо поста их проезжаешь, – говорит Гриша.
– Вроде того, – говорит Фёдор.
– Я чё-то это… Пойду, – говорит Коля. Встал со скамейки. Добрёл до сосны. Сел под неё, спиной к комлю привалился. Глаза закрыл и тут же задремал – так утомился.
Тучи наползли. Словно раскормленные – тучные, как библейские коровы. Сиренево-свинцовые. Лес задевают будто – грузные. Теперь нагнало их уже не с севера – с северо-запада. Солнце вечернее закрыли – не просвечивает. Ветер спустился ещё ниже, напирает, вершины сосен уже треплет, срывает шишки с них – шлёпают шишки по земле, как град по крыше.
Одна из них, угодив в козырёк кепки, и Колю разбудила. Понял, в чём дело или нет, проснулся Коля, смотрит, слышит:
Гриша лежит, где и лежал. Фёдор сидит, где и сидел. Кемь шумит внизу, под яром, как и шумела. В старице дальней коростель запел заунывно. Трещит отрывисто и звонко щёлкает что-то смолистое в костре – пихтовый сук или еловый – разлетаются во все стороны от костра, как от петарды, искры.
Ну, это чё же…
– Вот, ё-моё, – заворочавшись с боку на бок и оглядывая себя, говорит Гриша. – Не загореться бы, а то поджарюсь. Зря положил…
– Пока не пахнет, значит, не горишь, – успокаивает его Фёдор.
– Да не хотелось бы… так, преждевременно сгореть-то… Нет ни берёзы близко, ни осины, – говорит Гриша. – Те бы не пыхали, как эти.
– Зато красиво.
– Это – да.
– Как на параде… фейерверки.
– Отправил, Гриша, на курорт её, в тёплые страны. Надоела, – говорит Фёдор, нарезая колбасу. – Конина, что ли?.. Может, надеюсь вот, что не вернётся… Одни лишь бабки на уме… Мои, конечно. Как на работу – в магазин, дня не пропустит. Обнаглела. Всё только шмотки, шмотки, шмотки. Ну и пожрать – губа не дура… И жрать-то так, чтоб не толстеть…
– Ну, это сложно.
– С ней говорить-то, Гриша, больше не о чем, всё о покупках, о диетах. По миру пустит… сикельдя!
– А чё женился?
– Бес попутал!
– Тебя, татарина, и бес попутал?
– А он, Гриша, паспорт и национальность не спрашивает, он сразу в печень: шмяк тебе слева – и готов. Роди, говорю, мне наследника. А она: Федя, какой ещё наследник!.. Пожить, мол, надо. Ещё успеем, заведём… Ну. Когда сдохну. С другим каким-нибудь, найдёт себе моложе, заведёт, а мне воспитывай… Сердце – как тряпка – истрепалось. Не веришь? – спрашивает. – А?
– Да верю, верю, почему не верю, – говорит Гриша, но не на Фёдора глядит, а на костёр. – Чё тут такого-то, чтобы не верить? Дело обычное.
– Ну, не скажи. Это тогда, наверное, когда касается кого-нибудь другого, не тебя.
А из машины:
Он вчера не вернулся из боя…
– Высоцкий, – Коля говорит.
– Спи, спи, – говорит ему Фёдор.
– Простынешь, – говорит Гриша. – Шёл бы к костру вот – здесь теплее.
– Да я тут это… ладно мне.
Уснул Коля. Проснулся, слышит:
Плачет Фёдор. Говорит, всхлипывая:
– К отцу на кладбище заехал. Выпил там за него, фронтовика. Поговорил с ним. Ёлки-палки, мать честная…
– Ну а как? – говорит Гриша, шевеля прутом в костре угли. – Естественно.
– Я чё-то это… – говорит Коля.
– Смотри-ка ты, опять проснулся, – говорит Фёдор.
– Шёл бы сюда, ещё примёрзнешь, – говорит Гриша. – Кто тебя будет отдирать?
Смеркаться начало. Ветер унялся. Снег повалил, и уже гуще: Камень за ним не стал проглядывать.
Задремал Коля, спрятав, чтобы не зябли, руки в карманы пиджака и подбородком в грудь себе уткнувшись. Съехала кепка на глаза – в нос козырьком Коле упёрлась.
Прибежал Верный, виляя хвостом, покрутился возле спящего хозяина, обнюхал, что следует, обстановку изучил и убежал опять куда-то. Залаял где-то.
Шум непривычный Колю разбудил. Кепку поднял, глаза открыл он – смотрит.
У костра стоит, возвышаясь, как дерево, Гриша – сучьев принёс, в костёр, ломая об колено их, подкладывает. На скамейке, перед заставленным банками, стаканами и заваленным продуктами обширным, как стол, пнём, сидят Рая и Фёдор. Пустое место между ними – расстояние. Рая в том же, в чём и днём была одета, – в розовой мохеровой шапке и вишнёвом пуховике, – выделяется среди мужчин, одетых в тёмное. На коротком, но толстом бревне – кто-то его откуда-то за это время притащил, – с другой стороны стола-пня, – Электрик и Флакон. Оба в ватных телогрейках. Электрик в серой разношенной шерстяной вязаной шапочке, с прилипшими к ней опилками – дрова пилил, наверное, недавно, – едва глаза не закрывающей, Флакон в облезлой кроличьей ушанке. Похож он, Флакон, чем-то на заблудившегося во времени бойца из отряда национального башкирского героя Салавата Юлаева. В Ялань попал вот только как? И они, Электрик и Флакон, на бревне особо не теснятся – между ними можно усадить ещё кого-нибудь. Свет от огня у всех на лицах.
