Джумпа Лахири - Низина
Дипа спала в комнате рядом с бабушкиной. Комната эта размерами больше походила на шкаф, там был такой низкий потолок, что выпрямиться во весь рост было нельзя. В этой тесной комнатушке Дипа каждый вечер расстилала свой узенький матрасик.
Бабушка отдала ей американское мыло, лосьоны и наволочку с простыней в цветочек, присланные ей в подарок матерью Белы. Сказала, что Дипе они нужнее. Еще отдала Дипе катушки с разноцветными нитками, пяльцы для вышивания и красивую алую подушечку для иголок, при этом сказала: шитьем теперь занимается Дипа. Черную кожаную сумочку в форме большого конверта с одной-единственной застежкой посередине, которую Бела с матерью купили в торговом центре «Уоруик-Молл» в Род-Айленде, она тоже отдала Дипе.
На следующий день после приезда отец сел в молельной комнате, чтобы по обряду почтить память дедушки, умершего несколько месяцев назад. В центре комнаты горел маленький огонь, которым занимался приглашенный монах. Рядом с огнем на медных блюдах и подносах лежали горы фруктов.
На стене висела большая фотография дедушки, а рядом с ним в потертой деревянной рамке фото какого-то улыбающегося юноши. Фотографии были окаймлены гирляндами белых ароматных цветов, и перед ними поднимались дымки зажженных благовоний.
Перед началом обряда в дом явился цирюльник, во дворе сбрил отцу бороду и все волосы на голове, отчего его лицо стало выглядеть каким-то странно маленьким. Беле сказали вытянуть вперед руки, и тут же без всякого предупреждения цирюльник постриг ей ногти на руках, а потом и на ногах.
С наступлением сумерек Дипа жгла веревочные фитили, чтобы прогнать москитов. Зелененькие гекконы шмыгали по дому, норовя взобраться по стене на потолок. По ночам Бела с отцом укладывались спать в одной комнате, на одну постель. Посередине между ними лежал толстый валик. Подушка под головой Белы походила на мешок с мукой. В крохотных просветах москитной сетки синела ночь.
Каждый вечер, когда они запирались в своей комнате, Бела чувствовала облегчение, знала: никто уже не войдет. Лежа к ней спиной, с лысой головой и голый по пояс, отец казался каким-то совсем другим человеком. Вставал он раньше Белы. Когда она просыпалась, он, уже совершивший утреннее омовение и одетый, ел манго, вгрызался зубами в его сочную мякоть. Занятие это явно было для него привычным делом.
На завтрак Беле подавали хлебец, поджаренный на открытом огне, подслащенный йогурт и бананчик в зеленой кожуре. Бабушка наставляла Дипу, когда та отправлялась на базар, — не покупать определенные виды рыбы. Говорила, что они слишком костлявые.
Насмотревшись на то, как Бела пытается есть руками рис и чечевицу, бабушка велела Дипе купить ложку. Когда Дипа стала наливать для Белы воду из кувшина, стоявшего в углу на маленькой табуреточке, бабушка сказала:
— Нет, не эту. Налей ей кипяченой. Она же не здешняя.
По прошествии первой недели отец начал выбираться днем в город, сказал, что должен дать в местных университетах несколько лекций, а также встретиться с какими-то учеными — помощниками в его проекте. Поначалу Белу это расстраивало — она не хотела оставаться в доме с бабушкой и Дипой. Все смотрела отцу вслед через решетку на террасе — как он идет под зонтиком, чтобы уберечь свою лысую голову от палящего зноя.
Целый день она нервно ожидала его возвращения — когда он позвонит снизу, когда ему на веревочке спустят ключ, когда он отопрет ворота и поднимется к ней. Она очень боялась, что его поглотит этот громадный город, ветхий и одновременно величественный, который она видела из окошка такси в день приезда в Толлиганг. Ей очень не хотелось, чтобы так или иначе отец стал добычей этого древнего хищного города.
Однажды Дипа предложила Беле пойти с ней на базар, а потом прогуляться по узеньким улочкам квартала. Они пошли мимо маленьких зарешеченных окошек с занавесками, натянутыми на проволоку. Мимо прудов с берегами, заваленных мусором и заросших какой-то пышной зеленой ботвой.
На этих тесных улочках, зажатых с обеих сторон каменными стенами оград, их на каждом шагу останавливали люди и набрасывались на Дипу с расспросами: кто такая Бела и почему она здесь?
— Внучка моей хозяйки.
— Дочка старшего сына?
— Да.
— А мать приехала?
— Нет.
— Ты понимаешь нашу речь? Ты говоришь по-бенгальски? — спрашивала Белу какая-то женщина, беззастенчиво разглядывая ее. Глаза ее были недобрыми, кривые зубы все в каких-то пятнах.
— Немножко.
— Нравится тебе тут?
Бела так хотела с утра выйти из дома, прогуляться с Дипой на базар, обследовать место, ради которого она проделала такой длинней путь. Но сейчас ей вдруг ужасно захотелось вернуться в дом. Она прямо спиной чувствовала, как соседи следят за ними из-за занавесок.
Специально для Белы кипятили и охлаждали питьевую воду. Бабушка сказала, что Бела может простудиться — даже если на улице стоит жара. Воду для мытья нагревали, а если надо было, то горячую воду разбавляли холодной водой из бочки во дворе, которую периодически заполняли из резинового шланга.
Дипа проводила ее во двор, вручила оловянный ковшик и говорила делать так: налить горячей воды, разбавить ее холодной из бочки, намылиться темным мылом и ополоснуться, при этом нужно было стоять в тазу, чтобы не тратить даже мыльную воду, которую потом сливали обратно в бочку.
Бела хотела сразу встать в бочку, чьи бортики показались ей подобием душевой кабины, но ей не разрешили. Поэтому она мылась прямо так, на открытом пространстве, безо всяких стен, рядом с ворохом грязных тарелок и кастрюль, ожидавших своей очереди. Под присмотром Дипы, а также банановых пальм и сидевших на них ворон.
— Вам надо было приехать не сейчас, а попозже, — сказала Дипа, вытирая ноги Белы клетчатым полотенцем, грубым, похожим на посудное.
— Почему?
— Тогда будет праздник Дурга-Пуджо. А сейчас одни только дожди.
— Зато я здесь отмечу свой день рождения, — сказала Бела.
Дипа говорила, что ей то ли шестнадцать, то ли семнадцать. Когда Бела спросила Дипу, когда у нее день рождения, та сказала, что точно не знает.
— Ты не знаешь, когда родилась?
— В месяц «басанта каль».
— А это когда?
— Когда кокилы начинают петь.
— А в какой день именно ты отмечаешь день своего рождения?
— А я не отмечаю.
На солнечной террасе бабушка натерла руки, ноги и голову Белы каким-то сладковатым маслом из стеклянной бутылочки. Бела послушно стояла в одних трусиках, словно маленький ребенок, держа руки вдоль туловища и расставив ноги.
Потом бабушка расчесывала Беле волосы, пальцами расплетая спутавшиеся пряди. Она подолгу держала их в руках — разглядывала.
— Мать не учила тебя завязывать волосы?
Бела покачала головой.
— А в школе у вас этого разве не требуют?
— Нет.
— Тебе нужно заплетать косы. Особенно на ночь. Сейчас пока две, а потом, когда станешь постарше, одну.
Мать никогда не говорила ей ничего про косы, сама носила короткую, как у мужчины, стрижку.
— У твоего отца тоже были такие волосы. Непослушные. Особенно в сырую погоду. И он не давал мне прикасаться к ним. Да ты даже на фотографии можешь увидеть, какой беспорядок был у него на голове.
Обедала Бела в бабушкиной спальне. Дома в Род-Айленде она привыкла есть рис, но здесь он был какой-то слишком острый и почему-то не белый. Иногда попадались крошечные камешки, которые не выбрала Дипа, они противно скрипели во рту, и этот хруст отдавался в ушах.
Обеденного стола в комнате не было. Вместо него на полу расстилали расшитое покрывало, на него ставили блюда с едой и на нем же сидели. Бабушка устраивалась в сторонке, поджав под себя ноги и сложив на коленях руки, и наблюдала, как Бела ест.
На стене висели две фотографии, которые отец недавно приносил в молельную для поминального обряда. Фотографии дедушки Белы и юноши, которого бабушка почему-то назвала отцом Белы. Девочка никогда не видела отца таким молодым, ни в жизни, ни на фотографии.
Под фотографиями на стене, наколотая на гвоздь, висела пачка всяких квитанций и чеков, шуршащих на ветерке от лопастей вентилятора. Отец с фотографии на стене с интересом наблюдал за тем, как Бела ест ложкой рис, а вот дедушка, чей усталый взгляд был устремлен куда-то вдаль, похоже, совсем не замечал ее присутствия.
Кроме этих двух фотографий и пачки квитанций, на стенах больше не на что было смотреть. Ни полок с книгами, никаких сувениров, привезенных из путешествий, — ничего, что могло бы подсказать, как бабушка любит проводить время. Часами напролет бабушка сидела на террасе и смотрела через решетку вдаль.
Каждый день в одно и то же время Дипа помогала бабушке спуститься во двор, где они срезали цветы, росшие в горшках и вдоль каменного забора, ставили букетик из них в медный кувшинчик с водой и уходили.
