Джумпа Лахири - Низина
Земельный участок у них был небольшой — двадцать пять футов в ширину и шестьдесят в длину. Сам домик узенький — шестнадцать футов в поперечнике. Между домом и уличной стеной — проход в четыре фута шириной.
Биджоли внесла в строительство свой личный вклад — продала украшения из своего приданого. Муж считал, что надежным домом надо обзаводиться раньше, чем детьми.
Крышу первоначально покрыли квадратами сушеной глины и только позже заменили шифером. Субхаш с Удаяном первое время спали у себя в комнате вообще без оконных рам — на ночь оконные проемы просто завешивали джутовой мешковиной. Иногда туда заливал дождь.
Она помнит, как муж лоскутами ее старых сари оттирал ржавчину с петель и задвижек, как выбивал пыль из матрасов. Потом, когда устроили ванную комнату, он раз в неделю отмывал ее всю и отчищал от паутинок перед тем, как пойти мыться.
Биджоли целыми днями перебирала в доме вещи. Передвигала, переставляла, сдувала пыль. И точно знала, где что лежит. Следила за прислугой, чтобы та ровно застилала простыни, чтобы на зеркалах не было ни пятнышка, чтобы никаких разводов внутри чашек.
Воду качали вручную из колонки, набирали несколько ведер на день. Питьевую воду наливали в кувшины. Так делали уже в пятидесятых годах, а до этого воду им приносил на голове водонос.
Земельный участок им продал Меджо Сахиб, второй из трех братьев Наваб, владевший всей землей в их квартале. Он был потомком убитого британцами султана Типу, чье княжество было поделено на части и чьи отпрыски какое-то время содержались в заключении в «Толли-клаб». Биджоли слыхала: если поехать в Англию, то можно там увидеть меч Типу, его туфли, куски его шатра и трон, выставленные на обозрение как трофеи в одном из замков королевы Елизаветы.
Давно, когда Субхаш с Удаяном были еще маленькие, когда неясно еще было, кому будет принадлежать Калькутта — Индии или Пакистану, — потомки султанского рода жили среди них, среди простых людей. Они всегда были очень добры к Биджоли, приглашали ее зайти в их богатые дома выпить чашечку шербета. Субхаш с Удаяном гладили их домашних кроликов, содержавшихся в клетках во дворе. Качались на качелях, подвешенных на толстенном суку бугенвиллеи.
В 1946 году они с мужем стали опасаться, как бы волна насилия не прикатилась в Толлиганг и как бы их соседи-мусульмане не начали относиться к ним враждебно. Они даже подумывали о том, чтобы собрать кое-какие вещи и уйти пожить где-нибудь в другой части города, где население составляли преимущественно индусы. Но племянник Меджо Сахиба высказался по этому поводу со всей искренностью и прямотой: «Всякий, кто вздумает угрожать индусам из этого квартала, пусть сначала убьет меня!» Так он сказал.
Но после раздела Индии на две страны семья Меджо Сахиба вместе с другими мусульманами уехала отсюда. Земля, на которой они выросли, оказалась изъедена коррозией — как почва, залитая соленой водой, губит корни растений. Их щедрые гостеприимные дома были разграблены, а то и вовсе уничтожены.
Дом самой Биджоли теперь тоже постигла почти та же участь. Удаяна больше нет в живых, а Субхаш не хочет возвращаться в родные края. А ведь какое ей было бы утешение — одного сыночка забрали, но другой остался. Она как-то не привыкла любить их по отдельности. Так что Субхаш только усилил скорбь ее утраты.
Когда он приехал тогда после гибели Удаяна и стоял перед ней, она испытывала только злость и ярость. Она злилась на Субхаша за то, что он напоминал ей Удаяна. Напоминал всем, даже голосом. Биджоли тогда подслушала его разговор с Гори, и ее бесило, что он был так добр с ее невесткой, уделял ей столько внимания.
А когда он заявил, что женится на Гори, то сказала — такие вещи не ему решать. Он продолжил упорствовать, и она предсказала: он рискует всем, и они с Гори никогда не войдут в этот дом как муж и жена.
Она хотела тогда навредить им. Потому что девушка, которая не понравилась ей с самого начала, которую она не хотела видеть членом своей семьи, намеревалась стать ее невесткой во второй раз. Потому что у этой Гори тогда уже находился в утробе ребенок Удаяна.
Она не очень-то хотела этого, когда произносила это вслух. За двенадцать лет Субхаш с Гори так и не нарушили свою часть уговора. Они не вернулись в Толлиганг ни вместе, ни по отдельности — остались жить в чужих краях. Поэтому теперь на ее голову пал самый худший позор для матери — потеряв одного сына, она потеряла и другого, хотя тот живехонек.
А ведь сорок один год назад Биджоли мечтала зачать Субхаша. Она почти пять лет была замужем, ей уже перевалило за двадцать, и она уже начала опасаться, что им с мужем не суждено иметь детей, что они зря вложились в этот дом, потратили уйму денег понапрасну.
Но в конце 1943 года у нее родился Субхаш. Толлиганг тогда был самостоятельным городком. Только-только открыли для движения Хоура-Бридж, но люди по-прежнему ездили на вокзал на телегах, запряженных лошадьми. В Толлиганге в то время было полным-полно иностранных солдат, приготовившихся сбивать японские самолеты.
Тем летом, когда она была беременна, вокзал Бэллиганг-Стэйшн был заполонен крестьянами — отощавшими, похожими на скелеты, теряющими разум от голода. Еще недавно они кормили чуть ли не всю страну, а теперь сами умирали от голода. Беспомощными иссохшими мумиями они валялись в тени деревьев на улицах южной Калькутты.
Тайфун пронесся над этими краями год назад и уничтожил урожай на побережье. Но все знали: причина повального голода не тайфун, а политика. Правительство занималось военными вопросами, совсем не заботилось о распределении продовольствия, и в условиях военных действий рис стал недоступен для большинства людей.
Она помнит, как смердели на солнце эти разлагающиеся мертвые тела, облепленные роем мух. Валялись прямо на дороге, пока их не увозили куда-то на телеге. Она помнит, какими тонкими были руки у некоторых женщин — такими тонкими, что обручальные браслеты надевались выше локтя, чтобы не соскальзывали.
А те, у кого были еще хоть какие-то силы, приставали на улице к незнакомцам, клянчили подаяние, хоть плошечку рисового отвара. Но их гнали прочь.
Биджоли тогда не выливала этот отвар, а сливала в кувшин и раздавала этим несчастным, собиравшимся возле ее калитки каждый день в обеденное время. Беременная, она ходила помогать на походные кухни, где кормили голодных. Их жалобные просящие стоны разносились и по ночам, словно блеяние каких-то умирающих животных, словно завывание шакалов на территории «Толли-клаб». Звуки эти вызывали у нее жалость и в то же время пугали.
Голодные полумертвые люди бродили по воде в прудах и в низине в поисках хоть чего-то съестного. Они пожирали насекомых, личинок, даже землю ели. И вот в тот год повального голода и смертей она дала жизнь своему первому ребенку.
А спустя пятнадцать месяцев, незадолго до конца войны, когда японцы наконец сдались, на свет появился Удаян. Вторая беременность казалась ей нескончаемой. Дети родились у нее практически один за другим — она еще не успела дать имя Субхашу, как родился Удаян. Ей вообще казалось: разница у них не пятнадцать месяцев, а три.
Она кормила их с одной тарелки, с ложечки. Рисом и далом. Из рыбы вынимала кости и клала на край тарелки.
Удаян с самого начала вел себя очень требовательно. Словно не был уверен в ее любви. Горланил, выражая какой-то свой протест, буквально с первых моментов рождения. Плакал, если она отдавала его кому-то на руки или выходила на минутку из комнаты. И успокоить его было не так-то просто. Она, конечно, ужасно уставала с ним, но видела, как он нуждается в ней.
Возможно, по этой причине она до сих пор чувствует какую-то более тесную связь с Удаяном, чем с Субхашем. Они оба не послушались ее, сбежали от нее и женились на Гори. Правда, в случае с Удаяном она поначалу пыталась принять Гори, надеялась: женитьба поможет ему остепениться, отвлечет его от этой политики. Она продолжит учиться, говорил он им, не превращайте ее в домохозяйку, не стойте у нее на пути.
Он возвращался домой с подарками для Гори, водил ее по ресторанам, по кинотеатрам, ходил с ней в гости к своим друзьям. После начала событий в Наксалбари Биджоли с мужем узнали, что студенты разрушают здания и убивают полицейских. Тогда они даже рады были женитьбе Удаяна. Ему нужно было думать о будущем, о создании собственной семьи, и они надеялись, что он не станет участвовать в этих студенческих бесчинствах.
Они без разговоров и без всяких обсуждений были готовы прятать его, если понадобится, врать полиции, если та придет в их дом. Они просто считали себя обязанными защитить его.
Родители не спрашивали, куда он уходил по вечерам, не знали, с кем встречался, просто заранее были готовы простить ему все. Потому что он был их сыном. И они оказались совсем не готовы в тот вечер потерять его.
