Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
— В конце концов, — оценил ситуацию Марик, — черт с ними со всеми. Не звонят, значит, не надо. И хорошо, что так. Нам уезжать в конце августа — уехали и забыли, точка! Заблудовские твои квартиру и без нас продадут прекрасно, по доверенности.
Ира подумала над словами мужа и не согласилась. Она уже преисполнилась уверенности в том, что произошло нечто, о чем они не догадываются, но с чем всем им так или иначе в скором времени придется столкнуться. Кроме того, имелось сильно мешающее делу обстоятельство: Ванька ведь тоже Максима видел, мельком, правда, и через очки свои близорукие, но, кажется, чего-то не договаривает. Во всяком случае, разговор о происшествии в морге он с родителями не затевал, а они, само собой, тоже к теме не возвращались. А может, и действительно не обратил внимания сын на Максима, а потом суета вся эта семейная началась: похороны деда, Немецкое кладбище, поминки, родня разная, все перепуталось у него, наверное, перемешалось.
— Не случайно все это, Марик, не случайно. Чует сердце мое, что-то здесь не так…
Про двойника из морга, и про маму его с папой, и вообще про всю похоронную историю на Малой Пироговке Максим забыл в день, когда узнал о смерти отца в пожаре мамонтовского сарая. Собственно, это в тот же странный день и произошло и стало ему известно. И тогда же не вернулась мама, которую повезли к мертвому уже отцу, а в результате привезли в «кремлевку», в отделение для тронувшихся от инсульта. Про бабушку позвонили к вечеру и сказали, что будет жить, но надо полечиться в домашних условиях: от нервной почвы и сердечного недомогания. Милочка, слава богу, была в порядке, при пожаре не пострадала, потому что отсутствовала. Сейчас она с бабушкой, следит за состоянием ее здоровья и психики — так объяснили.
На восьмой день Ирина не выдержала и набрала номер с визитки.
— Да, помню, — сказал на том конце Максим. — Но я не знаю, что вам сказать, Ирина Леонидовна. У нас несчастье в семье огромное: мой папа погиб, позавчера его хоронили, вы догадались, наверное, из телевизора. А мама в больнице с обширным инсультом. Врачи говорят, что могут не восстановиться память и речь. И все остальное тоже. Извините…
После этого страшного звонка Ирина долго не могла успокоиться. Она ходила по квартире, не находя себе места.
— Ужас, — согласился рациональный Марик, но решил, что дело это оборачивается для них, как ни прискорбно, более благоприятной стороной, потому что до сих пор оба они не могли даже предполагать, в чем состоял замысел Нины, отправившей на вынос своего сына. И потому дергались оба, но Ирка сильнее. А в нынешних обстоятельствах, дважды для семьи Ванюхиных трагических, эта же ситуация продолжала оставаться неясной, но менее все-таки двусмысленной и непредсказуемой в своей опасности. Хотя, с другой стороны, и получившийся откат в нелепо образовавшейся выжидательной напряженности мог просто означать временное затишье перед чем-то неизвестным и ужасным. Что это означает — знали оба они, и Ирка, и Марик. И поэтому с тревогой наблюдали, как вживается их сын в лучший из всех городов на свете образца лета девяносто восьмого года, как проявляет живой интерес к прошлой своей и почти забытой родине и с какой непривычной для них беззаботностью проводит большую часть дня вне пироговской квартиры, оставив на время в покое свои любимые «хаосы» и «бифуркации».
В ЦКБ Максим бывал теперь каждый день и понимал, что состояние мамино не улучшается: не физически — сердце было в совершенном порядке и не вызывало ни малейших опасений, — в психическом аспекте. Врачи говорили туманно, считали, что нужно подождать еще, картина не окончательная, возможны сдвиги в ту или другую сторону. Но хорошо очень, также объясняли они, что не задета стволовая система или что-то такое, и даже частичный паралич, свойственный больным при возникновении таких обширных инсультов, вряд ли возможен. Хуже дело, возможно, будет обстоять с нормализацией других основных функций: памяти, речи, частично — координации. Ну а там видно будет, делается все возможное и еще больше.
Полина Ивановна к этому времени относительно Нины была в курсе дел не вполне. Макс не считал нужным сообщать бабушке все, что узнавал от врачей, жалел: она и так стала похожа на тень. Все больше молчала теперь и часто сидела, не шевелясь, уставившись в одну точку. Милочка была рядом с ней постоянно и ежедневно звонила Максу с домашним докладом о маме Поле. Но и сам Макс, как выяснилось, знал не все. Не считая кремлевских врачей, все о состоянии Нины Викторовны Ванюхиной, вдовы Александра Ванюхина, того самого, знал теперь лишь один человек, являвшийся наиболее приближенным к покойному в его так нелепо оборвавшейся жизни, — Дмитрий Валентинович. К концу следующей после похорон недели он приехал к Максу на разговор.
— Надо решать, сынок, — сказал он, — мама недееспособна, понимаешь, наверное? И… — он помялся, — рассчитывать на дееспособность ее нельзя. Ближайшие-то уж годы — несомненно. — Максим слушал, начиная постепенно понимать, к чему клонит дядя Дима, и чувствовал, как все в нем сопротивляется перелому в жизни, который уготавливает ему судьба. Дядя Дима перешел к главному: — Ты наследник сегодня единственный из реальных, а дело наше с отцом остановиться не должно ни при каких обстоятельствах, — он вздохнул и посмотрел мальчику в глаза, — понимаешь меня? Отец бы сказал тебе то же самое. — Макс ответно кивнул, для него это было очевидно. — Финансово мы с твоим отцом были равные почти компаньоны, но юридически если брать, то глава дела — он, владелец контрольного пакета — тоже он, а это значит, что теперь — ты. Решения все принципиальные, движение капитала и все такое отныне за твоей подписью, формально, разумеется. Я, само собой, почву подготовлю о передаче мне управления корпорацией, но нужно твое согласие, тоже формальное, конечно. Нотариусы у нас свои, проволочек не будет. А в курс дела по раскладу всему, по деньгам там и акциям, я тебя введу потом: сам все посмотришь, проверишь, познакомишься и так далее. Идет, сынок?
Макс поднял глаза и неуверенно переспросил:
— А может, маму надо подождать, дядь Дим?
— Мама не вернется, — жестко сказал Дмитрий Валентинович и снова посмотрел Максу прямо в глаза, но на этот раз взгляд его был немного замутненным, словно не в фокусе. — Я имею в виду, в полноценную жизнь не вернется, и хочу, чтобы ты об этом знал. Мы не должны строить иллюзий, надо оставаться мужчинами и думать о будущем, и главным образом о твоем будущем, Макс. А маму мы с тобой не оставим. Пока живы будем, сделаем все возможное и невозможное для ее излечения, даже если надежды не будет совсем. Да, сынок?
— Да, — ответил Макс, сам уже не зная наверняка, к чему согласие его относится больше: к само собой разумеющейся заботе о мамином здоровье или же к деньгам этим всем, акциям и непонятному участию его в унаследованном «Мамонте».
— Все готово будет — я найду тебя сам, — сказал на прощание Дмитрий Валентинович. — Держись, мужик.
В этот же день Макс набрал номер телефона Лурье. На том конце ему ответили по-русски, но с легким английским акцентом — он сразу это ухватил.
— Простите, — представился он, — это Максим Ванюхин. А с кем я говорю?
— Я Айван, — ответил голос, и Макс почувствовал, что он его уже где-то слышал раньше, — с кем вы хотите говорить?
Вопрос этот привел Макса в некоторое замешательство, потому что он вдруг понял, что говорить хочет именно с этим голосом, скорее всего, принадлежащим похожему на него хромому парню, которого его мать, Ирина Леонидовна, назвала почему-то Максовым братом.
— А Ирина Леонидовна — ваша мама? — спросил Макс, пренебрегая приличиями.
— Да, — спокойно ответил голос Айвана, — но сейчас она отсутствует. И дэд также. Я могу оставить мессидж, если вы хотите, о’кей?
— Не надо мессидж, — ответил Макс и неожиданно для самого себя предложил: — Знаешь что, Айван, приходи сейчас ко мне, это совсем рядом. Мне кажется, нам очень надо поговорить.
— О’кей, — согласился Айван, ничуть, казалось, не удивившись ни странному этому звонку, ни неожиданному приглашению звонившего, и добавил снова не очень по-русски: — Сейчас я имею для этого время…
Интересно, что, когда Айван говорил, сбиваясь с русского на английский и порой забывая вернуться обратно, Макс не терялся и не пытался вернуть его на русский, а вполне свободно подхватывал разговор, и оба они заканчивали диалог уже на одном языке. Но это было гораздо позднее. Прежде чем они подошли к состоянию полного релакса и перебрались в комнату Макса, точнее говоря, в одну из них, в его мастерскую, им обоим предстояло пережить крайнюю степень удивления от факта реального существования друг друга. И если для Макса полной неожиданностью это все же не явилось, за исключением того, что теперь он мог основательно рассмотреть своего двойника и еще раз поразиться невероятному сходству с оригиналом в собственном лице, то близорукого Айвана это открытие заставило остановиться и замереть на пороге, после того как Макс отворил дверь квартиры Ванюхиных.
