Тот Город (СИ) - Кромер Ольга

– Жаль, жаль, – поцокал он языком. – Очень жаль. Я мог бы рассказать вам, как моя система работает, это, без ложной скромности, гениальное изобретение. Собственно, идея довольно простая, даже вы сможете её понять. Вы знаете, что в глубине земли находится слой раскалённой плазмы? Что земля промерзает метра на два, не больше, даже здесь, в тайге? Чем глубже копаешь, тем выше температура, вот вам и вся идея, собственно. Простая. Но её воплощение, поверьте мне, – вершина инженерной мысли. У вас в Ленинграде таких нет, и долго ещё не будет. Закрытый цикл, обратите внимание – в кухне жарят-парят, а наружу – ни дымка.

Он был прав: ни дым, ни звук – ничто не выдавало присутствия огромного подземного дома внутри холма. Где находится люк, я даже и не пытался понять.

– Собирался показать вам, как всё устроено, – сказал старик, – но если физика вам так отвратительна, не буду.

– Покажите, пожалуйста, мне интересно, – попросил я, злясь на дурацкую свою болтливость.

– Да мне уже неинтересно, – усмехнулся он. – Я к старости капризен стал, вы уж простите. Я, собственно, всегда был эксцентричен, а в молодости даже верил, что настоящий учёный просто не может не быть эксцентричным. За это, кстати, и оказался в здешних местах, которые почему-то называются не столь отдалёнными. Интересно, где же тогда находятся столь отдалённые? Впрочем, неважно. Идёмте, я покажу вам ещё одно моё изобретение.

Мы обошли холм понизу, поднялись, не торопясь, с другой стороны. Было удивительно тихо и спокойно, словно время и вправду остановилось в этом странном месте, и можно рассматривать его сколько хочешь, никуда не спеша и не боясь ничего пропустить. Старик нагнулся, подобрал берёзовый прутик, сделал ещё несколько шагов, снова спросил:

– Видите?

На сей раз я увидел – прямо у меня под ногами из земли торчало крошечное, в форточку размером, окошко.

– А теперь смотрите, – сказал старик и прутиком постучал по окну.

Ничего не произошло.

– Ах, жулик, – засмеялся старик. – Ну я его… – Но в этот момент окошко исчезло. Я сморгнул, наклонился – там, где только что смотрело на меня окошко, ровным слоем лежал снег.

– А? – спросил старик.

Я присел на корточки, присмотрелся. Если разглядывать очень внимательно, можно было заметить, что небольшой квадрат снега был чуть белее и лежал чуть ниже, образуя едва заметную квадратную ямку.

– Это я для Катерины придумал, когда маленькая была. Нельзя ребёнку совсем без света. Потом и для Васи такое сделали, это он сейчас изнутри задёрнул, – объяснил старик.

Пошёл снег. Мы спустились и обошли холм ещё раз, старик хотел, чтобы я убедился, насколько малозаметны наши следы.

– Значит, вы с Ольгой Станиславовной друзья? – вдруг спросил он, когда мы завершили круг и остановились у подножия холма.

Я замялся, не зная, что сказать. Называть себя Осиным другом было неловко, слишком уж неравноправная была у нас дружба, а другого слова я не мог подобрать.

Старик всё смотрел на меня, сдвинув в ровную линию густые брови. Голова у него была совершенно седая, а брови очень тёмные, словно насурьмлённые, и похож он был на птицу жулана.

– Мы часто встречаемся, – наконец выговорил я, – и доверяем друг другу.

– Понимаю вас, – сказал он. – С Ольгой Станиславовной дружить непросто.

– Вы, наверное, плохо её знаете, – возразил я, снова обидевшись за Осю. – У неё много друзей, её все любят.

– Много друзей? – переспросил он. – Интересно. Когда мы были знакомы, она была чрезвычайно разборчива. Но те, кто удостоился выбора, получали её абсолютную преданность. Такую преданность редко встретишь, на многих её не хватит. Я, кстати, в этот избранный круг не попал, хоть и работал с ней вместе пять лет и хорошо её знал.

Я подумал, что знаком с Осей уже шесть лет, но утверждать, что знаю её, не стал бы.

– Она рассказывала вам нашу историю? – поинтересовался старик.

– В общих чертах. Сказала, что был побег, сказала, что должна была в нём участвовать, но не получилось.

– А почему не получилось, не рассказывала?

– Нет, – подумав, сказал я.

Старик покачал головой, вздохнул и пошёл вверх по холму. Я заковылял следом. Молча мы поднялись, открыли люк и соскользнули вниз по шесту. Приземлившись, я потерял равновесие, замахал руками и свалился на пол, а на меня упал с полки задетый рукой снегоступ и угодил прямо по лбу. Кровь пошла тут же и сильно. Я сел и прижал рану ладонью.

– Эко вы, – с досадой сказал старик, – идёмте на кухню, у нас там есть аптечка.

На кухне было пусто, в печи булькал здоровенный горшок. У стола что-то вязала пожилая женщина, та, что вчера сидела рядом со стариком.

– Всем похвастался, Лёвушка? – ласково спросила она, увидев нас.

– Лена, займись им, он поранился, – приказал старик.

Женщина отложила вязанье, сняла с печки небольшой деревянный ящичек, достала из него мешочек с тёмным, остро пахнущим порошком, заварила его кипятком, протёрла мой лоб, приложила что-то мягкое и пушистое и поверх плотно обмотала узкой кожаной лентой. Потом улыбнулась мне, сказала ободряюще:

– Думаю, что обойдётся без швов. Может остаться небольшой шрам, но многие считают…

– Что ты сказала, Лена? – перебил старик.

– Может остаться шрам, – удивлённо повторила она. – А что?

– Шрам! – крикнул он. – Шрам, Лена!

Она посмотрела непонимающе, он произнёс медленно и чётко:

– Крестообразный шрам на лбу.

Женщина охнула, прижав к щекам ладони, потом сказала тихо:

– Не надо торопиться. Давай не будем торопиться.

– Я уверен, – ответил старик. – Я абсолютно уверен.

Глава седьмая

Этап

1

Через три недели Осю вызвали на медосмотр. В большой чистой светлой комнате возле длинного стола сидели два человека в белых халатах, со стетоскопами на шее, и Осе на мгновение показалось, что сон кончился, она проснулась и снова живёт нормальной человеческой жизнью. Её подозвали к столу, врач велел раздеться до пояса, спросил: «Жалобы есть?» – не дожидаясь ответа, приставил стетоскоп к груди, велел дышать, не дышать, два раза присесть, что-то черкнул в длинном списке и сказал конвойному поверх Осиной головы: «Следующий». Ощущение нормальности исчезло так же быстро, как и возникло.

Застёгивая кофточку, Ося нагнулась, вытянула шею, заглянула украдкой в лежавший на столе список: против её фамилии стояла цифра один. Первая категория здоровья, годна к тяжёлому физическому труду. Ну и пусть, сказала она себе.

Утром следующего дня в камеру вошёл конвойный, зачитал список вызванных на свидание. Ося сидела на койке, пришивала к юбке пуговицу из зачерствевшего хлебного мякиша. Нитки она надёргала из совсем расползшегося чулка, а иголку сделала из рыбной косточки – из них получались самые лучшие иголки, лучше, чем из обгорелых спичек или соломенных палочек, вытащенных из веника, – и Ося ею очень дорожила. Конвойный застал её врасплох, она наскоро запихнула иголку за пазуху. Иголка царапала грудь, и Ося с нетерпением ждала, когда конвойный уйдёт, но он всё выкрикивал какую-то фамилию, пока Ося не сообразила, что на свидание вызывают её саму. Она встала и пошла вслед за конвойным, пытаясь на ходу воткнуть иголку в кофточку изнутри. Сомнений, что это ошибка, у неё не было, ошибки случались постоянно – не ту уводили на допрос, не той вручали приговор или отдавали передачу. Но почему бы не пройтись, идти надо через двор, а глоток свежего воздуха никогда не помешает.

Конвойный привёл её в большую комнату, разделённую посередине двойной железной решёткой. С одной стороны стояли заключённые, с другой – родственники. В пустом пространстве между решётками прогуливался солдат с ружьём наизготовку.

В комнате стоял оглушительный шум, люди толкались, ругались, почти дрались, чтобы пробраться поближе к заветным железным прутьям, поближе к родным и любимым, которых видят, быть может, в последний раз. Говорили все одновременно, постоянно усиливая шум, всё повышая и повышая голос, чтобы расслышать друг друга. Ося оглядела толпу посетителей, старуху, упавшую на колени возле решётки, молодую женщину с рыдающим малышом на руках, мальчика лет тринадцати, растерянного, сдавленного напирающей толпой, и решила, что с неё довольно. Уже развернувшись к выходу, она вдруг заметила в самом углу, возле стены, Колю Аржанова. Он стоял вплотную к решётке, вцепившись в неё обеими руками, и медленно, методически водил головой из стороны в сторону, разглядывая арестантов по другую сторону решётки. Увидев Осю, он сделал странный жест рукой – похлопал себя ладонью по груди и покачал этой ладонью в воздухе перед собой сначала влево, потом вправо. И ещё раз, и ещё раз. «Это не я, – догадалась Ося, – он говорит, это не я». Она сделала шаг к решётке, не понимая, как пробиться поближе, беспомощно развела руками. Женщина, стоявшая перед ней, вдруг закричала отчаянно: «Юрочка!» – и мешком осела на пол. Конвойные засуетились, оттаскивая её, и Ося быстро проскользнула на её место.