ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
– Посмотрите, нет ли отсюда еще и другого выхода.
А сам спустился в подвал и пробыл там минут пятнадцать, не меньше.
Когда он снова показался на свет божий, к нам подошел дворник в кожаном фартуке. Сдернув с головы засаленную фуражку, поклонился.
– Осмелюсь спросить, благородные господа, что вас здесь интересует?
– Противопожарное состояние, – пояснил Комочин. – В доме рядом разместится войсковая часть.
Дворник еще раз извинился, откланялся и ушел.
– В самом деле, зачем вам понадобилось туда лазить? – спросил я.
– Прорубим из чарды проход в этот погреб. Отличный запасной выход. Мало ли что может случиться.
Мы вернулись к чарде. Почти одновременно с нами к дому подошло небольшое воинское подразделение. Я не обратил на него внимания, но услышал:
– Рота, стой!
Лейтенант Нема!
Он повернул солдат лицом к зданию, выровнял строй, скомандовал «смирно!» и, чеканя шаг, подошел к Комочину на предусмотренное уставом расстояние:
– Господин капитан, подразделение, которым вы командуете, прибыло к месту службы. Докладывает лейтенант Нема.
– Вольно! – сказал Комочин.
– Вольно! – в голосе лейтенанта звенел командирский металл.
Из окон соседних домов высунулись любопытные.
– Не обязательно подымать шум на всю улицу, – шепнул я Комочину.
Мне казалось, так не конспиративно. Я еще никак не мог приспособиться к легальному положению нашей роты.
– Ничего, пусть знают,- ответил Комочин.
Лейтенант Нема скомандовал:
– В помещение – марш!
К входу в чарду цепочкой потянулись солдаты. Молодые и пожилые, черноволосые и светлые, высокие и низкорослые. Все они, проходя мимо, бросали на меня быстрый изучающий взгляд. Я отвечал им тем же.
Все было так понятно. Моя жизнь теперь зависела от каждого из них. Так же, как их жизни от меня.
ЧАСТЬ III
Химическая рота не знала детства; она родилась – и тут же вступила в пору суровой зрелости…
Не так-то просто было создать более или менее сносные условия жизни для нескольких десятков человек. Особый характер нашего легального и, вместе с тем, в высшей степени нелегального подразделения чинил огромные трудности в самых, казалось бы, простых, самых повседневных делах.
Вот хотя бы дрова – дни и, особенно, ночи стояли холодные. Где их взять? Сунулись на частные лесосклады. Там пусто, никаких запасов. Подобрано все до щепочки. Жители города в нетопленых квартирах, лязгая зубами от холода, с ужасом ожидали наступления зимы.
Или питание. Наша рота не состояла на воинском довольствии. Было слишком опасно соваться с поддельными бумагами к дотошным, прижимистым интендантам.
Кое-как, благодаря связям солдат в окрестных селах, удалось раздобыть несколько возов дров. С питанием тоже устроилось, хотя первые два дня просидели на голодном пайке. Да и впоследствии бывали «разгрузочные» дни – наши снабженцы нередко возвращались с пустыми руками. Продукты все дорожали, и никаких денег – Бела-бачи добывал их в обмен на «индульгенции» – не хватало. Но были и случаи, когда солдаты, возвращаясь с заданий, приносили в ранце курицу, гуся или даже выпотрошенного и разрубленного на несколько частей поросенка. Считалось, что это подарки от богатых крестьян на окраине города.
Бывшая чарда «У цыганского короля» приняла вид казармы военного времени.
Один вход закрыли. У другого день и ночь стоял часовой. Кроме обычного в таких случаях автомата, у него под рукой всегда было несколько гранат, на случай внезапного нападения на нас. В первой комнате располагался штаб, во второй – самой большой – личный состав роты.
Третья комната, почти половину которой занимала огромная плита, выполняла роль кухни и столовой. Плиту топили, в комнате было относительно тепло, и поэтому здесь по вечерам собирался свободный от заданий народ. В дальнем темном углу кухни стоял древний, весь источенный червями платяной шкаф, который любезно предоставил в распоряжение нашей роты хозяин дома. Шкаф выполнял две функции: хранил наши скудные съестные припасы и прикрывал собой огромную дыру в стене, проломленную по распоряжению капитана Комочина и вновь заложенную нескрепленным кирпичом. В случае необходимости достаточно было ткнуть кирпич, чтобы он осыпался, открывая ход в полузатопленный подпочвенной водой подвал соседнего дома.
С самого начала своего существования рота включилась в выполнение заданий комитета борьбы. На первых порах это была охрана типографии, от которой мы быстро отвадили нилашистов. Теперь листовки печатались беспрепятственно – вход в типографию охранялся вооруженными солдатами, а на двери висело мрачное, набранное крупным черным шрифтом объявление: «Типография работает для армии. Прием заказов от организаций, фирм и частных лиц временно прекращен».
Я несколько раз производил смену караулов, сначала с лейтенантом Нема, чтобы посмотреть, как это делается, потом сам. Типография была маленькой, просто крошечной, всего две машины. Ее окна смотрели прямо на жандармское управление, и наши часовые нередко переговаривались через улицу с жандармом, скучавшим в одиночестве под лепным гербом с короной.
В роте были собраны самые разные люди. Единственное, что их объединяло – это стремление драться с врагами Венгрии. Комочин, вербуя бойцов среди скрывавшихся в деревнях дезертиров, ничего им не обещал, кроме вооруженной борьбы против немцев и нилашистов. Прошлое, политические взгляды, религиозные убеждения не играли роли и никого не интересовали. В роте как-то даже считалось неприличным заводить разговоры на вечные солдатские темы: откуда ты, кем ты был в гражданке, кто у тебя дома и прочее. Разумеется, никому не возбранялось говорить о себе – всякие люди бывают, некоторые не могут жить без того, чтобы не поделиться своими заботами, – но первому задавать вопросы не полагалось.
Никто меня ни разу не спросил, как я попал в роту. Я тоже никого не расспрашивал. Но прислушиваясь к разговорам, особенно к длинным вечерним беседам на кухне, у теплой плиты, внимательно присматриваясь к солдатам, я не мог не прийти к каким-то собственным выводам.
Я заметил, например, что большинство наших солдат прежде, до армии, были крестьянами из юго-восточной части Венгрии, носившей название Вихаршарок. Почему именно оттуда? Простое совпадение? Не думаю. Само слово Вихаршарок означает по-русски «уголок бурь». Бури здесь бушевали особого рода. В течение столетий малоземельные и безземельные крестьяне вели в Вихаршароке непрерывную борьбу за землю и свободу. То и дело вспыхивали бунты, гремели выстрелы, лилась кровь. Революционные традиции передавались из поколения в поколение, от дедов к отцам, от отцов к детям. И вряд ли можно было считать случайностью, что теперь, когда решалась судьба страны, уроженцы тех мест оказались на переднем крае борьбы.
Мой приемный отец, дядя Фери, с детских лет тоже жил в Вихаршароке, хотя родом был из другой местности. От него я многое узнал о смелых крестьянских выступлениях – в молодости дядя Фери сам участвовал в вооруженных стычках с жандармами. Поэтому я относился к солдатам из тех мест с особой симпатией, считая их чуть ли не своими земляками.
Капитан Комочин заметил это и сказал мне как-то:
– В Венгрии существует не один только Вихаршарок.
Я отпарировал:
– Но и не один только Вац!
И лишь позднее мне пришло в голову, что я совершенно напрасно полез в бутылку: Комочин, конечно, шутил.
Офицерам венгерской армии положены денщики. Моим денщиком числился пожилой солдат из Вихаршарока, которого вся рота называла Мештером. Я решил, что это его фамилия, и в первый же день, обратившись к нему с какой-то просьбой, тоже назвал Мештером. Он смущенно улыбнулся, заулыбались и другие солдаты.
Я спросил, в чем дело. Оказалось, Мештер – не фамилия, а прозвище, мастер – в переводе на русский. Мой ординарец, потомственный пастух, действительно был мастерским резчиком по дереву. Все карманы у него оттопыривались от деревянных фигурок. Они изображали любимых народных героев: неистощимого выдумщика и проказника Людаша Мати, разбойников-бетяров, которые грабили богатых помещиков и жадных попов и раздавали их добро беднякам, куруцев – участников восстания против Габсбургов в XVII веке. Мозолистые, корявые, привычные к труду руки Мештера не знали покоя. Как только выдавалось свободное время, он вытаскивал из кармана свои деревяшки, складной нож, и уже через несколько минут бесформенные куски дерева начинали принимать очертания человеческой фигурки.
Сам Мештер ни во что не ставил свое искусство, раздаривал фигурки солдатам, детям во дворе. А когда ему говорили, что он может взять за них хорошие деньги, продавая торговцам сувенирами, отвечал почти растерянно:
– Так я что? Я же не за деньги. Так, балуюсь от нечего делать.
