Виктор Мануйлов - Лестница
Только возле двери Тепляков поблагодарил бывшего следователя. И тут же позвонил Машеньке, предупредив ее, что в ближайшие два-три дня не сможет с ней встретиться. Машенька приняла это сообщение спокойно, попросила лишь звонить ей как можно чаще: похоже, она куда-то торопилась. Возможно, слова Теплякова не дошли до ее сознания. Между тем ее спокойствие и торопливость вызвали в его душе нестерпимую тоску, он почувствовал себя брошенным и несчастным.
Глава 25
Маша Яловичева в тот день действительно торопилась и лишь поэтому так спокойно восприняла звонок Теплякова и сообщение о невозможности встречи с ним в ближайшие дни. Она только что вернулась из школы и теперь примеряла свои немногие наряды, крутилась возле зеркала, поворачиваясь то так, то этак, и все они ей не нравились, все казались устаревшими, выжившими из моды, а иные были коротки или тесны.
В эти суетливые минуты как раз и позвонил Тепляков. Если бы не его звонок, она, быть может, и не вспомнила о своем наряде, в котором ходила с Тепляковым в театр, так ему понравившемся. Белое платье из шифона с подкладкой, пышным подолом, белыми перчатками до локтей было куплено на распродаже летом минувшего года специально для выпускного бала. Маша после того испорченного театром вечера убрала его в мамин шифоньер, в надежде, что придет время, когда она блеснет в нем не только на выпускном балу, но и рядом с Тепляковым в каком-нибудь особенном месте, может быть, даже и в театре, но не в этом, а в другом — красивом, с красивыми и нарядными артистами, куда придут такие же красивые и нарядные зрители.
Она достала платье из шифоньера, разложила на постели. Выглядело оно привлекательно и свежо. Оставалось лишь кое-где коснуться утюгом, надеть на себя, и можно отправляться в ресторан, куда весь класс сегодня, на первой же переменке, был приглашен Владькой Чубаровым на свое восемнадцатилетие.
Это приглашение, с одной стороны, никого в классе не удивило, потому что у Владьки отец — главный прокурор города, а это такая большая шишка, что разглядеть ее можно лишь издалека. У Чубаровых почти в центре города свой четырехэтажный особняк, и не какой-то там — четыре стены с окнами, а будто сошедший из сказок настоящий царский дворец. Но принадлежит он не Владькиному отцу, а его бывшей жене, с которой отец разошелся, едва заняв нынешнее кресло. По общему мнению городских обывателей, теперь доходы жены, занимающей какую-то должностишку в какой-то ООО, это будто бы ее собственные доходы, а прокурорская зарплата — это отдельно, так что перед законом о госслужащих прокурор чист, как стеклышко. Как бы там ни было, а снять для своего сына целый ресторан Владькиному отцу ничего не стоило. Правда, не самый большой в городе, но зато один из самых лучших.
С другой стороны, ничего подобного в истории класса еще не случалось, потому что сынки и дочки состоятельных родителей старались особенно не выделяться на фоне несостоятельных, ведя за стенами школы свою особую, закрытую от других жизнь, отголоски которой становились иногда достоянием так называемой общественности. Да и школьная форма, недавно введенная вновь, уравнивала всех, никого не выделяя.
Маша спешила. Сбор назначен в школе, туда подадут специальный автобус — и это тоже интересно и необычно. О подарках Владьке как-то никто поначалу и не заикнулся, но сразу же после уроков была создана инициативная группа, она организовала подписку «кто сколько может», и Маша тут же позвонила маме и попросила у нее хотя бы сто рублей. И мама разрешила взять ей даже не сто, а триста (мало ли что!) из тех десяти тысяч, что Тепляков дал им когда-то на пропитание. Деньги лежали в том же шифоньере, на полочке под постельным бельем, в самом-самом дальнем углу. Маша взяла, но не триста, а двести, потому что от тех денег осталось совсем немного, хотя Тепляков в последнее время обедал или ужинал у них не так часто, но при этом почти всякий раз приносил с собой по целым сумкам всяких фруктов и лакомств.
Ну, кажется, все готово. Маша еще раз оглядела себя в зеркало и решила, что Юре она бы очень понравилась. Особенно с бантом, так украсившим ее наряд, пришпиленным простенькой брошью с зелеными камушками на лиф у левого плеча. Маша положила туфельки в пакет, облачилась в свою шубку и стремительно выскочила из дому. А еще через полчаса автобус уже вез весь класс в ресторан.
Правда, не совсем весь: кое-кто из девчонок и ребят не пришел. Эти кое-кто — всего пять человек — недолюбливали Владьку из-за его папы, из-за их шикарного особняка, из-за Владькиного выпендрежа. Большинство же считало, что Владька тут ни при чем: не он же, в конце-то концов, родил своего отца, не он же будто бы крышевал всяких там жуликов и взяточников. А что Владька любит выпендриваться, так он в классе не один такой, есть и другие, но почему-то другим можно, а Владьке нельзя. Маше такое отношение между одноклассниками казалось несправедливым. Тем более что она ни в какие соперничающие между собой группы не входила, со всеми была улыбчива и уживчива, за что ее тоже любили далеко не все. Особенно девчонки.
А еще Маша знала, что об их отношениях с Тепляковым известно всем, хотя она уверяла, что «этот самый Тепляков» только потому бывает в их семье и часто встречает ее из школы, что воевал с ее братом Сашей на Кавказе и будто бы обещал Саше перед смертью опекать и защищать его сестренок. А еще — он хорошо играет на гитаре и поет.
Маше было неловко и за свою ложь, и за то, что она отделяет себя от Теплякова, но в школе так уж заведено, что все что-то друг от друга скрывают: одни — неизвестно откуда взявшееся богатство, другие, наоборот, свою бедность, третьи — свои любовные похождения, четвертые… короче говоря, почти у каждого есть что скрывать или чего стесняться. Тем более когда тебе семнадцать, а твоему парню — под тридцать. Вот исполнится ей восемнадцать, и тогда она может вести себя так, как хочется. И даже с Тепляковым, который тоже стесняется своего возраста, находясь рядом с ней на людях. А у них в классе, между прочим, многие девчонки, — если не врут, конечно, — уже давно избавились от своей девственности, и — ничего, то есть живут себе и не печалятся. А главное — никто у них не спрашивает, кто их этой своей девственности лишил. И сама Маша не прочь стать женщиной, но Тепляков. вот странный человек! — считает, что поступит нечестно по отношению к ней, если позволит себе переступить некую запретную черту. Или боится, что его могут привлечь. Как будто кто-то узнает, если даже и переступит. Но как бы то ни было, а она Юрку своего любит и ни на кого не променяет. И даже его непреклонная воздержанность ей льстит, а когда они остаются одни, и он ее целует везде-везде, а ей так хочется, чтобы было все-все-все. Но даже тогда, задыхаясь от его поцелуев и объятий, она чувствует эту границу, через которую так хочется перешагнуть, но не разумом, а всем своим существом, каждой его частицей. Зато она знает наверняка, что как только закончит школу, все сразу же станет между ними по-настоящему. Так она решила.
Уже в автобусе собрали деньги (получилось всего четыре тысячи триста пятьдесят рублей) и решили, что, во-первых, покупать подарок поздно; во-вторых, неизвестно, какой подарок устроит Владьку; и, наконец, в-третьих, проще всего отдать эти деньги ему живьем, а он уж пусть сам решит, куда их потратить.
В ресторане все было готово к празднику: столы ломились от всяких яств и лакомств, официанты, все в белом, стояли с белыми же полотенцами на сгибе руки, все молодые и симпатичные, будто волонтеры, отобранные на Олимпийские игры. На небольшой сцене восседал небольшой оркестр, который при появлении гостей грянул туш. И сам папа Владьки, мужчина солидный, с серебристым ежиком на круглой голове, один вид которого, значительный и непреступный, говорит, что перед ними большая шишка, встретил вместе с сыном его одноклассников, поздравил Владьку и сам же сдернул большое белое покрывало с какого-то бесформенного сооружения, и. — вот уж чудо так чудо! — посредине зала явилась как бы из ничего шикарная легковая машина, повязанная длинным полотенцем, на котором сияла в свете многоламповых люстр надпись из больших золотых букв: «Моему любимому сыну в день 18-летия!!!»
Все так и ахнули. Кого-то привела в восторг сама машина, а кого-то в изумление поверг факт ее появления в этом зале, где не было ни одной двери, через которую она могла бы проехать. Как выяснилось потом, «проехала» она через окно.
После такого подарка несчастные четыре тысячи выглядели почти издевкой, и их решили придержать до других восемнадцатилетий, потому что в классе собрался народ, по- разному начавший свое образование: кто в шесть лет, а кто и в восемь.
Отгремел оркестр и аплодисменты, было разлито по бокалам настоящее французское шампанское, Владькин папа произнес речь в том духе, что школьные годы — лучшие годы в жизни каждого человека, что одноклассники должны дружить и помогать друг другу и в своих дальнейших действиях на жизненном поприще не выходить за рамки закона.
