Анатолий Афанасьев - Командировка
Сколько сроку необходимо, говорите?.. Думаю, месяца через полтора представим результаты.
Я осторожно переспросил:
— Полтора месяца?
— Не раньше, — солидно подтвердил директор. — Раньше никак не выйдет.
— И утверждение премии в этот же срок? — спросил я. Буря грянула. В облике директора произошел ряд мгновенных изменений — он вытянулся, сел прямо, сузились глаза, подбородок зримо окаменел — передо мной уже был человек, который вполне мог повысить голос на министра. От домашней размягченности, умилительных морщинок, приятной округлости голоса не осталось и помину.
— Не советую, — сказал Никорук. — Никогда не советую говорить со мной в таком тоне. Вам понятно?
— Да. Мне понятно.
— Премия — это одно, доработка узла — это другое. Зарубите себе на носу.
— Хорошо, — кивнул я. — Не волнуйтесь так, Федор Николаевич.
Его брови не поседели, я теперь видел, а были добела выжжены яростным огнем глаз.
— В данной ситуации, — продолжал директор, — вы превысили свои полномочия. Поначалу я принял вас за человека, искренне озабоченного делом. И горько ошибся. Вы, кажется, из тех, кого очень интересуют подшкурные вопросы и радует любая возможность напакостить. Не так ли? Своего рода самоутверждение за чужой счет… Вынужден вас огорчить, Виктор Андреевич, нынче этот номер у вас не пройдет.
— Мне нравится такая прямота, — сказал я. — В ней есть что-то рыцарское.
Буря утихла так же внезапно, как и возникла. Федор Николаевич опять размягченно откинулся на спинку дивана, устало вздохнул, глядя на меня так, точно только что увидел.
— Нервишки! — оправдался он небрежно. — Да, да, нервишки. Забудьте. Я забуду, и вы забудьте… Когда возвращаетесь в Москву?
— Денька через четыре.
Я успел заметить, как в его зрачках мелькнули последние сполохи грозы.
— А зачем же так долго? В понедельник и отправляйтесь. Я позвоню Перегудову, мы с ним обо всем условимся… На предприятие больше не ходите, Виктор Андреевич, не надо. Очень вы как-то умеете людей дергать по пустякам.
Альбом с фотографиями сиротливо лежал на столе, как напоминание о недавней идиллии. Мои часы показывали пять минут пятого. Пора. По Никоруку видно было, что пора мне откланиваться. Разговор получился содержательный. Все я понял: и намеки, и пожелания. Директор, однако, не считал меня простой пешкой в этой игре, раз потратил на меня так щедро день отдыха. И на том спасибо.
Водитель прохаживался около своей «Волги» и с сосредоточенным видом изредка пинал ногой в покрышку. Меня вышла провожать вся семья. Улыбки, крепкие рукопожатия, приглашения бывать почаще.
Мика бросала мне пылкие загадочные взгляды. Ее душил смех. Неужели еще что-нибудь подстроила на прощание?
— Привет Шурочке Порецкой! — крикнула она, чуть ке захлебнувшись весельем, как водой.
— Передам, — сказал я, — если увижу.
Сергея я пригласил, если будет время, захаживать в гости в Москве. Но адреса не оставил.
— Пофилософствуем без помех, — сказал я.
— Непременно. Спасибо.
Уже я садился в машину, но неловко зацепился рукавом за дверцу. Федор Николаевич стоял, скрестив руки на груди, и благожелательно наблюдал, как я высвобождаюсь из ловушки.
— Не везет, — сказал я, обращаясь к директору. — Во всем не везет. Чуть рубашку не порвал. А главное, прибор не работает…
— Заработает! — обнадежил Никорук.
— Когда еще это будет. Через полтора месяца.
А полтора месяца что нам делать? Нет, это не выход…
Никорук шагнул к машине, где я уже сидел рядом с водителем. Наклонился надо мной, открыл рот, но почему-то не нашел нужных слов.
— До свидания, — помахал я рукой всем провожающим. — Спасибо. За все спасибо! А вам особенно большое спасибо, Федор Николаевич!
— На здоровье! — бросил директор и лукаво подмигнул. По-босяцки подмигнул, честное слово.
Мы ехали полями. В мгновение ока нырнули в низину башенки дачных домиков. Словно провалились сквозь землю.
— Тут что же, одно начальство дачи имеет? — поинтересовался я у шофера. Он подумал, закурил. Сидел, надувшись, что-то у него в голове заклинило.
Я уж было хотел повторить вопрос, но он все же ответил:
— Зачем — начальство? Не только начальство. Зачем? У Кешки Давыдюка тут дача и еще у некоторых, Которые, конечно, поспели к дележу. Я-то не поспел, а мог бы. Все могли. Делили дачи по жребию. Кому выпадет удача. Мне не выпала. А другим повезло.
Тому же Давыдюку… Она ему на фиг не нужна, а взял. Как же. Теперь там у него, считай, один бурьян произрастает. Но взял. Дают — бери! А как же. А мне не дали!.. Да я и не был в жеребьевке.
— Почему?
— Как это — «почему»? В другом городе работал.
Не здесь. Дачи-то когда делили? В шестидесятом А я сюда когда прибыл? В шестьдесят седьмом. Припоздал малость.
На всякий случай я посочувствовал:
— Наш брат всегда припаздывает. А директор, видно, не опоздал. Ишь отхватил домину.
Шофер глянул на меня с иронией: брат сыскался! — и разговор не поддержал. Заметил только: — Ему положено по должности! — А потом до самой гостиницы молчал, изредка тяжело вздыхая.
22 июля. Суббота (продолжение)
Не заметил, как задремал. Лежал на кровати, пытался читать газету — и поплыл, поплыл… Это был не сон, а то сладкое забытье, когда каждую секунду имеешь власть проснуться и ощущаешь томление те та, покрытого испариной, и мгновенные, более отчетливые, чем во сне, видения перемежаются мыслью. В таком состоянии можно усилием воли продолжать один и тот же сон до бесконечности. Парение в подкорке — вот как я это называю. Дивное осознанное скольжение в небытии, в мире зрительных образов, но не звуков. Любой звук только помеха. Божественная глухота. Приобщение к тайнам мистицизма. Парад теней.
Ay, ay! Не уходи, мой друг, останься, так близко, хорошо…
Наталья Олеговна куталась в домашний халатик с завязками на спине. Она изображала какой-то танец, а я гонялся за ней, пытаясь ухватить кончики тесемок.
Перестань, Натали, тебе не идет. Ты взрослая, современная женщина, терапевт. Дай развязать халатик, побудь спокойной! Куда там! Расшалилась, расплясалась — лицо резвое, веселое, хищное — и в слезах. Почему ты плачешь, Наталья? Ах, бедняжка, плачет! Какой дьявол заставляет тебя так кружиться, упадешь.
При твоей-то координации, разве можно. Ну, куда ты?
Дай поцеловать, утешить, Наталья! Догоню, постой!
Не спеши так. Я устал, задыхаюсь, пропадем. Рук моих не хватает… Погоди, Наталья! Не плачь, не плачь!..
Она поворачивается и идет ко мне — вот она. Я чувствую ее, но больше не вижу. Я чувствую знакомую тяжесть, но не знаю — она ли это. А вдруг не она? Обман, обман. Да что же это, в конце концов. Проникла в грудь, растворилась — ни лица, ни слез. Где ты? Отзовись! Ах, у этого сна не может быть голоса. Пропали мы, Наталья, пропали мы. И ты и я. Упали и пропали. Летим, не дышим — помирать тяжко, сыро. Погоди чуток. Видишь, левая рука не гнется от сердечной боли. О-о, какой взрыв! Как все разорвалось, и дым, туман — ничего не видно. Останься, друг мой, покажись еще разок. Дай тяжесть твою. Дай приникнуть к тебе, не ускользай!..
Когда я очнулся, было ровно семь часов. Некоторое время я еще улавливал присутствие Натальи в комнате, вдыхал запах ее халатика, — так меломан тянется сердцем за последней нотой, которая глухо дребезжит где-то в люстрах.
«Что ж, — подумал я, — пора отчаливать, собираться потихоньку. Командировка, видимо, окончилась. На предприятие тебя больше не пустят, голубчик».
Собственно, мне и незачем было идти на предприятие. Надо забрать письмо у Прохорова — его таинственную депешу — да попрощаться с новыми знакомыми. Попрощаться можно по телефону. Что еще? Заказать билет, уложить чемодан, выспаться как следует. Вот и все.
Почему же так муторно на душе?
Приехал, наследил и уехал.
Директор не прав, когда сказал, что меня радует возможность напакостить. Меня такая возможность огорчает. Я не злодей и не герой.
В жизни каждый, чтобы не упасть, держится за свою палочку-выручалочку. Надо вам заметить, Федор Николаевич, что моя палочка-выручалочка — честный заработок. Я бы не задумываясь отказался от такой премии, как ваша. И это не потому, что я очень хороший и нравственный человек, а потому, что в противном случае — возьми я премию — у меня не останется никакой палочки, не за что будет держаться.
Я упаду. Как это объяснить понятнее?.. Впрочем, пока никто мне премии не предлагает, хотя у меня есть некоторая нужда в деньгах. Я собираюсь купить себе новый магнитофон — стерео. Не для себя. Для Натальиной забавы. Но мне не предлагают премии, а вы, Федор Николаевич, хотите получить ее за узел, который некондиционен, мягко говоря. Вы хотите получить премию не один, разумеется, а вместе со всеми.
Более того, вам не столько нужна сама премия, сколько престиж. И ведь тоже не для себя лично, а для общей пользы… И нечего бы мне соваться в это дело, вы правы. Незачем превышать свои полномочия. Все верно. Мое дело — представить отчет, ваше дело — так или иначе договориться с Перегудовым. О, я знаю, Владлен Осипович ради общей пользы тоже от многого личного откажется. Это ваша палочка-выручалочка.
