Сергей Каледин - Записки гробокопателя
Воробью и слух ни к чему, по натягу команды ловит. Натянул свои концы гроб тяжело завис над могилой. Мишка выдернул лом.
— С Богом! — негромко скомандовал Молчок и, вытравливая веревку, стал заводить гроб.
Воробей травил чуть медленнее, гроб быстро и без зацепки лег на дно, ногами уйдя в подбой.
Молчок приподнял свой конец уже лежащего на дне гроба, чтоб Воробей смог вытянуть веревку из-под изголовья, затем быстро выбрал свою.
— По горстке земли киньте, монеты медные, если есть.
Родственники заплакали и, оскальзываясь, потянулись к могиле, завозились в карманах, вылавливая мелочь.
Воробей закурил. Мишка через локоть сматывал веревки в скрутку.
— Не мелко, сынок? — спросила старуха.
— Как положено, мамаша, по норме.
— Ну-ну, хорошо, милый, закапывайте.
Закапывать — своя наука. Первое: нельзя, чтоб штык на штык шел — руку секануть можно. Да и ноги товарища в земле не заметишь — в кость засадишь. Второе: все в свое место кидают. Один подбой швыром заваливает, другой как веслом грёб под себя делает, третий — свою землю с чужих холмов и с дорожки к могиле скучивает.
— Цветы давайте. Корзины давайте… Венки потом. Гладиолусы сюда давайте!
Молчок взял тугой букет гладиолусов, положил на землю и, прижав сапогом, отхватил концы сантиметров на двадцать, чуть не до цветов.
— Зачем это? — ахнула бабка.
— А чтоб у них ноги не выросли… Пьянь с могил цветы собирает да на базар. А куцые кому они нужны?.. Глядишь, и полежат. На девятый придете приятно, спасибо скажете.
— Хорошо, хорошо, сынок. А я-то, дура старая, чего, думаю, он цветы портит…
— Теперь венки давайте.
Венки Молчок составил шалашиком над холмом. Осмотрел все по хозяйски, отошел в сторону.
Толстуха пододвинулась к Мишке, стоявшему к ней ближе всех, сунула свернутые трубочкой деньги…
— Бригадиру, мамаша. Ему вот… — Мишка указал на невозмутимого Молчка.
Женщина подошла к Молчку…
Следующим был военный. Вояк хоронить не любили: трескотни много, а толку чуть — не раскошеливаются. И при жизни халява сплошняком: одежда бесплатно, харч, — и здесь то же самое… Их не родственники, их армия хоронит. Заправляет тут всем распорядитель — с повязкой и тоже военный. Родственники и плачут по команде и прощаются. И не дай им Бог смять порядок, черед нарушить, — который с повязкой рычит на них, как некормленый.
Сегодня хоронили капитана. Он и по армии капитан и капитан команды. Хоккеист из ЦСКА.
Молчок его фамилию помнил по тем временам. Смотрел его на «Динамо». Не Майоров, конечно, но тоже играл. И жена у него молодая.
Впереди фотографию понесли, в уголке черной лентой перехваченную. Потом на красных подушечках — медали, немного, правда, капитан-то молодой был. Крышку с приколоченной сверху через козырек фуражкой.
Потом капитана товарищи понесли. Жену его под руки вели, родственники, еще народ, в основном, военные, оркестр сзади из солдатиков. Здешних не берут платить надо. А солдатикам — им чего не играть?..
Процессия тихо текла на девятый участок. У женщин получалось медленно, а мужики — видно было — притормаживали себя, и скорбный шаг у них смешно выходил.
На девятом участке метрах в десяти от могилы давно уже перетаптывались автоматчики из комендатуры — стрелять холостыми. После гимна.
— Воробей! — крикнул Молчок, когда все разошлись.
Мишка остановился.
Воробей, раздраженно прищурясь, как всегда, когда недослышивал, рявкнул:
— Чего встал?
— Тебя зовут.
— Чего там? — крикнул Воробей Молчку и обернулся к Мишке: — Иди докрашивай, я сейчас.
Воробья не было долго.
Мишка докрасил ограду, сбегал в сарай за шарами — забить в стойки, когда показался Воробей.
Воробей шел медленно, палец во рту — драл ноготь.
— Тебя сейчас урыть? — прохрипел он, входя в ограду. — Или завтра? Когда ребята сойдутся?
Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.
— Смотри под ноги, сука! — заорал Воробей. — Ты с кем у декабристов ля-ля разводил?!
— Мужик…
Мишка хотел объясниться подробней, но горло перехватило, вместо слов выдавливался какой-то сиплый звук. Он бессмысленно топтался в пролитой краске, перед ним Воробей, сзади ограда.
— Мужик, говоришь? — Глаза Воробья шарили по земле.
Мишка увидел на земле кувалду — осаживать ограду. «Все», — пронеслось в голове. Вцепился в липкую от краски решетку.
Воробей шагнул вбок, нагнулся… Мишка скачком вылетел за ограду и в сапогах, не подъемных от налипшей на краску грязи, понесся к церкви, к выходу…
11
— Хоздвор, часовня! В контору! Всех собрать! Через пять минут кого нет уволю.
Петрович носился по кладбищу, собирая попрятавшийся по сараям штат. Кинутый на плечи, как бурка, плащ не поспевал за его ногами, косо свистел сзади. Но уволить он уже никого не мог. Припух Петрович.
Вышло вот что.
Месяц назад в кабинет заведующего зашел солидный, южного типа мужчина со свидетельством о смерти брата. Он просил захоронить брата в родственную могилу и выложил перед Петровичем заявление, заполненное по всей форме. Удостоверения на могилу у него не было. Стали искать по регистрационной книге, тоже пусто. Однако южанин уговорил Петровича «своими глазами смотреть могилу». Петрович согласился.
Южанин привел его к декабристам и ткнул пальцем в стертый холмик: «Суда хочу!» Петрович удивленно посмотрел на мужчину: в своем ли уме?
Южанин оказался вполне.
Они вернулись в контору и заперлись в кабинете. Петрович согласился «в порядке исключения» и велел Воробью быть в семь ноль-ноль. Без опоздания.
Воробей не подвел. До прокуратуры вскопал бесхоз, могила получилась лучше новой. Захоронили, как положено, по-южному: до глубокой темноты над кладбищем носились стоны, рыдали гортанные незнакомые инструменты, бил длинный, узкий, не похожий на обыкновенный барабан…
Все бы ничего, да бесхоз этот четыре года назад — в юбилей декабристов управление культуры наметило к сносу. А на его месте ступеньки гранитные к памятникам проложить как часть мемориала. Петрович тогда еще здесь не работал, а работал другой, которого посадили. И о решении насчет мемориала Петрович понятия не имел.
Петрович бросился уламывать верха. Уломал: дело кончилось увольнением «без права работы в системе похоронного обслуживания». Без суда.
Заслушивать сообщение замуправляющего треста он и созывал свой бывший штат.
— Тебя что — не касается? — Петрович рванул дверь сарая. — В контору живо!
— Чего орешь? — Воробей сидел в глубине сарая, не зажигая света. Разорался…
— Иди, Леш… Носенко приехал.
— Ладно, приду.
Воробей ждал Мишку. Понимал, что тот больше не придет, а все-таки ждал.
Было уже десять. Он прикрыл дверь сарая, подождет контора, успеется. Закурил. Посидел минут двадцать.
За дверью послышались шаги.
«Пришел». Воробей дернулся открыть дверь, но осадил себя.
Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.
— Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.
— Пошел он!.. Скажи: голова болит.
— Ну, смотри, Леш. Болит — не ходи, не война… А, Леш? Башка? Ну, сиди, сиди! Я побег.
— Погодь, Кутя. — Воробей тяжело поднялся с табуретки. — Вместе пойдем.
Штат расселся кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.
— Контору на ключ! Никого не пускать!
Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду.
— С ним ясно. — Он мотнул головой в сторону Петровича. — А вот с вами? Кто бесхоз долбал?!
— Какой бесхоз? — невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.
— Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих, — Носенко постучал себя по плечам, — проедете? Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! — не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. — Не понял? Те, по собственному. Ну!
Петрович нырнул в кабинет.
— Минуту даю. Не скажете, половину уволю!
Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было…
— Так, минута… — Носенко надел очки и, не оборачиваясь, протянул руку назад, к Петровичу. — Первое давай сверху.
Тот протянул листок с неровным обрывом.
— Охапов, — прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. Та-а-ак, уволен.
— Чего я! — взвился Охапыч. — Бесхоз не мой…
— Молчать! Следующее. Новиков…
— Меня-то за что? — задергался на полу Финн. — За Гарика таскали, теперь за бесхоз чужой отдувайся. Я жаловаться буду…
— Кому, финнам? — Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. — Тихо будь. Сопли жуй!
— Раевский.
Носенко взял следующее завление.
