Сергей Каледин - Записки гробокопателя
Мишка принес маникюрные кривые ножницы и аккуратно стал обстригать Воробью кожаную, без кости, вмятину над ухом.
— Три раза он тебя?
— Ага. Сюда два раза и сюда. — Воробей с готовностью показал битые места. — Утром просыпаюсь — мокро, кровятина везде, по морде текет. Потом сосед зашел, «скорую» вызвал. Часов шесть с чердаком дырявым лежал, вся кровь спустилась… Тихо ты! — Воробей дернулся. — Ладно, хорош! Слышь, Гарика, говорят, тоже крепко уделали?
— Крепко. — Мишка прижег рубец зеленкой.
Воробей сидел задумчивый.
— Оборзел Гарик… Вконец. А Борька, значит, не сунулся… Правильно — под горячую руку тоже башку проломили бы… А ведь корешил с Гариком… А Стаська где был?
— Выходной взял.
— Гм, может, специально и взял. — Воробей усмехнулся. — Слышь, Миш, хочешь, я тебе фотку свою подарю? — Воробей полез в «портмонет» и достал небольшую карточку. — Дай ножницы!
Мишка достал ножницы.
— Сейчас мы его рубанем! — на карточке Воробей и Гарик стояли возле красивого памятника. — Та-а-ак, кыш! — Воробей отстриг Гарика. — Давай надпишу… Чего писать-то? — Он пососал пластмассовую ручку. — А!.. Мишке от Лехи Воробья. Нормально? Что у нас сегодня? Тридцатое? — Он взглянул на часы с календарем. — Уже тридцать первое. Суд сегодня.
— А ты не волнуйся, не посадят.
— Так а я и не психую. Сидим с тобой… Музыку бы еще. Только не эту, не дрыгаловку.
— Сейчас заведем.
Мишка принес маленький магнитофон, поставил на холодильник, включил…
Магнитофон густым басом негромко пел под гитару: «Гори, гори, моя звезда…» Воробей пододвинул ухо ближе.
— Из старых кто-нибудь?
— Нет, товарищ мой школьный…
— Хочешь, мы его в церковь определим? Чего смеешься? Я с Батей поговорю, с Женькой, регентом. Свои ж все… Подучится малость и пошел в религию петь! Все лучше, чем в службе геморрою насиживать… Давай приводи его. Бабок насшибает! Гори, гори-и-и…
— Кто это тут поет? — подергивая тронутой тиком головой, в кухню вплыла Мишкина бабушка, толстая уютная старуха. — А-а, у нас гости… Ну, здравствуйте… Как звать-величать?
— Воро… Леша. — Воробей осторожно, чтобы не сделать больно, помял пухлые старухины пальцы.
— Алексей, значит. А по отчеству?
Воробей чуть напрягся, вспоминая.
— Сергеевич.
— Очень приятно, будем знакомы. Елизавета Михайловна… Ну, давайте чай пить… вы вместе с Мишей на стройке работаете?
— Ага, — кивнул Воробей и поднялся с табуретки. — Домой пора.
— Ну, если пора… Заходите к нам, милости просим… — старушка улыбалась и подергивала головой.
Мишка проводил Воробья до лифта.
— Погоди. Забыл!
Он метнулся назад, в квартиру.
— Вот за отпуск, твои. — И виновато добавил: — Заказов мало было.
Подъехал лифт.
9
«…На основании изложенного обвиняется: Воробьев Алексей Сергеевич, 20 июня 1948 г.р., ур. гор. Москвы, русский, б/п, гр-н СССР, образов. 7 классов, инвалид II группы, работающий бригадиром в бюро пох. обслуживания, прож.: Москва, Алтуфьевское шоссе, 18, кв. 161, не судимый, в том, что он причинил умышленное телесное повреждение, не опасное для жизни, но вызвавшее длительное расстройство здоровья.
Он же совершил злостное хулиганство, т. е. умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу, отличающиеся по своему содержанию особой дерзостью и связанные с сопротивлением гражданам, пресекающим хулиганские действия.
Так, 5 августа 1975 года в первом часу ночи, находясь в состоянии алкогольного опьянения, в квартире 161, дом 18 по Алтуфьевскому шоссе гор. Москвы учинил скандал со своей фактической женой Ивановой В.И., выражался в ее адрес нецензурными словами, повалил ее на диван и подверг избиению кулаками по лицу, голове и другим частям тела, причинив ей побои. На требование своего соседа по квартире Лукьянова Валерия Петровича прекратить хулиганские действия Воробьев А.С. оказал ему физическое сопротивление и подверг его избиению, причинив ему тяжкие телесные повреждения, требующие длительного лечения (более 4 недель), в виде закрытого перелома челюсти справа, т. е. совершил преступление, предусмотренное ст. 109, ч. 1 УК РСФСР…»
Воробей глядел в пол и грыз до мяса съеденный ноготь. Слышал он только в самом начале, когда судья говорил впустую: чего можно на суде, чего нельзя, права, обязанности, короче — то-сё. Потом уши заложило, как залило, и над бровью, в проеме стало с шумом бить. Все звуки в зале увязли в этом шуме.
Воробей посмотрел на Вальку — та спокойно слушала.
Сейчас он боялся только одного. Не машущего руками немого прокурора, не приговора, а только припадка — как тогда, в больнице, после стакана красного.
Тогда, в больнице, он испугался себя самого, себя, умирающего без воздуха, без боли, в неуправляемых корчах.
Горло перехватило после второго или третьего глотка, но неожиданности не было — врачи предупреждали о спазмах. Потом вот, когда начало крючить и гнуть, вот тут он понял, что все.
Об этом врачи не предупреждали.
Его заморозили прямо в койке, не везя в операционную, и проткнули горло, задев ушной нерв.
Потом он сравнивал этот припадок с тем тухлым заражением.
…Позапрошлой весной он копал на пятнадцатом участке и, стоя внизу, в грязи, саданул, не глядя, в заплывший прибывающей жижей подбой. Из гроба чуть брызнуло, и вонь, рванувшаяся из щели, выпихнула его из ямы.
Копал, как любил, без верхонок — брызги чиркнули по пальцам по его всегда разодранным в кровь заусеницам.
Потом он болел. Врагу не пожелал бы такого. Болело все: глаза, руки, волосы, туловище, нутро, — болело беспрерывно, тяжело, тупо, каменно.
Ребята говорили, заражение тухлым ядом. Врача не звал: боялся, подтвердит. Водка стояла в графине, как вода, все время. Томка, тогдашняя его, подливала в стакан день и ночь…
Воробей оторвал ноготь ото рта, вытер мокрую ладонь о колено.
— Чего там? — прохрипел он Вальке.
— Ничего, ничего, дело читают.
— Заявление от ребят отдала адвокату?
— Тише.
— «…В связи с тем, что Воробьев А.С. злоупотреблял спиртными напитками, в связи с чем состоял на учете в ПНД № 5, и после совершения преступления имел тяжелую черепно-мозговую травму, по вопросу которой длительное время находился на излечении в больнице, и врачебной комиссией был признан инвалидом II группы, ему была проведена амбулаторная судебно-психиатрическая экспертиза, по заключению которой он как душевнобольной был признан вменяемым в инкриминируемом ему деянии…»
— Встань. — Валька толкнула Воробья в бок. — Не грызи.
Да, достал-таки Воробья суд. Адвокат сказал, что хоть и не признали его психом, все равно заключение экспертизы повлияет и смягчит приговор. Все-таки инвалид, группа вторая. И к сивухе год не прикасался — с того припадка, как горло проткнули. И это зачтут, сказал. И в характеристике Петрович специально написал — не подсобный рабочий, а бригадир Воробьев. Петрович — человек!..
Мишка, правда, советовал еще в ноябре, когда познакомились, полежать в дурдоме после больницы. На всякий случай.
Отказался тогда: от монеты в дурдом не очень-то потянет…
Суд удалился на совещание.
— Чего там? Отпустят?
— Аркадий Ефимович! — Валька рванулась к адвокатскому столику. — Чего они решат?
— Я думаю, года полтора-два условно…
Валька повернулась спиной к адвокату, лицом к Воробью.
— Полтора условно! — крикнула она и добавила тихо: — Не слышит…
Она подошла к первому ряду, села рядом и отчетливо, громко повторила в ухо Воробью:
— Полтора — условно!..
— В ухо не ори, — отдернул Воробей, — болит. Не посадят, значит?
Суд возвратился на свое место. Председатель зачитывал приговор. Все стояли. Воробей смотрел в пол перед собой. Припадок то подкатывал к нему, то пропадал.
Дерг, дерг — Валька дергала его за рукав. Показала два растопыренных пальца — средний и указательный.
— Условно…
— Два?
— Полтора! Условно! — радостно шепнула она и вскрикнула: — Лешка! Ты что?! Лешка!..
Воробей закатил глаза и еле заметно затрясся.
У Воробья началось.
10
— Спишь все… Монету так проспишь, — добродушно прохрипел Воробей, входя в сарай. — Пожрать хочешь? На котлетку. Выпить желаешь? — Он по столу пододвинул Мишке термос. — За то, что не посадили. Много не пей, у нас сегодня дел под кадык. Не пора еще за оградой?
— Сейчас пойдем. Как голова?
— Нормально… психанул на суде чуток, бывает. Валька говорит: еще лежи. А чего лежать-то без толку? Закрывай термос, поплыли.
— Опять он пришел. — Мишка мотнул головой.
У сарая, опираясь на палочку, стоял старик. Остатки седых волос трепал ветер. Стоял он с трудом — отдыхивался. Кожаное стародавнее пальто его было заношено до серых шершавых плешей. В руке старик держал перевязанную шпагатом картонную коробку из-под ботинок.
