Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич
Силуэты этих домов сиротливо чернеют средь пустоши в семи разных концах прежнего селения. Вдоль каждой из бывших улиц — Алмалы, Заречной и Орталык, ныне стоит лишь по одному-два дома.
Тот, что сереет невзрачным пятном у ближнего края, точно отбившийся от стаи гусь — это дом Салимы.
Да-да, той самой Салимы, на которую старик Карим хотел было взвалить в качестве поручения обязательство, взятое на себя учителем Мелсом. Любопытно, что Салима в то лето действительно долго собиралась в город, но в конце концов так никуда и не поехала...
До аулчан донесся слух, будто у нее в городе объявился родственник по материнской линии, говорили даже, что он занимает приличную должность. «Пусть сопутствует ей удача! — единодушно кивая головами, с удовлетворением молвили земляки. — Пускай перед бедняжкой путь к счастью откроется!»
Да и как им не радоваться приятным для Салимы вестям, если она каждому, с кем была знакома, сделала в жизни столько добра, на что любой другой человек вряд ли способен. Не только обитатели оставшихся семи домов, весь бывший Четвертый аул может засвидетельствовать ее необыкновенную отзывчивость и милосердие, которые способны растрогать даже самое равнодушное сердце.
Мать Салимы была неутомимой великой труженицей и потрясающе честным человеком — ни разу даже на нитку чужую не позарилась. Однако судьба ей выдалась нелегкая. Если и был в этом бренном мире человек, который молча терпел лишения и ушел, так и не вкусив светлых радостей жизни, то это, наверное, покойная Нур-бикеш.
Едва вышла замуж, как супруга забрали на японскую войну; она не то чтобы насладиться, даже осознать свое супружеское счастье не успела. А спустя совсем немного времени, летом сорок пятого, получила похоронку. Больше Нурбикеш замуж так и не вышла.
Зачать от мужа не получилось, но в середине пятидесятых у нее все же родилась дочь — Салима. Откуда взялась малышка, кто ее отец — это для земляков до сих пор остается тайной. Кто знает, почему, но никто и никогда не ставил Нурбикеш в упрек, что она нагуляла ребенка на стороне. Бедняжка и дальше тихо вела свое нехитрое хозяйство и усердно растила маленькую дочь.
Некоторые аульные кумушки, которым не терпелось узнать разгадку этой тайны, на протяжении нескольких лет усиленно наблюдали за Нурбикеш. Но никаких не-подобающих вольностей, никакого вызывающего подозрния поведения они за ней так и не заметили, и в конце концов их надежды узнать правду растаяли.
И ту зиму, когда дочь училась в девятом классе, Нур-бпкеш неожиданно слегла. Потом состояние резко ухудшилось, и ее увезли в районную больницу. А с наступившем лета она вернулась домой лежа на носилках, так как одну сторону тела разбил паралич.
И з-за болезни матери Салима не смогла продолжить учебу в десятом классе. Пошла работать, устроившись дояркой на ферме.
Нурбикеш от болезни не оправилась: как слегла однажды, так с того времени с постели и не вставала, на протяжении всех десяти лет до своей кончины.
Зная обо всем этом, односельчане искренне восхищались сознательностью Салимы, удивлялись силе и мужеству этой совсем еще юной и хрупкой девушки. Ни разу пикто не видел, чтобы она, подобно своим ровесникам, шла развлечься или потанцевать в клуб, разгуливала по улицам в веселой молодежной компании либо под ручку с парнем.
«Не хочу связывать тебя по рукам и ногам, боюсь помешать твоему счастью, доченька, не упусти время!» — не раз говорила Салиме бедная мать, благословляя ее на поиск избранника, но дочь с ее доводами не соглашалась и завести семью не спешила.
Правда, если послушать досужие разговоры вездесущих аульных болтушек, в один из годов Салима, похоже, решилась сойтись с молодым зоотехником, приехавшим работать в аул по распределению. Парень, говорят, пообещал ей: «Как только закончу двухгодичную отработку, увезу тебя в город!»
Когда подошел условленный срок, о котором он говорил, Нурбикеш дала согласие на отъезд дочери: «Езжай, если сердце зовет». Однако Салима, обняв ее, разрыдалась в три ручья и никуда не поехала — она не смогла оставить больную мать одну. Что тут поделаешь, говорят, уезжая, молодой зоотехник долго еще оглядывался назад с влажными от слез глазами.
Кто знает, правда это или вранье, но болтали, будто бы учитель Мелс одно время тоже имел виды на Салиму.
— Стыд-то какой, он же ей в отцы годится! — удивились, услышав эту новость, женщины.
— А что тут такого? — парировала мужская сторона. — Подумаешь, всего-то лет на пятнадцать старше! Мужчине даже идет, когда у него с женой такая разница в возрасте.
По всей видимости, эта история произошла еще до случая с зоотехником. Взор Мелекена, за долгие годы так и не женившегося и считавшегося в ауле закоренелым холостяком, то и дело невольно обращался к Салиме. Да и как не обратить внимания на изящную, словно ивовый прутик, девушку, которая к тому же так ловко и проворно управляется и с домашним хозяйством, и со своими прямыми обязанностями на работе! Увлечься-то Мелс увлекся, а вот поговорить с Салимой с глазу на глаз никак не решался, смущаясь большой разницы в возрасте.
Но однажды Мелекен, голова которого всегда полна идей, нашел-таки выход из ситуации... Обманом, лестью и посулами уговорил одну из своих соседок выступить в роли посредницы. Та же, прежде чем довести предложение Мелса до Салимы, не успокоилась, пока не «посоветовалась» со всеми женщинами аула.
Ничего, казалось бы, не произошло, но в ауле поднялся такой невообразимый переполох, будто в хлеву, на который внезапно напали волки. Естественно, Салима, будучи девушкой скромной, перепугалась этой шумной молвы и впредь старалась держаться как можно дальше от учителя...
Покойная Нурбикеш слыла при жизни отменным пекарем. Когда приезжали почетные гости, даже мукурс-кое начальство специально снаряжало телегу за испеченным Нурбикеш хлебом. «Круглые сутки из ее дома исходил аромат свежей выпечки», — вспоминают теперешние старики. Говорят, от одного этого волшебного запаха любой прохожий начинал с наслаждением причмокивать губами, будто уже попробовал мягкого, воздушного каравая.
Искусство матери передалось и Салиме. Но сейчас все не как раньше — в дом к одинокой девушке люди нечасто заглядывают. Да и сама Салима, в отличие от прежнего, редко разжигает тандыр и печет хлеб.
Когда распустили бригаду, а коров передали в другой совхоз, Салима лишилась работы доярки. Где-то около месяца ходила без дела, а потом устроилась почтальоном.
Вообще-то, с тех пор как существует этот аул, учреждения под названием «почта» здесь и в помине не было. И в далекие годы «Коммуны», и в более поздние времена «Четвертой бригады» все письма, газеты, журна-л ы и почтовые отправления доставлялись сюда на коне из Мукура.
После ликвидации бригады, когда народ стал перекочевывать, прежняя разносчица почты тоже вместе с мужем перебралась к подножию. Ее отъезд оказался как нельзя кстати — освободившееся место досталось Салиме.
— Если нас когда-нибудь и почтальона лишат, всем миром письмо напишем! — пригрозил как-то учитель Мелс. — Мы ведь тоже должны читать газеты и журналы, быть в курсе каждодневной политической жизни. Никому не позволим лишить нас этого права! Оно охраняется законом!
Заира, услышав громогласные речи мужа, тут же съязвила:
Не знаю, как остальные, но ты, я уверена, из последних сил выбьешься, чтобы не расстаться с почтальоншей!
— Зайраш, милая! Это ведь принципиальный разговор, — сказал ей с укором обескураженный Мелекен. — Речь идет о политике, а женщине не следует вмешиваться в политические разговоры!
В общем, должность почтальона, подобно другим, сокращать не стали и пока сохранили. А сколько стараний вложил в удачный исход дела учитель Мелс, люди не слишком-то осведомлены.
Однажды глухой Карим, которому этот вопрос не давал покоя, решил все-таки выведать ответ у самого учителя.
— Мелс, дорогой, все хочу спросить тебя насчет того письма про почтальона... — начал он. — Видать, ты сам все сделал, решил не беспокоить нас? Чует мое сердце... Наверняка не стал мелочиться, а разом заткнул всех... Жалобу-то, похоже, на самый верх написал?
