Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич
В бурную пору расцвета, когда в ауле кипела шумная жизнь, здесь было три улицы, и каждая носила свое особенное название.
Сегодня от прежних улиц и следа не осталось.
Однако местные жители до сих пор хорошо их помнят: одна из улиц называлась Алмалы, то есть Яблоневой, вторую именовали Орталык — Центральной, ну а третья звалась по-русски — Заречной...
Название последней дал Метрей-ата. Так аулчане переиначили на казахский манер имя своего земляка деда Дмитрия — живописного старца с густо заросшим растительностью лицом. С незапамятных времен дед Метрей жил по ту сторону речки Талдыбулак, перерезавшей аул пополам, потому и прозвал свою улицу «Заречной».
Когда-то вдоль главной сельской «магистрали» располагались, выстроившись гусиным выводком, все культурные и административные учреждения аула: местная контора, магазин, начальная школа, медпункт и клуб. Вот поэтому дед Метрей и величал ее гордо — «Центральной», а его земляки-казахи — «Орталык».
Что касается Алмалы, протянувшейся на этом берегу речки, непосредственным виновником ее названия стал единственный аульный учитель Мелс. Связанная с этим история вообще настолько любопытна, что давно превратилась в местную легенду...
Короче говоря, Мелс, окончив в свое время педучилище, получил, как полагается, государственное распределение и приехал учительствовать в этот аул, расположенный в самой глубинке... Работа ему была по душе, а вот привыкнуть к новому месту жительства он долго не мог и первые годы сильно скучал по дому, тосковал по родным и друзьям, оставшимся в необозримой дали — на обетованной земле Семиречья.
Как-то во время весенних каникул ему удалось наконец вырваться на побывку домой — в далекий Капал. Возвращаясь оттуда, он на обратном пути прихватил с собой саженец молоденькой яблони, тщательно обернув и укутав его.
Надо сказать, в ту пору учитель еще не женился на своей когда-то стройной и изящной Зайре, которая сейчас сильно располнела и стала похожа на опрокинутый таз. Мелс был тогда завзятым бобылем и снимал комнату в доме аксакала Касимана. Деревце яблони, с такими трудами доставленное им из черт-те какой дали, он посадил прямо под выходящими на улицу окнами дома Касекена.
Незаметно промчались годы. Буйно зеленея, саженец тянулся ввысь и постепенно превратился в большое ветвистое дерево с пышной кроной. Правда, ожидания многочисленных соседей Касимана не оправдались — яблоня так и не принесла сладких и сочных яблок. Разрастаясь, наливаясь с годами силой, упрямое дерево по-прежнему оставалось бесплодным, а одной необычайно суровой зимой вымерзло и в конечном итоге засохло.
Что бы там ни случилось, но это дерево было первой настоящей садовой яблоней, выросшей в этих местах. Поэтому, принимая такой исключительный факт во внимание, жители аула решили навечно запечатлеть памятное событие в истории и в честь погибшей яблони назвали одну из здешних улиц Алмалы — Яблоневой.
С тех пор как высаженная учителем Мелсом яблоня высохла, а практичный Касекен пустил ее на дрова, прошло уже много лет.
В прежние времена вдоль трех аульных улиц располагалось около сотни дворов, а нынче ряды домов сильно поредели, словно заросли камыша после пожара, — их осталось всего-то семь.
Кроме тех, кто обитал в этих сиротливо возвышающихся теперь в разоренном селении семи домах, остальные семьи начиная с позапрошлого года стали одна за другой перекочевывать в расположенный у подножия гор Мукур. Последнее семейство перебралось туда в прошлом году.
Еще недавно шумный поселок совершенно опустел; мало того, уезжавшие аккуратно разобрали свое жилье, пометив каждое бревнышко, постепенно перевезли все это и подняли дома на новом месте. Так что ныне Четвертый аул напоминает собой пятнистую спину паршивой лошади: ямы да пустоши, одиноко торчащие колья да обгорелые бревна... Этим летом всюду буйно разрослись крапива и конопля. Скосить траву некому, да и скота в округе, что выел бы бурьян, почти не осталось.
Судя по словам старожилов, древнее название аула — Айдарлы, то есть Счастливый*. Возможно, это и так, ведь он, действительно, располагается в удачном месте, в девственной тиши первозданной природы, словно гордый хохолок на горной гриве величавого Алтая.
На южном краю аула черной стеной встает дремучий лес, из гущи которого возвышается, посверкивая серебристой короной, вершина Акшокы. Сбоку тянутся ряды скалистых хребтов. На гребнях этих вздымающихся друг над другом скальных гряд шумят на ветру вековые кедры и пышные лиственницы. Откуда-то из горловины Акшокы срывается бурным потоком речка Талдыбулак; ближе к аулу, усмирив свой дикий норов, она начинает игриво петлять, но ниже снова взрывается грохотом и с оглушающим ревом низвергается со скалы. А по ту сторону этого шумного водопада, в ложбине, буйно заросшей зеленью, сияет своей зеркальной гладью озеро Кундузды с хрустально чистой, прозрачной до самого дна водой.
Возразить нечего, аул и в самом деле находится в настолько благодатном месте, что ему как нельзя более подходит такое гордое название, как Айдарлы.
В тот год, когда после революционной смуты гонимые красными белые окончательно бежали с Алтая, аул, по словам все тех же стариков, переименовали в «Коммуну». А следующее его название — «Четвертая бригада». Кто и когда окрестил селение подобным образом, люди уже не помнят, но именно так оно называлось официально. Правда, в народе «Четвертая бригада» быстро превратилась в «Четвертый аул», как для удобства именовали его сами жители.
По мнению плотника Байгоныса, последнее название наиболее подходящее и точное.
— К примеру, Мукур — это центральная усадьба совхоза, то есть бригада самая что ни на есть первая. Берель находится по соседству, поэтому он вторая бригада, — говорит Байекен, поочередно загибая по пальцу. — Орель — третья бригада, ну а мы — четвертая. Все совершенно разумно и по закону... Никаких споров тут и быть не может.
— А почему это мы четвертые? Почему мы должны быть самыми последними? Отчего мы не третья или, к примеру, не вторая бригада? — начинает в таких случаях спорить с Байгонысом недоумевающий Касиман.
— Потому что наш аул находится дальше всех от центральной усадьбы, на самой окраине совхоза, — терпеливо, не поддаваясь на провокации, объясняет Байекен своему бестолковому сверстнику.
— А почему это мы оказались вдруг на окраине? — искренне удивляясь такому открытию, недоверчиво спрашивает Касекен.
— Посмотри на карту — и все поймешь! — отмахивается Байекен, пытаясь отвязаться от надоедливого старика.
Однако Касекен один из тех упертых упрямцев, что от своего не отступят, вот он и напирает пуще прежнего.
— Ты бы, Касиман, раскрыл свои зенки да вгляделся как следует в карту! Неужто не знаешь, что наш аул находится на самой границе Казахстана?! — начинает злиться Байгоныс. — Дальше нас нет уже никаких казахских селений: с одной стороны — Китай, с другой стороны — Монголия, а с третьей — Россия. Ясно тебе?
- Все равно начальство не право, — стоит на своем строптивый Касекен. — Нельзя так обидно разделять аулы — нельзя присваивать номера в зависимости от того, близко или далеко они находятся от Мукура!
— А какой же, по-твоему, признак следует брать во внимание, когда даешь имя аулу?! — переходит на крик уже по-настоящему рассерженный Байекен.
— Ну... надо учитывать, какую продукцию он производит...
— А какую такую продукцию твой аул дает столько, что ходит в передовиках?
— Как, какую... Мы овец пасем... еще коров доим...
Байгоныс от подобного заявления бесится еще больше: недотепе-сверстнику даже верный ответ не может прийти на язык вовремя.
— Эх, Касеке, Касеке!.. — качает он головой. — Ни о чем, кроме коров да баранов, ты и вспомнить-то не можешь!.. А наш аул, между прочим, сани делает, телеги мастерит, конскую упряжь изготавливает... Это для тебя не продукция, что ли?
— Ну вот, ты и сам вспомнил... слава Богу, продукции у нас хватает! Надо же, с чего это я про сани забыл?.. — говорит Касиман с сияющим видом, словно только что обнаружил давнюю пропажу.
