Михо Мосулишвили - Рассказы
Что за птица?
Я ведь говорил тебе, что Птица это Чарли Паркер, альтсаксофонист. Он клево летает… сказочно… как жар-птица…
А вообще, если не любишь и не разбираешься в джазе, то что тебе делать в такой глухомани, как Ямайка, Гавайи и Таити?!
Да ты не расстраивайся… не огорчайся, Захар!
Не унывай!
Куда я от тебя денусь?
Явлюсь к тебе и из той глухомани!
И мы сыграем согласно, как Майлз Девис и иже с ним…
Ты же видишь, закидоны забрасывать любит Хатиа… а не я…
Январь 2005-го.
P.S. В новелле говорится: «В длину два метра, в глубину метр двадцать, в ширину чуть не метр… Поди-ка засыпь теперь такую!». И как вы думаете, кому позвонил теперь-то герой этой новеллы, но тогда большой мерзавец, аферист, сволочь и потаскун перед вылетом из тбилисского аэропорта и кому пришлось со смехом сквозь слезы засыпать ту яму вблизи от могилы Захара? Ах, дык-ели-палы!
Сияние снежного дня. Рассказ-мениппея
Федор Андрианович:
В начале 1943 года, примерно в марте месяце, нас, небольшую группу пленных, привезли в польский концлагерь Крушино. Там я и познакомился с Христофором Николаевичем, или попросту с Форе, как все его называли. Впрочем, я обращался к нему по имени-отчеству, и ему это нравилось.
Сам он также величал меня Федором Андриановичем.
Когда попадаешь в плен и делишь одну судьбу, быстро находишь общий язык, то же произошло и с нами…
О неслыханном зверстве оберштурмфюрера Фалькенштейна — начальника концентрационного лагеря ходили легенды, о чем нас, «новобранцев», сразу же предупредили пленные-старожилы.
Оберштурмфюрер Ганс фон Фалькенштейн служил в полку морских пехотинцев. В одной из пьяных бесед с офицерами он случайно обмолвился о фюрере, дескать, погубит нас этот фанатик — и очутился в Польше в качестве начальника концлагеря. Видимо, это его и бесило.
Словом, как-то утром нас, как обычно, вывели на работу, и немецкие овчарки вдруг подняли лай, а стража спешно начала поправлять форму.
Вскоре из-за барака появился высокий немецкий офицер, ведя на поводке примерно трехмесячного черного дога немецкой породы. Щенок весело вилял длинным хвостом и путался в ногах у идущих следом двух офицеров и трех вооруженных автоматами солдат личной охраны. Христофор Николаевич шепнул мне: «Говорят, у Гитлера такие же доги». «На кой они ему?» — поинтересовался я. — «Подражает Бисмарку, тот любил эту породу».
Оберштурмфюрер внимательно проверял нашу работу — мы копали рвы.
Он довольно долго прохаживался туда и обратно, кого вытянул плеткой, кому пригрозил расстрелом.
Мы с Христофором Николаевичем работали рядышком и, когда он приблизился к нам, оба невольно побледнели.
Фалькенштейн будто нарочно остановился перед Христофором Николаевичем, возможно, его внимание привлекла отросшая борода.
«Откуда родом?» — спросил начальник лагеря.
«Нездешний я», — ответил Христофор Николаевич и погладил по голове дога, опершегося лапой о его колено.
«Значит, нездешний?!» — зло усмехнулся офицер и вдруг как заорет: «Оставь собаку и на колени!»
Наклонившийся, чтобы погладить дога, Христофор Николаевич выпрямился и словно застыл на месте. Лишь глаза его в упор смотрели на немца. Мне показалось, это длилось вечность — поединок взглядов.
Затем начальник лагеря схватился за кнут, взмахнул им и тот, со свистом прорезав воздух, хлестнул Христофора Николаевича.
Испуганная Фрида прижалась к ногам хозяина и заскулила.
Я еще не успел осознать, что Христофор Николаевич даже не шевельнулся, как тот размахнулся и залепил своей богатырской рукой такую оплеуху начальнику лагеря, что тот сначала выронил в яму кнут, а затем рухнул на свежевскопанную землю.
Все стояли словно зачарованные, смотрели на поднявшего лай щенка и даже думать боялись, что за этим последует.
У одного из офицеров сопровождения выступила на виске капля пота, скатилась и упала на руку, сжимавшую «вальтер».
Начальник лагеря с трудом поднялся, из носу шла кровь. Сопровождавший его офицер протянул свой платок.
«Что это?! — заорал он на подчиненного и бросил платок ему в лицо. — Подать мне кнут!».
Второй офицер спрыгнул в яму и отыскал кнут.
Между тем начальник лагеря достал свой платок, утер кровь и приказал автоматчикам отойти назад. Взбешенный, взглянул он на пленного, и дрожавшая от гнева, тянувшаяся к «парабеллуму» его рука застыла на полпути — Христофор Николаевич простодушно улыбался ему. Затем поднял Фриду на руки, и та перестала лаять, он приласкал, поцеловал ее и опустил на землю.
Тогда я впервые увидел и почувствовал, как может безоружный человек одолеть вооруженного до зубов начальника лагеря.
«А он настоящий молодец, смельчак!» — сказал мне той ночью Христофор Николаевич, когда мы легли спать.
Сначала я не понял, и лишь потом до меня дошло, что расстрелять безоружного пленного за оплеуху значило для начальника лагеря оберштурмфюрера Ганса фон Фалькенштейна расписаться в собственной трусости. Как-никак он был барон, а не какой-нибудь там самозваный Лжедмитрий.
Должен вам сказать, победа, одержанная советскими войсками в 1943 году под Сталинградом и на Курской дуге, нанесла сильный удар по странам фашистского блока.
Бенито Муссолини понял — конец близок. Желая спасти свою шкуру, он встретился с Адольфом Гитлером, чтобы получить разрешение вывести Италию из Второй мировой войны, но получил категорический отказ. Мало того, фюрер потребовал активизировать военные действия на фронте.
Вернувшись в Италию, Муссолини был вынужден явиться на Большой фашистский совет, который 24 июля 1943 года большинством голосов — девятнадцать против семи — принял резолюцию о его отставке.
После того как союзники высадились на Сицилии, а затем и в районе Неаполя, Италия в сентябре заключила перемирие, вышла из войны как союзница Германии и сама объявила ей войну.
В ответ на это немецкие соединения оккупировали северную и центральную части Апеннинского полуострова.
Был установлен строжайший оккупационный режим. Гражданские власти Северной Италии вынуждены были перейти в подчинение находящегося в Милане немецкого консула. Были запрещены всяческие собрания и забастовки. Население насильно угоняли на работу в Германию, бросали в концентрационные лагеря.
Словом, Гитлер принял решение превратить Италию в поставщика живой силы и провианта.
Антифашистские партии Италии объединились в Комитет национального освобождения и призвали население к сопротивлению.
Началась партизанская война, в которой приняли участие и тысячи советских граждан.
Часть военнопленных, в число которых попали и мы с Христофором Николаевичем, в начале 1944 года перевели из Франции в Северную Италию. Мы должны были восстанавливать взорванные партизанами коммуникации — мосты, железнодорожное полотно, дороги и телеграфные столбы.
Партизанское движение здесь было в самом разгаре. Итальянские партизаны наносили фашистам большой урон — уничтожали военную технику, живую силу, коммуникации.
Вначале мы находились в провинции Удине, затем в провинции Турин.
Наши быстро сориентировались в ситуации, и вскоре большая группа пленных бежала из лагеря и присоединилась к партизанам. Нас, как «новобранцев», они проверить не успели, поэтому и не взяли с собой, оставив в лапах разъяренных фашистов. В лагере участились репрессии. Потом немцы решили, что держать вместе большую группу пленных опасно, и одну часть, в которой оказались и мы с Христофором Николаевичем, перебросили в провинцию Новара.
Осенью 1944 года Христофор Николаевич установил связь с небольшой группой итальянских партизан, если не ошибаюсь, под названием «Армандо».
«Как ему это удалось?» — спросите вы. Действительно, смешная история вышла.
Словом, в то время мы находились в одном маленьком городке провинции Новара, уж не помню его названия, кажется, Стреза, он еще так красиво раскинулся на берегу озера Лаго-Маджоре.
Городок этот охранял отряд хорошо вооруженных немецких военных моряков под командованием генерала Крумера. Они весьма усердно караулили нас и днем и ночью.
Среди офицеров находился и наш старый знакомый — оберштурмфюрер Ганс Фалькенштейн со своим подросшим, весьма дружелюбным черным догом по имени Фрида. Это я потом уже узнал, что он дружелюбный — в лагере под Крушино это был совсем маленький щенок.
Поначалу нас привезли в Стреза и выстроили на плацу, чтобы проверить по списку. Там же находились немецкие офицеры, солдаты с овчарками и Ганс фон Фалькенштейн со своей Фридой.
Христофор Николаевич, как увидел их, сразу шепнул мне: «А ведь мы с тобой знаем эту псину».
