Дзюнъитиро Танидзаки - Та, которую я люблю.
Не то из морской дали, не то из чащи корявых сосен с покалеченными ветками, я не совсем понимал откуда, вдруг донесся странный звук. Быть может, мне всего лишь послышалось, но это все-таки был звук сямисэна. Хватающий за душу звук, который внезапно исчез, а сейчас вновь послышался, конечно же, принадлежал сямисэну. В прежние времена в Нихомбаси, когда по вечерам под теплым одеялом я засыпал рядом с кормилицей, прижавшись к её груди, с улицы часто доносились эти звуки. «Тэмпура хочу поесть, тэмпура хочу поесть» – эти слова кормилица всегда вплетала в мелодию сямисэна и напевала их вполголоса.
«Да вот же. Разве ты не слышишь? Тэмпура хочу поесть, тэмпура хочу поесть». – Говоря так, она обыкновенно заглядывала мне в лицо, я прижимался к ней, и руки мои прикасались к ее груди. Может быть, это игра воображения, но в печальной мелодии сямисэна действительно, как говорила кормилица, слышалось! «Тэмпура хочу поесть, тэмпура хочу поесть…»
Мы с кормилицей переглядывались и долго вслушивались в неторопливую жалобную мелодию. По безлюдной обледенелой улице, неожиданно легко постукивая гэта, бродячий певец шел мимо моего дома из Нингётё в сторону Комэятё. Звуки сямисэна медленно-медленно замирали, будто гасли вдалеке.
«Тэмпура… тэмпура хочу, поесть… хочу поесть. Тэмпура… тэм… хочу… пура, хочу».
Ветер унес эти слова. А у меня было такое чувство, что они словно отблеск пламени, который постепенно слабеет и исчезает в бездонной глубине. И хотя звуки сямисэна, я точно знал, давно смолкли, некоторое время я слышал нежный шепот: «Тэмпура хочу поесть, тэмпура хочу поесть», он все еще звучал в ушах.
Показалось ли это мне, или я действительно слышал звуки сямисэна – вот над чем я размышлял в одиночестве, незаметно погружаясь в глубокий, сладкий сон. Протяжная мелодия и сегодня звучала, как прежде, печальная и.убаюкивающая, неотступно следуя за мной по дороге.
«Тэмпура хочу поесть, тэмпура хочу поесть». Однако звуки сямисэна не сопровождались сейчас привычным постукиванием гэта, но несомненно было одно: это те самые, хватающие за душу звуки, которые мне были издавна так хорошо знакомы.
Вот и опять я услышал, и, кажется, совсем РЯДОМ! «Тэмпура… тэмпура», а немного спустя совсем отчетливо конец фразы: «… хочу поесть… поесть». А на дороге по-прежнему никого, только тени от сосен да моя одинокая тень. И нигде не видно той, которая чем-то напоминала бы, бродячего певца. А высоко в небе светит луна, и серебряный свет повсюду разлит; но ни впереди, ни сзади, как прежде, никого. Может, я не вижу предметов оттого, что свет луны слишком ярок? Сколько же времени прошло, прежде чем наконец я увидел впереди, в одном-двух те от себя, тень человека, играющего на сямисэне? Только теперь я понял, что, пока добирался сюда в эти долгие часы, я точно был заворожен светом луны и шумом морских волн.
Но могут ли слова «долгие часы» передать то чувство протяженности времени, которое я испытал? Иногда во сне человеку случается почувствовать, что прошло я два, и три года. Пожалуй, мое ощущение в эти минуты было сродни тому, что испытываешь во сне. Может быть, под этим бездонным небом, под высокой печальной луной, по дороге, которую обступают корявые низкие сосны, и по песчаному берегу, на который набегали волны, я шел и два, и три года, а может, и все десять лет.
«Я спрашивал себя: „А принадлежу ли я еще к этому миру?.. Человек, умирая, отправляется в долгий путь. А что, если я сейчас совершаю подобное путешествие?“ Мне, во всяком случае, оно показалось бесконечно долгим.
«Тэмпура хочу поесть, тэмпура хочу поесть». Теперь уже звуки сямисэна отчетливо слышны. Под плеск волн и легкое шуршание песка их извлекает из инструмента прекрасный музыкант, и они, словно струя воды из чистого источника или звон серебряного колокольчика, западают в душу. Несомненно, играет на сямисэне юная женщина. На голове у нее широкая соломенная шляпа – амигаса, надетая, как надевали ее в старину бродячие певцы в праздник Нового года. Эта женщина идет, слегка наклонив голову, и ее шея, видимая из-под амигаса, вероятно, благодаря лунному свету ослепительно белая. Эта женщина молодая, иначе шея не была бы у нее такой! Вот и показавшаяся вдруг из-под рукава кимоно кисть руки, которой она прижимала струны сямисэна, тоже белая. Юная женщина все еще в одном те от меня, и я не могу разглядеть узор на ее кимоно. И только шея и кисть руки белеют в темноте, словно гребни волн в открытом море.
«А-а, понял. Может быть, она и не человек вовсе. Наверняка лисица. Лисица в образе человека» – Я сразу же струсил и теперь уже со страхом следовал за человеческой тенью. Тень, как и прежде, играя на сямисэне, двигалась дальше, и ее походка казалась неуверенной, робкой.
«Если это лисица, – рассуждал я про себя, – она, наверное, не может не догадаться, что я иду сзади. А если вдруг уже догадалась и нарочно прикидывается незнающей? Что-то у нее слишком белая кожа. Совсем непохожа на человеческую. Может, это мех лисицы? Что же, как не мех лисицы, может белеть так ярко? Разве что сережки серебристой ивы?»
И хотя я стараюсь идти медленно, женщина-все ближе и ближе. Вот между нами уже не больше пяти кэн. Еще чуть-чуть, и, похоже, моя распластавшаяся по земле тень коснется пятки женщины. Я делаю шажок – тень действительно мгновенно удлиняется. Голова тени почти настигает пятку женщины. Ее пятка – а в эту холодную ночь женщина надела на босу ногу соломенные сандалии, – так же как и шея и кисть руки, кажется на редкость белой. Издали я не сразу ее разглядел, вероятно, из-за того, что пятка время от временя исчезает под подолом длинного кимоно.
Надо же, какое длинное кимоно! Не из полосатого ли оно крепа или, может быть, из тиримэна? Линия подола столь изящна, что я невольно вспоминаю, как в одном из спектаклей щеголяют друг перед другом в кимоно такого же покроя женщины из веселых домов и искатели приключений. Подол скрывает щиколотку и иной раз нет-нет да и коснется песка. Но, вероятно, песок очень чистый: ни к ногам, ни к подолу он не пристает. Каждый раз, когда женщина делает крохотный шаг, открывается такой белизны ступня, что, кажется, ничего более привлекательного я прежде не видел. И все-таки лисица это или человек, я пока не знаю, ко кожа наверняка человеческая, и ее ни с чем нельзя спутать.
Сейчас передо мной живо обрисовалась вся ее фигура: затылок, который я увидел благодаря холодному лунному свету, проникавшему сквозь амигаса; спина с гибким, изящным позвоночником, чуть наклоненная вперед; узкие, хрупкие плечи и одежда,, ниспадающая до земли, которая еще больше подчеркивала стройность ее фигуры. Видимые из-под полей амигаса плечи казались точеными. В минуты, когда она опускала голову, был виден прекрасный узел волос на затылке, блестевший, словно от дождя; из-под тесьмы шляпы выглядывала нежная, почти прозрачная мочка уха. Лица же я разглядеть не мог: мешала широкая тесьма амигаса.
Когда вглядываешься в ее легкую фигуру, которую, кажется, может подхватить и унести даже дуновение ветерка, начинаешь сомневаться: а человек ли это, и опять зарождается подозрение, уж не лисицу ли я вижу. Женщина выглядит такой нежной и такой беспомощной, и неужели, когда я приближусь к ней, с криком «ва» на меня уставится безобразная маска ведьмы?
Несомненно, она уже слышит, как неуверенным, шаркающим шагом я приближаюсь к ней. Но если женщина знает, что я сзади, должна же она хоть раз оглянуться. Странно было бы совсем не заметить меня, А может, мне грозит опасность, и если я не буду осторожен, то неизвестно, что со мной еще приключится. Моя тень, двигающаяся по земле, касается пятки женщины, вот она на подоле ее кимоно. Я уже замечаю свою голову, вернее, отбрасываемую ею тень на бедрах женщины, а затем и на оби, вот тень скользит по ее спине. А тень от фигуры женщины движется впереди нее. Я делаю крошечный шаг в сторону, и моя тень мгновенно исчезает с ее спины и отпечатывается на земле рядом с ее тенью, но женщина по-прежнему не оборачивается в мою сторону, сохраняя полную невозмутимость. И продолжает с удивительной грацией сосредоточенно исполнять на сямисэне старинную мелодию бродячих музыкантов.
Тень с тенью почти совсем сблизились, разделяла их теперь самая малость. Из-за тесьмы ее шляпы я впервые мельком увидел линию ее округлой щеки. Не могут же щеки ведьмы быть такими нежными! А несколько мгновений спустя я увидел еще л кончик ее носа. Вот так же, когда любуешься пейзажами из окна мчащегося поезда, из-за взгорья постепенно выступает мыс. «Хорошо бы лицо этой женщины не портил приплюснутый нос, ах, если бы увидеть его тонким, правильным, классической формы». – Не хотелось бы в эту лунную ночь думать, что идущая рядом со мной женщина, такая легкая и такая изящная, некрасива. И вот наконец хорошо вижу его: я разглядываю чуткую линию ноздрей, чуть заостренных книзу. Уже одна эта деталь позволяет представить его форму в целом. Нос, к счастью, тонкий, изящный. С меня уже и этого довольно… Я по-настоящему рад. Да и как не радоваться, когда видишь нос такой классической красоты, о каком я мечтать не смел. Разве что на картине можно увидеть подобный. Профиль женщины открылся полностью, я теперь самая малость отдаляла его от меня. Нос в самом деле классических пропорций с едва заметной горбинкой. Но, похоже, только профилем я и смогу любоваться. Другая часть лица скрыта, словно цветок в тени гор. Кажется, что это женское лицо красиво, как на картине, и, «как на картине», плоское, точно тень, и не имеет объема…
