Мария Панкевич - ЖЫвотные в моей Ж
Каждый вечер перед сном бабушка доставала небольшую фотографию Сталина и целовала ее, вздыхая: «Отец родной! На кого ж ты нас покинул?..» Несмотря на атеистические воззрения, отмечала все церковные праздники — ей просто нравились любые праздники.
Я попросила нарисовать мне картинку. После всех ее стараний на листе бумаги вместо девочки появилась странная харя с кружочками вместо носа и ноздрей — более жуткого рисунка не видела до сих пор. «Говорила, не умею!» — сокрушалась бабушка. Петь бабушка тоже не умела, а выпить любила — и так мы узнали песни вроде «Пионеры, Богу маловеры».
Она же рассказала мне стишок, который считала очень забавным. Я запомнила его на всю жизнь:
Мать моя прачка,
Отец капитан,
Сестра моя — Розочка,
А я — шарлатан.
Мать я зарезал,
Отца я убил,
Сестру мою Розочку
В море утопил.
Сяду я на лодочку,
Гряну по воде.
Там моя сестричка
Плавает на дне.
Мы ее не любили и побаивались. Когда она нежданно появилась на пороге нашей квартиры, был январь, и довольно морозный. «Ох, дочечька, хватит, нажилась одна! Буду вот внуков нянчить, одной мне тяжело… Дом закрыла и приехала!» Но бабушка лукавила — она была вполне себе крепкой и суровой пожилой женщиной. Осмотревшись в наших двух тесных комнатенках, она решила, что «твой совсем рассобачился, а ты, дура безропотная, все терпишь и детей его еще растишь!». Мама с радостью и облегчением ей поверила, кивала, плакала. Для папаши начались трудные времена.
Помню, он сидит на кухне вечером, свесив голову, и чистит картошку на газетку, расстеленную на полу. А я нашла на пианино пыльную шоколадку, есть мне не хочется, поэтому я несу ее в кулаке к мусорному пакету. Фигура отца вызывает у меня чувство сострадания, я меняю курс, подхожу к нему и открываю ладонь: «Может, ты будешь?» Он ласково говорит: «Кушай сама, доча!» Но я не хочу, поэтому выкидываю шоколадку. Это вызывает у пахана вспышку ярости, он бросается ко мне и трясет за плечи: «Маленькая сучка, ненавижу вас, ненавижу!». Обидеть я его не хотела, а утешить не вышло.
Когда оскорбления, которыми осыпали друг друга бабушка с отцом, заканчивались, начинались бои без правил. Мать кидалась с воем между ними: «Я вас заклинаю, прекратите!» «Старая ведьма!» — плевался пахан. «Выблядок!» — не оставалась в долгу теща.
Я пряталась в комнате и читала, закрывая уши. У меня был свой мир — с благородными и смелыми мужчинами, красивыми дамами, шпагами и драмами. Я мечтала, чтобы пришел Атос и забрал меня к себе в замок — я бы сделала его счастливым, он бы снова поверил женщинам и обязательно бросил пить.
Наши с братом домашние забавы как правило заканчивались печально. Дорожка в травму на Мытнинской до слез была нам знакома.
Один раз мы закрыли бабушку на кухне, чтобы спокойно поесть орехов — нам запрещали самостоятельно их раскалывать. Молоток остался на кухне вместе с бабушкой, поэтому мы достали со шкафа портфель, в котором пахан хранил подаренные ему зэками раскладухи. Пока бабушка билась в дверь, проклиная нас и нашего папашу, мы кололи орешки ножом. У меня соскочила рука, и нож пронзил брату щеку. «Передай маме, я прощаю тебя! Я любил вас!» — бормотал он, заливая мальчишеской кровью деревянный пол. Пришлось открыть бабушке дверь. Она намазала Колину щеку детским кремом и уложила его спать. Хорошо, мама пришла с работы и отвезла его в травму.
В другой раз мы закрыли бабушку уже в туалете (снаружи на двери была массивная щеколда) и, достав папин портфель, метали раскладухи в пол. Братик промазал: попал себе в ступню. Я отперла бабушку, и тем же самым кремом она намазала мальчику ногу, после чего уложила Колю спать. Вернувшись с работы, мама отвезла его в травму.
В третий раз мы, закрыв бабушку на кухне, плясали на столе. Неловкий мой братец упал и разбил голову. Я открыла кухню, и в ход снова пошел крем, и снова мама повезла Колю в травму.
Как-то мы закрыли бабушку в туалете и съели все яблочное пюре, которое нашли. Потом мы ее выпустили, но вместо благодарности она кинулась на брата. Тот дал деру. Тогда бабушка схватила железный совок на длинной ручке и ударила непослушного мальца по голове. Угол грязного совка вошел в детский череп довольно глубоко. Тут уж мы с бабушкой поняли, что детский крем не поможет, и позвонили маме на работу. Врачи на Мытнинской спасли ребенка, пахан чуть не убил бабушку, но в целом все обошлось.
Когда мы всей семьей ездили на юг, наши игры становились веселее и разнообразнее. Я была Индианой Джонсом, а брат — индейцем. Когда я его поймала и привязала капроновыми голубыми лентами из кос к сливе, мелкий стал выпендриваться и наотрез отказался выдавать военные тайны. Я предупредила, что его ждут пытки, и он пообещал их выдержать, но уже после первой затушенной о нежную детскую кожу спички подлец заорал: «Мама! Мама!», чем навлек на меня немалые неприятности.
Мы с братом заводили будильник на четыре утра, чтобы поиграть как следует, пока все спят. Игра называлась «Людовик IV». Я наряжала братца в мамины чулки, огромное сомбреро и бабушкины кружева. Он был мой король. Себе я оставила роль верного слуги. Потом брату надоело, и я придумала играть в прятки.
Чтобы игра была веселее, мы прятали мелкого от мамы, а та должна была его искать. Когда закончились все укромные уголки двора, мне пришла в голову гениальная мысль — спрятать братика в бак с водой. Солнце уже взошло, но было еще прохладно. Брат разделся и залез в холодную воду. Я разбудила маму, вернулась к баку и закрыла его крышкой, сев сверху для надежности. Мелкий немедленно начал палить контору ударами головы в крышку. Ударив ногой по баку, я громко запела веселую песню. Сонная матушка не торопясь осматривала кусты — удары башкой раздавались все реже. «Ну где же мой сыночка?» — уже с раздражением вопросила мама. Я торжественно подняла крышку бака: «Да вот же он!»
Маленького утопленника вновь откачали. В назидание мама принесла мне из библиотеки толстую книгу и сказала: «Будешь себя плохо вести — с тобой будет то же самое!» На обложке красовалось ужасающее название: «История розги».
Это было самое захватывающее чтиво в моей небольшой жизни. Продираясь сквозь дореволюционную орфографию, я узнала, что некий титулованный злодей велел слугам похитить мать и дочь. Их раздели, привязали к деревянным коням, так чтобы задницы красавиц были выше голов и подвергали порке различными розгами. Главный герой добивался, чтобы мать велела дочери отдаться ему, и порол то мать на глазах дочери, то наоборот. Чтобы розги били больнее, китовый ус вымачивали в уксусе. До этого я была уверена, что из уса делали только корсеты. Захватывающих моментов в книге было много. Например, какая-то героиня прилюдно курила влагалищем.
Конечно, в шесть лет я не могла понимать всего, о чем шла речь, но многое интуитивно чувствовала. Эта удивительная книга, настоящее пособие по БДСМ, стала любимой, поэтому я предложила брату стать моим рабом на год. Мы подписали договор, но пришла мама и в буквальном смысле разорвала его.
Тогда я предложила пороть кукол. Мы с братом складывали их штабелями, оголяли пластмассовые зады и били ремнем. Я придумала сказочную страну с насильником и злодеем маркизом О Де Ко Лонезом, который похищал выдуманных мною барышень и драл их, как сидоровых коз. Но он не был таким жестоким, как герой «Истории розги».
Видимо, тогда мама и заподозрила, что книжица попалась непростая. Запретив мне учить брата гадостям, она унесла, унесла ее! Я умоляла вернуть книгу, выкупить из библиотеки, но почему-то она все время была на руках.
Сказки
Мама уделяла мне все свободное время и рассказывала сказки. Часто они начинались со слов: «Если бы я не вышла замуж за твоего отца…»
В юности у нее было очень много поклонников, более достойных, чем пахан. Я жалела его и заступалась, но она мне всегда аргументированно доказывала свою правоту.
— Ну подумай сама! — говорила мне она. — Один капитан был. Мама его меня сразу полюбила. Второй — журналист, Коля. Образованный, умница, как историю знал! Как мне с ним было интересно! Я стремилась подтянуться к нему, достичь его уровня. А отец твой — баран! Пердит за столом, как фашист! Придет и спать рухнет — ни в музей с ним не сходишь, ни в театр…
Долгими зимними вечерами она рассказывала мне про сказочную атмосферу закулисья; про то, как хорошо было быть режиссером, а не со скотом тупым жизнь просирать и за детьми его говно выносить.
На папкину невнимательность я никогда не обижалась — прекрасно понимала, что ценность представляю незначительную, не о чем со мной говорить, и не выпить со мной пока. Тем более дома скандалы. Настроение у человека неважное. Поэтому я как можно больше читала и молчала.
