Ирина Фоменкова - Смех для всех
– Ребята, а можно я заберу вашу учительницу?
И вдруг услышал дружное:
– Нельзя!
– Ну?! – удивился он. – Значит, хорошая она у вас, раз не хотите отпускать?
– Хо-ро-ша-я! – почти пропели малыши.
– Вот и я так думаю, – сказал Арсений и, обернувшись к Ларисе, продолжил. – Я вас подожду! – Потом тихо добавил. – Сколько надо, столько и подожду…
Былое и думы
За окном деревенской хаты на темнеющем фиолетовом небе хитро подмигивали первые звезды. Степаныч протер глаза в надежде, что старческая пелена отступит, и он снова увидит мерцание дальних планет, но легкий туман не рассеялся. Из-за него Степаныч теперь нечасто отлучался из дома, где уже шестой год жил один. На все уговоры сына переехать к нему в город, отвечал: «Пока на своих ногах, из родной хаты никуда не двинусь. Непонятна мне ваша городская жизнь!» Сухонький, жилистый, здесь он был при деле. То у верстака рубанком стружку кучерявил, то ножовкой дзинькал. Вечером привычная усталость настраивала на отдых на скамейке у старого забора и воспоминания о былом. Взгляд его при этом был с веселой хитринкой – взгляд человека, не поддающегося превратностям судьбы. За это и любили его соседи, шли к нему про жизнь поговорить.
Послышалось шарканье старых ботинок об утоптанную землю. Рядышком на скамью присел, опираясь на суковатую палку, дед Антон. Моргнул маленькими глазками в окаемке бесцветных ресниц и заговорил:
– Вон лето опять какое горячее. И до нас, видать, дошло глобальное потепление.
– Какое потепление?! – обрадовался гостю Степаныч. – Да на моем веку засух столько было, что лучше не вспоминать.
Дед Антон склонил голову к плечу, напомнив петуха перед важной находкой, принял глубокомысленный вид и изрек:
– Да… Наша погода может порой такое сморозить, что пот прошибает. Эх, – вздохнул он, – если бы не склероз, я бы каждый день думал о погоде.
– А что? Больше думать не о чем?
– Ну почему же, – слегка обиделся старый друг. – Иногда на философию тянет.
Он замолчал.
– И о чем же ты размышляешь во время этого великого процесса? – с оттенком насмешки спросил Степаныч.
– Откуда я знаю, о чем я думаю, пока не услышу, что говорю! – с той же интонацией ответил сосед. – Вот пришел поделиться… Думаю я: нет в жизни ничего вечного.
– Ну, не скажи, – привычно запротестовал Степаныч. – К примеру, ты родился, потом школа, потом трактор, потом женитьба. И вот ты уже с правнуками возишься! А на скамейке напротив сельмага – бабки наши деревенские все те же!
Антон отвлекся от философии и рассмеялся.
– Это точно! Хотя иная бабка и в пятьдесят пять ягодка опять, – быстро переключился он на любимую тему. – Да у нас-то уж нет той смелости… Эх, где мои семнадцать лет!..
– Не потому ли в деревне и остались одни несмелые?
– Зато неунывающие! Анекдот хочешь? Говорит муж жене: «Я сейчас лягу спать, а когда захочу выпить, ты меня разбуди». – «А как я узнаю, когда ты захочешь?» – насторожилась жена. – «Так ты меня только разбуди!»
Последнюю фразу дед Антон протянул с таким смаком, словно сам и был героем анекдота.
Оба рассмеялись, собрав морщинки у глаз и просветлев закопчено-загорелыми лицами.
– А у меня правнук мой Антошка, – начал очередную байку дед Антон…
– Это который Антошка? Сын внука Антона? – снова с придыханием рассмеялся Степаныч. – Антон третий или пятый?..
– Неважно! Важно – потомок мой, антоновский. Ну, так этот шельмец частушку вчера сочинил.
И дед Антон запел неожиданно звонким молодым голосом:
Старенький дед
Пошел в туалет,
Который был старый,
Такой же, как дед!
– Какой туалет? – сквозь смех переспросил Степаныч. – У тебя ж в доме дети все удобства городские наворотили!
– А это у него фантазия такая, – с гордостью объяснил дед Антон.
– А-а-а! Тоже, значит, философ! Нам вот некогда было философствовать. Мы все пахали да пахали…
Антон шутя толкнул друга в плечо:
– Ты что? Частушки нашей молодости забыл?
И снова запел:
А в хозяйстве все идет
Развитье по спирали:
Что не сперли в прошлый год,
В этом поспирали!
Они снова дружно расхохотались так, что петух, деловито пасший кур, вскочил на плетень и заголосил диким голосом.
– Чего это он? – сквозь слезы спросил Антон.
И Степаныч, давясь смехом, ответил:
– А это я его на летнее время перевел!
Скутер
Любовь Дмитриевна по давней привычке проснулась рано. Из-за дальнего леса поднималось солнце. Оно было огромное, как рыба-кит из сказки «Конек-горбунок», и румяное, как щеки продавщицы их сельмага.
Любовь Дмитриевна быстро встала, привела себя в порядок, задержалась на миг у зеркала и, стесняясь своих мыслей, отметила про себя, что в гордой посадке ее головы, окруженной ореолом светлых волос, сохранилось спокойное достоинство, выработанное годами председательства в родном сельсовете. Но недавно свое председательское кресло она уступила новому руководителю, и первое лето своей жизни переживала непривычную свободу, с особым нетерпением ожидая приезда внуков, которых ласково окрестила «эскадроном гусар летучих». Они были уже взрослые и любили нагрянуть на ее разносолы да помочь одинокой бабуле.
Со своим мужем Егором она уже давно развелась, но вспоминала страницы совместной жизни с оттенком снисходительного юмора и шутила: «Говорила мне мама: «Смотри: объегорит тебя твой Егорка! Глаза-то у него, как костяшки домино, – пусто-пусто». А ее, тогда еще Любушку-красавицу, во внешности мужа ничего не раздражало, беспокоило разве что вечное отсутствие денег из-за беспробудного пьянства. Наконец Егор затерялся где-то в поисках нового счастья, а она заполнила жизнь трудом и работой на высоком посту…
В легкой дымке наступающего утра воспоминания прервал осторожный стук в дверь.
– Любовь Дмитриевна! Как там наши планы – за грибами сходить – не изменились?
– Нет, нет, Петр Иванович, планы не меняются. Погоди чуток!
Петр Иванович был вдовец, бывший военный, наезжал из города в их поселок к сыну. Он, шутя, называл себя ветераном холодной войны и по отношению к Любови Дмитриевне явно прорабатывал тактику уважительного наступления.
– Петр Иванович, может, чайку? – крикнула ему Любовь Дмитриевна в окно.
Дверь вежливо скрипнула, и через порог бочком переступил высокий крепкий мужчина. Присел на ближайший стул.
– Спасибо, я перекусил.
– Ну, тогда я готова.
Грибники быстро пересекли горбатый лесной пролесок и вышли на дорогу, ведущую к дальнему лесу. Петр Иванович, в куртке-штормовке, резиновых сапогах, шел небыстро, твердо ступая по знакомой тропинке.
– Люблю я эти места. Никогда не надышусь досыта! И очень благодарен сыну, что нашел он свою судьбу здесь. Как он с председательством справляется?
– Нормально, – коротко ответила Любовь Дмитриевна. – А край у нас и вправду замечательный. Особенно красиво, когда осень подкрадывается. Такие краски! Душу греют. И подбираются, как осень жизни, тихо, незаметно.
– Ничего! – торопливо попытался успокоить ее Петр Иванович. – Это наша осень.
– Да… Пришла вот. И не спрашивает, хочу ли я… А вот поселок наш все больше городским становится, – сменила она тему. – Цивилизация наступает. – В ее голосе не было грусти, и Петр Иванович тут же «заумничал»:
– Проблемы современной окружающей среды в том, что среды все меньше, а окружающего все больше.
Она не откликнулась на шутку, думая о своем.
– Окружающее тоже наше! Главное, чтобы внукам досталось, а не заграничным воротилам.
– Да уж! – улыбнулся собеседник.
Любовь Дмитриевна прищурилась и решила поддержать улыбчивое настроение грибника.
– А мне после теленовостей, которые все больше страшилки напоминают, такие сны снятся!
– Страшные?
– Да кому как! Сегодня, например, приснилось, что Петр Первый Карлу Марксу бороду стрижет.
Они расхохотались так, что к ним присоединилось эхо с опушки молодого сосняка.
– На такое веселье сейчас все грибы сбегутся, – пообещал Петр Иванович и оказался прав. Через два часа они возвращались с полными корзинками.
При подходе к дому их нагнала внучка Любови Дмитриевны Аленка, приехавшая автобусом. Подхватив у бабы Любы корзинку, она с хитринкой посмотрела вслед уходящему к своему дому Петру Ивановичу.
Через часок, устроившись на чисто вымытом крыльце, они перебирали крепкие боровики и подберезовики. Аленка наблюдала, как бабушка Люба как-то по-особому брала каждый гриб – словно жалея его, лаская и поглаживая.
