Ирина Фоменкова - Смех для всех
Михаил смутился: он не читал знаменитый детектив, только кино немного помнил. Где ж военному человеку до родных корней литературных докопаться! Военный, как врач, должен прежде всего военную анатомию знать.
Незаметно подкрался вечер. Друзья вышли на крыльцо. Сумерки были пропитаны запахом свежего сена, сосновой смолы… Они шумно, раздувая ноздри, как застоявшиеся кони, втянули запах вольницы, засмеялись и, сразу соскучившись по куреву, затянулись сигаретным дымком.
– Так у нас одним холостяком стало больше? – хитро сощурился Санька. – Не горюй! Может, еще все устаканится. А может, и нет. По мне, так лучшее средство от развода – не жениться вообще.
Полная луна солидарно ухмылялась вместе с лучшим другом.
– Зачем тебе страсти? – Шаранов, как проповедник, поднял руки к небу. – Кроткие наследуют Землю! Это Библия учит.
Михаил попытался глубже осмыслить эти слова, но сознание разленилось, как рыба в сегодняшней Дарихе, и не подчинялось привычной военной дисциплине.
Санька с радостно-глупым лицом, сильно отличающимся от того, что на в карточке паспорте, продолжал умничать:
– Вот как ты думаешь: почему у мужчин бывает седина в бороду, а бес в ребро?
– Какая седина? Мне всего тридцать!
– Это не про тебя конкретно, это в народе так говорят. Культурно это называется кризисом среднего возраста. То есть со всяким может случиться. Вот у женщин этого никогда не бывает!
– Почему же? – удивился Михаил.
– А у женщин бороды нет! – расхохотался Санька так, что Полкан выскочил из будки и ошалело залаял. Шаранов цыкнул на него и весело продолжил. – Биология у нас с тобой какая? Мужской мозг с возрастом быстрее теряет нервные клетки в той зоне, которая связана со способностью контролировать себя и прогнозировать последствия.
– А что, у женщин не так же?
– Женщина, – тоном опытного ловеласа, старательно подбирая слова, сказал Шаранов, – лучше защищена при возрастных изменениях нервной ткани более интенсивным мозговым кровообращением!
– Чего ж это Боженька им столько привилегий надавал?
– Это у него надо спросить, – вывернулся Санька и продолжил назидательно. – Мужчина патологически не способен вникать в чужие эмоции. Это чисто мужское заболевание. Природа выбрала мужчин для быстрого решения конкретных задач.
– А женщин для чего?
– А женщин назначила ответственными за межчеловеческие связи.
– Ладно, – неожиданно для себя смирился Михаил. – Давай этим и удовольствуемся… По крайней мере, ты, товарищ Шаранов, – шутя ткнул он его в широкую грудь, – точно вписываешься в изложенный алгоритм. Вместо того, чтобы накинуть слезонепромокаемую жилетку, выслушать друга, у которого в сердце свинцовое небо и настроение ниже нуля, ты бесстрастно развиваешь философию, которую я, когда буду в другом состоянии, опрокину на лопатки упрямыми вещдоками. И будет она лежать на спине и дрыгать ножками.
– Главное то, что ты слушал и думал. А выводы потом придут, – совсем уж невразумительно закончил Шаранов.
Утром они, как обычно, накололи дров старикам и двинулись на автобусную остановку. Солнце теплым караваем поднималось над горизонтом за их спинами и обещало новые радости жизни.
Я подожду
Арсений был видным мужчиной пятидесяти лет. Взгляд холодных серых глаз отражал сложившийся за годы работы в милиции жесткий, волевой характер. Работа его была заполнена трудными человеческими судьбами. Долгие годы его успокаивал родной дом, подрастающий сын. Но несколько лет назад жена умерла от инфаркта. Жить стало неуютно.
И вот однажды он встретил Майю – вдову бывшего начальника по службе. Это сближало. Майя блистала драгоценностями и писала стихи в прозе. Вечером при свечах она томно читала ему очередной опус: «У каждого человека своя свечка, свой путь, свой век, своя планида…».
Арсений, сбросив с плеч заботы прошедшего дня, забывался. Но прошло время, и он, привыкший к прозе реальной жизни, стал откровенно тяготиться всей этой романтической чепухой. И когда Майя попросила его написать что-нибудь в ее альбомчик пожеланий, он неожиданно для себя схулиганил:
Пишу тебе – рука дрожит,
Гляжу в окно: петух бежит.
Майя надулась, а он воспользовался этим и вечером, свободный и счастливый, в компании друзей делился опытом:
– Слушайте, ну что это такое? Теперь за женщинами даже поухаживать, как в старые добрые времена, не успеваешь! Куда спешат?
За столом засмеялись:
– Конкуренция, брат ты мой! С ней не подремлешь!
Арсений, хорошо выпивший, вдруг словно наяву увидел себя на рынке в качестве товара, которому столпившиеся женщины набивают цену, как на аукционе недвижимости…
Жизнь снова заполнили будни холостяка.
Юлю, известную в городе предпринимательницу, он встретил в налоговой инспекции, куда заехал по делам. Это была очень красивая, с точеными длинными ногами, очаровательная женщина. К тому же, моложе него. Юля тут же интуитивно почувствовала, что у одинокого подполковника «мертвый сезон» (в смысле женщин) и опытно включила все свои ресурсы обольстительницы. Уже на другой день Арсений с цветами и бутылкой шампанского появился в ее шикарном особняке. Навстречу выбежал великолепный сеттер и зарычал. Юля придержала его и гордо изрекла:
– Эта собака дворянских кровей!
«Все к дворянству потянулись, – мысленно усмехнулся он, – хотя бы собачьему».
Пса удалили. Арсений скоро уже сжимал Юлю в объятьях и представлял, как блаженно будет вытягивать ноги на роскошном диване, листать газеты после сытного ужина и ни о чем не думать. А она, вся во власти его сильных рук и горячего дыхания, думала о том, что теперь, слава Богу, в органах появится свой человек, да еще на такой должности, и за ним она будет как за каменной стеной. Юля всегда точно знала, чего хотела, и работала для достижения этой цели.
Однажды утром, наблюдая, как Юля просыпается, гибко потягиваясь и издавая откровенно мурлыкающие звуки, Арсений пошутил:
– Англичане говорят: «Если кошку не гладить, у нее высыхает хребет».
Юля тут же отреагировала:
– Не бойся! Я не позволю моему хребту засохнуть.
Это его царапнуло, и потом легкий рубец где-то внутри саднил и мешал. С этой женщиной надо было всегда держать «ушки на макушке»: быть умным, развивать ее идеи, делать комплименты. К счастью, споткнувшись о его нежелание участвовать в бизнесе, Юля быстро утратила к нему интерес, и все кончилось само собой.
Прошел год.
В ясный осенний день он ехал к другу на дачу. По обочине дороги шла невысокая хрупкая женщина и, не оборачиваясь (видно, уже не надеялась остановить машину), лениво махала рукой следовавшим по ходу движения автомобилям. Арсений редко брал попутчиков. Но сейчас что-то заставило нажать на тормоза. Неведомая сила управляла им с этой минуты.
К опущенному стеклу машины склонилось круглое милое, слегка разрумянившееся лицо, казавшееся совсем молодым в обрамлении светлой вязаной шапочки.
– До… (она назвала недалеко находившуюся пригородную деревеньку) подвезете? На автобус опоздала, – виновато оправдывалась она, как будто Арсений был ее начальником, – теперь могу на урок опоздать. А учителю это никак не позволяется, – совсем по-детски добавила она.
Женщина аккуратно и легко устроилась рядом. Молчать было неудобно, и Арсений без лишних церемоний спросил:
– Как вас зовут, может, скажете?
– Лариса.
– Сколько детей? – вдруг ни с того ни с сего вырвалось у него.
– Семнадцать.
– Что?!
Она засмеялась:
– Учеников семнадцать, я в начальной школе работаю. А своя одна дочка, в техникуме учится.
– А-а-а! – засмеялся Арсений в ответ, и тут сам собой вырвался новый вопрос:
– Трудно одной?
– Что? – воскликнула теперь она. – Почему одной?.. Откуда вы знаете?
– Я в милиции работаю: обязан все в глубину видеть.
Она недоверчиво вскинула на него светлые, как родник, глаза под тонкими в разлет бровями. Арсений протянул ей свое удостоверение. Лариса посмотрела.
«Имя у вас красивое», – вдруг услышал он и спросил:
– Вы когда занятия заканчиваете?
– В четыре. После уроков я еще в группе продленного дня подрабатываю.
– Можно я заеду за вами?
Она снова тревожно глянула в его сторону.
– Так я заеду! – твердо сказал он.
Около четырех Арсений подъехал к школе. Спросил у дежурной, где найти Ларису. Постучался и зашел в класс. Навстречу удивлением и радостью засветились ее родниковые глаза. Арсений обратился к детям:
– Ребята, а можно я заберу вашу учительницу?
И вдруг услышал дружное:
