Ирина Фоменкова - Смех для всех
Поэт начал весело читать свои замечательные стихи.
Я за котиком бежала,
Поскользнулась и упала.
Нехорошая дорожка
Поцарапала мне ножку.
Я с ней больше не дружу,
По другой теперь хожу.
Дети заметно оживились. Но что было потом!.. После каждого нового стихотворения первые ряды стали дружно падать на четвереньки и стукаться лбами о пол, а следующие ряды – на спины впереди сидевших и безудержно хохотать! Воспитательницы метались между детьми и пытались их успокоить. Я тихонько попросила поэта перейти к загадкам, надеясь, что это отвлечет его слушателей, но он впал в ребячество и, наоборот, начал выуживать из памяти самые веселые стихи.
Купил однажды слон
Мобильный телефон…
Теперь дети дружно изображали слона, говорящего по телефону и кричали: «Алло! Алло!».
А поэт совсем раззадорился и прочитал скороговорку:
Попугаю Гошке
Грелкой грели ножки.
Свои ножки Гошка
Застудил немножко…
Тут смеяться стали все: и воспитатели, и малыши, и родители, и заведующая детским садом, и даже повара.
Когда все закончилось, дети окружили поэта и многие положили свои ладошки ему на плечи, руки и даже на голову. Они хотели прикоснуться к живому стихотворцу. Так с этими ладошками его и сфотографировали. На память. Долгую.
В поисках сюжета
Мой любимый старый парк в центре города часто становится для меня источником новых сюжетов. То бабушки подарят свои воспоминания, то их правнуки что-то смешное нащебечут, то сама природа вдохновит.
В тот ясный солнечный день я устроилась у фонтана и умиротворенно провожала взглядом тихие струи воды. Зрелище располагало к раздумьям о смысле жизни, о годах, бегущих, как эта вода…
И тут мое внимание привлекла женщина, как говорят, без определенного возраста. Ее хрупкая фигурка скорее соответствовала определению худышка. На женщине были легкий топ и светлые джинсы-дудочки, получившие в среде молодежи прозвище «натянутые отношения». В глубине больших серых глаз затаилась холодная сдержанность.
Я замерла в предвкушении свежего сюжета.
Женщина, видимо, почувствовала мое внимание. Она вынула темные очки и спряталась за ними. Жаль! Сюжет, явно, уплывал от меня.
Но через несколько минут рядом с худышкой остановилась высокая, статная, крупная, вся, как яблоко, крепкая – не укусишь – такая же молодящаяся женщина. В одной руке была модная дорогая сумка в черно-красную клетку, в другой – зонтик последней модели. На голове маленькая шляпа той же расцветки в красно-черную клетку, что и сумка. Короче, «брызги шотландского». Не женщина, а олицетворение успеха.
Она всплеснула точеными ручками и громко обрадовалась:
– Катька! Это ты? Сколько лет, сколько зим! Здравствуй! Мы ведь с выпускного не виделись!
Джинсовая Катя несколько мгновений распознавала подружку. Наконец, узнала и радостно поморщилась:
– Светка! Надо же, какая встреча!
У Светки-«шотландки» восклицательное состояние тут же перешло в вопросительное. Она присела около приятельницы и окунула ее в поток искреннего любопытства:
– Ну, ты как? Где? Замужем? Дети? Карьера? Дом? Машина?
Собеседница вытащила сигарету и закурила; видимо обдумывала, на какой вопрос начать давать ответ, но подруга опередила ее:
– Ты помнишь Володьку Зубрицкого? Шкаф такой был, с антресолями. И антресоли оказались совсем не пустыми. Он у меня успешный бизнесмен.
– У тебя? – вскинула ресницы подруга детства.
– Ну да, мы уже пятнадцать лет женаты. Помню, помню, – игриво продолжила она, – как ты по нему сохла!
Катя стряхнула пепел так, словно это был пепел ее когда-то сгоревшей любви к Володьке Зубрицкому, и перевела разговор в другое русло.
– Так ты у нас теперь, как говорят, с зонтиком в руках и перспективой?
Подруга не заметила иронии, вынула пачку дорогих сигарет и тоже закурила. Теперь они солидарно вдыхали дым воспоминаний.
– Лично у меня ближайшая перспектива, – защебетала успешная Света, – достроить загородный дом. – А муж… Я уже боюсь, что скоро забуду, как он выглядит. Весь в деньгах и в работе. Еще и ехидничает, что последние отчеты сдал, все налоги заплатил, а заснуть не может: голод не дает.
– Голод-то почему?
– Так голод на новую прибыль! – засмеялась Света.
– А эти чудо-прибыли к нам совсем не прибыли… – думая о своем, промолвила собеседница.
– Почему это? – не поняла теперь жена бизнесмена.
– Да это я так, пошутила, – спохватилась Катя.
– Ой, да что я все о себе? – Света наконец заметила отсутствующий взгляд подруги. – Я помню: ты за нашего отличника сразу после школы замуж выскочила. Уж Генка от тебя точно без ума был. Мы все удивлялись, как он еще при этом на золотую медаль тянет!
– Было дело, да не спелось.
– А что так?
Катя оживилась:
– Представляешь! Я ему два года в уши ныла на тему: «Ты меня совсем не любишь!».
– И что? – округлила глаза подруга.
– Убедила… – усмехнулась Катя. – Смотри, никогда не делай этой ошибки.
Подруга детства поморгала.
– Слушай, жалко-то как! – Света поправила шляпку и взбодрилась. – Ну, ничего страшного, дорогая. Вся жизнь впереди, надейся и жди! – Она вскочила и бодро продолжила. – Извини, у меня деловая встреча. Время – деньги. Ты не пропадай!
И она удалилась, твердо ступая на асфальт своими крепкими ножками.
– Вот блин, угораздило же так встретиться! – процедила ей вслед Катя…
А я поспешила домой, чтобы написать рассказ. У меня уже и название зарождалось где-то в подсознании – «Женская дружба».
После развода
Юмор – это спасательный круг
на волнах жизни.
Вильгельм РаабеМихаил сидел с удочкой над тихой заводью Дарихи и блаженствовал. Речка была неширокая, неглубокая и небыстрая. Прямо напротив, на другом берегу, начиналось теперь другое государство – Литва. А Дариха несла свои воды мимо, прямиком в Польшу. Так что, можно сказать, он сидел на самом краю своей родной Беларуси.
Предвкушая полное умиротворение, Михаил вытащил сигарету. Сигарета была из блока, купленного еще бывшей женой. Это сразу напомнило ему недавний, как он говорил, «дракоразводный» процесс, и душа его подернулась легкой рябью, как водная гладь под ветерком.
Хорошо, что есть на земле милая деревенька с чудесной речкой Дарихой, старенькие гостеприимные родственники по маминой линии, вросшие в эти благословенные места всей своей жизнью! Здесь Михаил каждый раз обогащал легкие запасом кислорода, и дышать надолго становилось легче. Чаще всего он приезжал сюда с другом детства – весельчаком и балагуром, вечным холостяком, как он сам себя называл, Санькой Шарановым. Быть коммуникабельным и холостым его обязывала профессия журналиста. Эх, жаль, что он в командировке, а то вместе бы порыбачили…
Сегодня рыба совсем обленилась: сомлела от дневной жары и не клевала. Михаил ни о чем не жалел, снялся с насиженного места и строевым шагом кадрового военного направился к дому.
Через полчаса он отрыл дверь и остановился на мгновенье с веселым изумлением. На столе красовался коньяк, а за столом, разрумянившись и распустив пухлую нижнюю губу, радовался продуманному сюрпризу Санька Шаранов.
– Ты? – выдохнул Михаил. – Какими ветрами?
– А вот вспомнил о старых друзьях, – ласково глянул на хозяев Саня, бросаясь в крепкие объятья друга. – Позвонил тебе, а твоя жена каким-то замогильным голосом говорит: «У него теперь новое место жительства и новый телефон». Я слегка напрягся, но ничего спрашивать не стал. Не мужское это дело – в семейные дела лезть. Позвонил твоей матери. Загрузился по полной и поехал сюда. Понимаешь, иногда вот так прицепится к тебе общая несклонность к любой разновидности труда, на отдых потянет, – балагурил Шаранов, пока Михаил снимал рыбацкую экипировку.
Хозяин дома, сухонький, жилистый, бодрый старичок, сидел в полной боевой готовности наливать новые стопки и добродушно ухмылялся.
– Давай, присоединяйся! – Шаранов пригласил друга к столу, заставленному закусками. – Попробуем, как говорят наши соседи братья-поляки, и тэго, и другего. Мне, кстати, Короткевич наш в этом смысле очень нравится в «Черном замке Ольшанском»: вкручивает в текст слова старобелорусские, польские, и звучат они, как музыка.
