Петер Маргинтер - Барон и рыбы
— Монсеньор простит мою навязчивость! Я никогда бы не осмелился, если бы узнал монсеньора… Туман, ах, туман, а очки у меня сломаны…
Он сунул в руки барону листочек бумаги и растворился в тумане, не обратив внимания на монету в симоновой руке.
— Бедняга, — произнес Симон, кладя в карман монету, которая всегда была у него наготове для таких случаев. — Он меня с кем-то спутал.
Барон поднес к свету фонаря клочок бумаги, врученный ему диковинным полуночником.
— Взял он деньги? — спросил он. — Нет? А то бы я с удовольствием возместил вам расходы. Это художник.
— Он с кем-то меня перепутал, — повторил Симон.
— Сожалею, вы лишились портрета. — Барон вытащил из внутреннего кармана бумажник и заботливо спрятал свое изображение. — Да вот мы и пришли.
Они остановились перед большим доходным домом, верхние этажи которого пропадали во мгле. Над воротами горел фонарь, а дальше разверзался темный проход, куда барон без колебаний и нырнул. Симон последовал за ним.
— Держитесь правой стены. Сейчас будет двор.
Симон осторожно пробирался вперед. Шагов через тридцать стена кончилась, и он споткнулся о порог.
— Теперь прошу налево!
Барон толкнул скрипучую железную дверь и по слабо освещенной лестнице начал спускаться в подвал, не оборачиваясь более на Симона. Навстречу потянуло сырым, теплым, затхлым духом. Спускаться пришлось долго, по высоким истертым ступеням, они трижды поворачивали.
Когда же Симон, которому все предприятие понемногу начало казаться довольно зловещим, задумался, не следует ли ему остаться там, где он стоит, барон толкнул другую, совсем низенькую дверцу. Изумленный Симон услышал плеск и бульканье. Потом барон стукнул по распахнутой двери кулаком. Толстая жесть отозвалась, как китайский гонг.
И Симон тут же оказался в просторном помещении. На протянутой от стены к стене проволоке плясал фонарь, бросавший на черную воду зыбкие блики, осколки света, то тонувшие, то выныривающие вновь, как зеркальные рыбки, гоняющиеся друг за другом, резвящиеся, сливающиеся и снова исчезающие. Помещение, казалось, раскачивалось вместе с фонарем, тени ползали туда-сюда, в неверном свете пористые стены как будто дышали. Чтобы не потерять равновесие, Симон ухватился за дверную ручку. В торце то ли пруда, то ли бассейна Нептун из крупнозернистого песчаника вздымал трезубец, целясь в позеленевшего бронзового дельфина, на противоположном конце извергавшего из широко разинутой пасти струю воды. В мерцающем свете морской бог как-то по-идиотски оживал. Он кривил рот, пучил слепые глаза, а пальцы сжимались на рукояти трезубца. Пол вокруг бассейна был выложен каменными плитами. Позади извергающего воду дельфина под сводами смутно виднелись баррикады из стеллажей, ящиков, бутылей, банок, аквариумов, мебели, кучи веревок, мешков и досок.
Куча возле огромного платяного шкафа зашевелилась, приняла человеческий облик и четкие очертания. Пыхтя и шаркая, существо приблизилось и остановилось перед бароном, который ждал, отойдя на несколько шагов от лестницы и опершись на трость. Из бесформенной путаницы всяческой одежды торчал нарост, служивший головой. Ко всему, от существа разило рыбьим жиром, как от разлагающегося кита.
Прижав к носу платок, Симон отошел от дверей, в которые сквозняком несло скверный дух, к бассейну, но тут же отскочил: прямо перед ним на верхние ступеньки замшелой лестницы из воды вылезла здоровенная толстая саламандра и шмыгнула по каменным плитам к жестяному тазу, куда с некоторым трудом и забралась.
— Ну не хочет она с другими водиться, — заметило человекоподобное чудище мягким мелодичным голосом. — С тех пор, как краб недавно ущипнул ее за левую заднюю лапу, она все дуется.
— Никогда не пойму, Тимон, как это вы можете держать этакую живность в одном бассейне с рыбами, — произнес барон, качая головой. — Подобными тварями не интересуется никто, кроме бедняги Вайнхаппеля да не менее взбалмошного доктора Гугеля. Не собираюсь читать вам нотации о связях морали с методикой, но даже из коммерческих соображений вам следует раз и навсегда навести тут порядок. Правда, настоящего коммерсанта из вас никогда не получится. Да и к чему это мне? Вы приготовили заказ?
— Diodon hystrix brachiatus уже в банке. Chimera monstrosa argentea я сию секунду пересажу. Вы же знаете, теснота ей не на пользу. Извольте минуточку терпения!
Тимон прошлепал к нише, где на полке в ряд стояли колокольчики. Выбрав один из них, он ухватил большой сачок, прислоненный к обомшелым коленям Нептуна, перегнулся через край бассейна и громко зазвонил.
— Серебряный, до-диез, — объяснил он.
Тут же быстро опустил сачок в воду, держа его обеими руками, а колокольчик зажав в зубах и по-прежнему названивая, вытащил на свет божий бьющееся черное создание и вопросительно взглянул на барона. Тот кивнул. Тимон осторожно положил сетку с содержимым рядом с собой на пол, заботливо вытащил яростно бьющуюся рыбу и побрел с ней в глубь подвала.
— Этот чудак напугал вас, не правда ли? — с тихим смешком спросил барон Симона. — Во всей Европе нет лучше торговца экзотическими рыбами. Для меня же оригинал сей просто неоценим. С ним в лучшем случае может сравниться только старый Мейнур из Рима, тот, о ком лорд Булвер пишет столько несправедливого. Черт его знает, где только он достает свой товар. Он добывает мне редчайшие и драгоценнейшие экземпляры и был неоценимым помощником при создании моей коллекции. Ведь я — ихтиолог.
— Об этом знают даже юристы.
— Наверняка не все, с вашего позволения. Так вот, этот Тимон — истинный феномен! Благодаря ему я напал на след первой подлинной золотой рыбки, золотой, заметьте себе! В остальном же он невероятно ограничен. Там, у него в логове, есть стопка детективов, и он постоянно перечитывает их в одной и той же последовательности от первого до последнего. Пару лет назад я подарил ему книжищу, весьма, по мнению моей тетки Айффельгейм, увлекательную. Но славный Тимон не мог пересилить себя и включить в свое каноническое чтение новую книгу. Наверное, она и по сей день валяется неразрезанной. Истинный консерватор.
Не прошло и пяти минут, как Тимон вылез из своей берлоги, сгибаясь под тяжестью двух пятилитровых банок из-под огурцов, в которых шевелилось что-то темное. Симон затаил дыхание, раскрыл объятия и принял одну из них, закрытую вощаной бумагой. Барон сунул Тимону купюру, пресек коротким жестом его ворчливые возражения и взял другую банку. В бароновой банке бултыхался белесый, надутый, сплошь усеянный острыми шипами шар, снабженный сзади и по бокам грандиозными плавниками. Тараща на руки барона сквозь выпуклые стенки большие расплывающиеся глаза, он любопытно тыкался роговым рылом в прозрачные своды своего тесного узилища. В симоновой же банке лежало, свернувшись клубком, длинное темное создание в ореоле волнующихся лохмотьев-плавников, сквозь которые мерцали кораллово-красные жабры.
Налитые до краев банки были тяжелыми. Глядя поверх них, барон и Симон выбрались по лестнице во двор и миновали темный проход. На улице они в этот раз свернули направо. Разговор принял довольно отрывистый характер, поскольку ходьба по скользкой мостовой, на которую падал редкий снег, да еще с тяжеленными банками становилась сложным акробатическим трюком. Барон широким шагом стремился вперед, Симон не отставал от него. Вскоре хлюпающая банка начала оттягивать ему руки. Однажды, как раз под фонарем, клочковатое страшилище кинулось вверх и стукнулось головой о бумагу. Симон поймал нечеловечески злобный взгляд и с перепугу чуть не выронил банку с рыбой.
***Наконец они свернули в какой-то переулок. Высокие здания остались позади, уступив место низким, почти сельским строениям, садовые ограды между ними до самой земли буйно заросли плющом и диким виноградом. Свернув еще три раза, барон остановился у ворот, скудно освещаемых ближайшим фонарем. Переложив банку в левую руку, он вытащил ключ и отпер калитку, вделанную в одну из створок ворот.
Кивком он пригласил Симона входить.
В слабом свете, падающем через стену, Симону почудился парк во французском вкусе. Усыпанная гравием широкая аллея вела меж стриженых боскетов к большому зданию. По обе стороны в темноте терялись группы подстриженных в форме огромных шаров и обелисков буксовых кустов.
Барон запер за ними калитку. Потом перехватил поудобнее банку и зашагал впереди Симона к дому. Через полсотни метров боскеты кончились двумя особенно высокими обелисками. На усыпанную гравием просторную площадку двумя маршами спускалась открытая лестница.
Мимо Симона прошмыгнуло что-то длинное и черное, на секунду четко вырисовавшееся на светлом гравии. Барон остановился, осторожно поставил банку. Потом ухватил трость, которую нес до этого под мышкой, за середину и на цыпочках пошел дальше.
