Светлана Нилова - Безмятежность
Папины рассказы были веселыми и бесхитростными. Это были истории про отважных людей и путешественниках, о богах и героях, о великих полководцах и простых моряках. Мамины сказки были волшебными и запутанными. Некоторые из них неожиданно обрывались, и мне приходилось пол ночи придумывать им другой конец. В этих сказках непременно были короли, гномы, гоблины и ведьмы. Однажды мама заговорила о русалках и водяных, но папа оборвал её рассказ.
- Подумай, Гленн, где мы живем! Ты хочешь, чтобы Софи боялась засыпать по ночам?
Папа был прав.
Однажды я прочитала легенду об осьминоге, который обвивал щупальцами корабли, ломал их и утаскивал на дно. Я плакала и вздрагивала всю ночь, прислушиваясь, не поднимается ли из глубин морское чудище. На следующее утро, папа повел нас в ближайший портовый ресторан и мы торжественно съели спрута, образ которого так мучил меня всю ночь. С тех пор морское чудовище представляется мне бездыханным мешком, политым соусом на серебряном блюде.
Вообще, все живые существа в моём представлении делились на еду и друзей. Когда мы готовили рыбу, папа говорил: «Всё справедливо. Сейчас мы едим их, а когда-нибудь они съедят нас.» С курицами тоже не было проблем. Много раз я глядела им в глаза, пытаясь понять, о чем они думают, но так и не получила ответа. Поэтому птицы были отправлены мной в разряд пищи. А вот остальные животные, млекопитающие… Коровы были добрыми и беззащитными. Они давали молоко, масло и сыр и кушать их мне казалось просто неприлично. А когда я узнала, что такое «телятина», то рыдала, и меня тошнило целую неделю. Мне представился мягонький нежный телёночек на тонких ножках, тёплый и беззащитный. Как его можно есть? Это всё равно, что есть младенчика.
Когда однажды мы побывали на ферме, я посмотрела всем животным в глаза и поняла, что никогда не смогу их есть. Даже туповатых баранов. Даже отвратительных свиней. После этого я устраивала истерику, если обнаруживала в своей тарелке мясо, пару раз меня даже вытошнило. Мама очень беспокоилась, не повредит ли мне отсутствие мяса, уговаривала, ругалась и даже водила к одному французскому доктору. Но доктор сам оказался приверженец вегетарианства, и мы с ним быстро нашли общий язык. С тех пор мама меня больше не донимала.
Папа относился ко мне более внимательно и серьезно, чем она. Никогда не заставлял меня есть то, что я не хотела. Закупками занимался тоже он. Постепенно мясо исчезло из наших корабельных запасов и больше уже не появлялось.
Сам папа раз в месяц сходил на берег «заниматься пьянством и пожиранием животных». Мама почему-то сильно переживала в эти дни. Я утешала её, чем могла:
- Мамочка, - говорила я, - не так много он и съест этих несчастных животных. Мы же всё равно будем любить его, правда?
И я каждый раз молилась и, совсем успокоенная, засыпала. Но мама всё равно, до поздней ночи сидела на палубе, вглядываясь в темноту. И успокаивалась только когда видела в темноте знакомый силуэт в белой одежде. Тогда она тихонько соскальзывала в каюту, забиралась ко мне в постель и притворялась, что давно уже спит.
4. Сказочная жизнь
Мои родители почти никогда не ссорились, хотя их темпераментные перепалки на разных языках вполне можно было принять за ссоры. Моя мама, Гленн, в детстве робкая и терпеливая, впитав жар южного солнца, обрела не только бронзовый загар, но силу и темперамент жительниц юга. Она заматывала свои медные волосы платком и так горячо торговалась, что на рынках, где мы покупали свежие овощи и фрукты, её всегда принимали за свою. Папа Ник, напротив, с годами стал более осторожным и спокойным. Он открывал для себя новую грань жизни и однажды сказал маме:
- Я бы никогда не поверил, если бы мне кто-то сказал, что заниматься с ребенком будет для меня такой радостью!
И всё же однажды я видела их размолвку. Это было страшно. Казалось, что мир рушится, как карточный домик. Не знаю, с чего началась перепалка, я в это время увлеченно играла с куклой, мастерила ей гамак, чтобы она, как и мы могла спокойно спать в жару или при сильной качке. И тут началась самая страшная буря во всей моей жизни. Мама была вся красная, взлохмаченная и говорила что-то непривычно быстро, мешая слова и переходя на визг. Папа говорил сквозь зубы, отрывисто и неприязненно и вдруг, начал вытаскивать мамины вещи и швырять их на берег острова, у которого мы швартовались. Мамины сандалии приземлились рядом с кнехтами, а платья не долетели и упали в воду между причалом и яхтой. Мама босиком пробежала по трапу на берег, подхватила сандалии, но одевать их не стала, а почему-то швырнула в папу. Один из них ударился о палубу, а другой упал в воду. Мама повернулась и пошла прочь от «Ники».
- Убирайся! Живи, как хочешь! - крикнул ей вслед папа, а мне вдруг совсем расхотелось жить. Такое горькое отчаянье охватило меня, что я, не понимая, что делаю, забралась на противоположный от пристани борт, прыгнула в воду и поплыла прочь из бухты в открытое море.
«Лучше я умру! Лучше я умру!» - повторяла я себе. Я уже хорошо умела плавать, но почему-то начала захлебываться. Может быть потому, что руки и ноги у меня сводило судорогой от нестерпимого горя. Я плохо держалась на поверхности, меня тянуло на дно. Но уже через мгновенье меня настиг папа. Он тоже прыгнул за борт.
- Софи, деточка, не пугай нас так!
- Я не хочу! Не хочу жить! - кричала я, пытаясь вырваться из его рук или хотя бы поднырнуть. Пока я барахталась, не заметила, как подплыла мама.
- Прости нас, Софи, пожалуйста!
Её лицо было совсем бледным и мокрым от воды. Я обмякла, закрыла глаза и заплакала. Папа плыл со мной на руках до самого пляжа, вынес на берег и долго потом баюкал, укрыв в теплым пледом, который принесла мама. Потом я проснулась уже ночью, в своей кровати, выскользнула на палубу и подглядела, как папа и мама, взявшись за руки, как маленькие дети, сидят на палубе и тихо-тихо о чем-то разговаривают. А потом они начали целоваться, и я окончательно успокоилась. Когда люди целуются, значит у них всё хорошо. Я всегда считала поцелуи чем-то сказочным, волшебным. Поцелуи снимают заклятья и развеивают злые чары. Они вдохновляют и оберегают. Если бы люди больше целовались, то им бы не хотелось воевать или соперничать.
Спустя годы, вспоминая своё детство, я поняла, что отношения моих родителей были нереально прекрасными. Они очень любили друг друга, часто целовались и вообще вели себя, как молодожены. Поэтому я думала, что обычно так и бывает: мужчина и женщина встречаются, сразу влюбляются, женятся и больше уже не расстаются. Никогда. И любят друг друга много-много лет так же сильно, как в первый день встречи.
Я жила – в сказке. И даже не представляла, что может быть иначе.
Сколько себя помню, со мной всегда происходили чудеса. Моих родителей это почему-то не удивляло. Они относились к магии буднично, словно это были природные явления, а я каждый раз изумлялась, восхищалась или наоборот – пугалась.
Однажды мы гуляли с родителями в горах Греции. Я бежала по горной тропинке, намного обогнав маму и папу. Вдруг, словно из скалы мне навстречу вышел старик в черной одежде и в черной шапке. Это был греческий монах. Я была девочка вежливая и прижалась к скале, пропуская его. Поравнявшись со мной, старик покачал головой и сказал громко, обращаясь к самому себе:
- Нет, нет! Эта выйдет замуж не по любви!
И его черные, развевающиеся на ходу одежды, коснулись меня.
Не знаю, почему я побежала вперед. Словно меня обожгло холодом. Я рванула так стремительно, что почти сразу стала задыхаться, остановилась и с опаской оглянулась. Никакого монаха позади меня не было. Куда он мог деться? Я посмотрела вниз. Может, он свалился? Но на склоне его тоже не было. Я подождала, пока меня нагонят родители.
- Вы видели здесь монаха? Ну, такого старика в черных одеждах. У него ещё борода и длинные лохматые волосы. Куда он делся?
Родители переглянулись.
- Нет, Софи, здесь никого не было.
- Может, вы не заметили, как он прошел мимо вас?
Папа с сомнением покачал головой.
- Тут и вдвоём сложно пройти, а уж втроём…
- Софи, доченька, он напугал тебя? – тормошила меня мама.
- Он мне сказал… - начала я и осеклась. На каком языке он говорил? Я не могла вспомнить. После я думала и думала про этого монаха. Греческая вера немного другая, может, раз я католичка, его слова ко мне не относятся?
Мне очень нравилось и в Греции, особенно на острове Сартори. Именно там мы жили на берегу, как обычные люди, пока нашу «Нику» ремонтировали в сухом доке. Мы бродили по набережной, как настоящие туристы и смотрели на море. С берега. Это было так непривычно!
В Греции нас сфотографировал на Полароид какой-то турист и подарил фотографию. Это моя самая любимая: мы стоим возле «Ники», папа обнимает маму за талию, а другой рукой – меня. Мама в голубом платье, у неё распущены волосы и они сверкают на солнце насыщенным медным блеском. Я в шортах и голубой футболке, загорелая, кудрявая и коротко стриженная, похожа на мальчика. И все мы улыбаемся. Это было очень счастливое и беззаботное время.
