Станислав Новицкий - Запуск разрешаю! (Сборник)
— Во всяком случае, не для меня.
Выступления и доклады как-то незаметно перешли в концерт. На сцене появился скромный камерный оркестр — несколько скрипок, контрабас, фортепьяно. Ударник прошелся по тарелкам, задавая ритм и настраивая публику. Солист московского ансамбля — молодой человек с густыми черными волосами, прижатыми сверху кипой, быстро завладел вниманием зрителей. Его светлый костюм бабочкой- капустницей метался по залу. Мотылек то и дело слетал с подмостков. На секунду присаживался на свободное кресло рядом с какой-нибудь симпатичной брюнеткой. Вспорхнув, перелетал в другой ряд. Затем опять мелькал на сцене. Подпевали ему дружно. Всем залом. В основном куплеты из советских песен. Потом зазвучали знакомые одесские мелодии. Знаменитые «Семь сорок», «Тумбалалайка», «Еврейское танго»…
Все как в Одессе. Вспомнились Приморский бульвар, Дерибасовская. Нежный запах акаций. Звуки портовых кранов. Глубокое дыхание прибрежных волн… И везде, в каждом уголке города — эти чудные еврейские мотивы с вежливо-сдержанным тромбоном, глухим барабаном и нежной, пронзительной скрипкой. Точно такой, как сейчас на сцене…
— Кажется, все нормально, без провокаций, — шепнул довольный Аркадий. — Пойду телефонирую начальству и, пожалуй, отчалю. Если завтра позвонит Галина, скажешь, были на мероприятии вместе.
— Долго?
— Думаю, до утра.
Галка — жена Аркадия. Мы с ней были почти незнакомы. Иногда она звонила мне, разыскивая супруга.
— И еще, если что-то пойдет нештатно…
— Например, — говорю, — весь зал напишет коллективное заявление о приеме в КПСС?
— Отстань.
— Добровольно осудит антинародную политику Ицхака Рабина?
— Ну, типа провокаций. Позвони мне. Я буду по этому телефону.
Аркадий сунул мне бумажку с цифрами.
— О чем ты? Какие провокации? В зале приятные люди. Поют, отдыхают…
— Знаю я этот контингент.
— Вот если я сообщу этот номер твоей супруге, — говорю, — тогда точно все пойдет нештатно и с провокациями.
— Думаешь?
— Уверен. Знаю я этот контингент.
Аркадий слегка ткнул меня локтем. Затем поднялся. Сделал несколько полупоклонов. Направился к двери. Вся его фигура изображала сожаление и досаду. Короткий взгляд на часы. Удивление: как быстро летит время! Озабоченность. Внутренняя борьба между удовольствием и долгом. Принятие непростого решения. Очень все интересно, свежо, самобытно… Но, увы, нет времени. Дел невпроворот. Энергичное движение к выходу. И все это за несколько секунд.
Солист, глядя на захлопнувшуюся за Аркашей дверь, оживился. Допел лирическую и энергично взмахнул рукой.
— А сейчас давайте вместе споем нашу!
Оркестр слаженно поменял мотивчик. Запели о чем-то своем, наболевшем. Сначала артист. Потом всем залом. Сперва на родном, затем по-русски. Куплет я не понял. Из припева запомнил одну фразу: «Назло юдофобам и антисемитам давайте будем петь, петь и веселиться».
После финального аккорда зал взорвался овацией. Оркестр заиграл на бис. Солист пошел вдоль рядов, иногда протягивая микрофон. Зрители охотно подпевали. Изредка он поглядывал в мою сторону и как-то нехорошо улыбался. Через несколько куплетов микрофон оказался передо мной. Внимательный еврейский артист сделал так, чтобы мне достался припев. В знак уважения к русскому исполнителю зал притих. Аркадий предупреждал о провокациях, но… не спеть, отказаться было как-то неудобно. Я негромко промямлил: «Назло юдофобам и антисемитам давайте будем петь, петь и веселиться». Кажется, получилось неважно. Оркестр виртуозно сделал проигрыш и вышел еще раз на припев. Солист попросил меня встать и спеть громче.
— Не стесняйтесь. У вас непвохо повучается. Свазу видно — наш чевовек в обкоме.
— Я не из обкома.
— Ховошо, ховошо, — отведя микрофон, согласился артист, — вы не из обкома, я не еввей. Мы все понимаем. Наш двуг споет еще раз от чистово севдца! — закричал он снова в микрофон. Зал отозвался аплодисментами.
Эх, была не была! Когда еще придется спеть под оркестр. Да с такой компанией. Чего, собственно, опасаться? Я встал и широко раскинул руки в знак нерушимой дружбы русского и еврейского народов:
— Назло юдофобам и антисемитам, евреи, будем петь, петь и веселиться! — в унисон с оркестром несколько раз громко пропел я. Успех был потрясающим. Овации — бесконечны. Во всяком случае, так мне казалось. Операторы местных телекомпаний сняли это целиком и крупным планом.
После концерта мне жали руку, давали адреса, звали в гости. Спрашивали: «И чем наши люди занимаются в обкоме?» Вручили кипу и пейсы. Сфотографировали в них же. Затем я выпил с новыми друзьями в буфете, в кафе, еще где- то. Вспомнилось «…евреи, евреи, а оказалось, нормальные пьющие люди». Потом я встретил знакомых — Федю с Михалычем. Ночью они принесли меня к соседям… Потом, исправляя оплошность, сбросили на пол в нашей комнате.
Наутро, после выхода теленовостей, я проснулся знаменитым. Мое сольное выступление показали в заключительном культурном блоке. Знакомые тут же телефонировали жене. Она — мне, из Ленинграда. Звонили друзья. Подначивали и шутили.
Но были и абсолютно неожиданные, странные, дикие звонки. Неприятно удивил Аркадий. Он тоже увидел меня в новостях.
— Не ожидал. Крепко ты меня подставил, урод… Только что завотделом обещал меня выгнать.
— Ты ни при чем, — говорю. — Пел я один.
— Все видели, что мы пришли вместе! — закричал Аркаша. — И сидели рядом!
— Что из того? Сидели и сидели. Подумаешь…
— Как ты не понимаешь! Телевизионщики выдали сюжет из-за тебя. Решили, что и ты человек из обкома. Раз поешь — значит, так надо. А ты оказался скрытым евреем, провокатором. Скотина ты.
— Брось, Аркаша. Уволят — перейдешь к нам. Ты же был когда-то нормальным инженером. Снова вместе с товарищами рванем в Людоедово…
— Запомни, я тебе не товарищ. С этого дня знать тебя не хочу, еврейская морда.
— Тогда вот что, Аркадий, можешь считать меня не скрытым, — говорю, — а открытым евреем.
— Что?
— Назло юдофобам и антисемитам мы будем петь, Аркаша, петь и веселиться!
Я бросил трубку. Тут же раздался звонок. Незнакомый голос пообещал сделать обрезание тупым предметом без наркоза.
Вот как узнал мой номер?
Звонки с угрозами не прекращались.
Какая дикость! Сколько нового я узнал за одно утро после нескольких прозвучавших с экрана абсолютно безобидных слов. Конечно, кое-что я читал в прессе и раньше. И все же не представлял, что тема настолько актуальна. Главное, как внезапно и с какой неожиданной стороны раскрываются люди.
Позвонил секретарь комитета комсомола нашего строительно-монтажного управления. Креатура Аркадия. Тоже оказался еще тем антисемитом.
— С кем ты связался? — начал секретарь. — Кто и что может быть противней?
— Ты про Аркадия? Так я с ним только что порвал. Окончательно.
— Не паясничай. Я все видел. И слышал. Что может быть хуже?
— Как что? — говорю, перед тем как бросить трубку. — Например, обрезание. Его только что обещал мне сделать незнакомый добрый соотечественник.
Кстати, — думаю, — жаль, что он не сообщил о грядущей операции первым. Я бы нашелся что ответить жене: «Ну, какой я еврей? Ты же видела».
О чем гудят провода
За стеной нашего малосемейного общежития шумная компания встречает Новый год. Вернее, еще провожает старый. Пару часов назад они начали «стрелять» шампанским. Теперь вовсю поют и танцуют. Кто-то отбивает такты на батареях.
Я сижу над белым, нетронутым листом, пишу вторую в жизни статью в газету. Не то чтобы от безделья взялся за перо или жутко хотелось творчества. Жизнь заставила. И Галя Малинина — знакомая корреспондентка областной партийной газеты.
Начало дается с трудом. В голове крутятся дурацкие рифмы:
«Писать стихами нелегко… дает корова молоко…»
Хорошо, что не пошел на журфак, — думаю. — Это же такое мученье — сочинять тексты. Хотя и мне не позавидуешь. Закончил технический вуз. Мечтал о космосе — распределили в тундру. Видел себя в Центре управления полетами, а залетел на Крайний Север. Строить телефонные линии, закапывать опоры и километр за километром натягивать провода. Они уже мне снятся. Десятки, тысячи унылых креозотных столбов с обвисшими проводами. Иногда в их длинной серой веренице мерещится яркая опора с надежной широкой петлей. Она манит и неудержимо тянет к себе, обещая покой, блаженство и цветущие райские кущи. Но это уж когда совсем плохо. Как сейчас.
В Малежме, небольшом северном леспромхозе, я застрял на три года. Командую бригадой из двенадцати человек. Пока устанавливаем столбы и натягиваем провода в одном конце, на другом, за сотню километров от нас, все приходит в негодность. Опоры проваливаются в болото. Провода рвутся. Иногда их сматывают и увозят охотники, рыбаки и туристы. Всем ясно, что телефонные линии должны обслуживаться постоянно. Но для этого их надо сдать в эксплуатацию. Пока не удается. Нет конечного оборудования. Отсутствует аппаратура уплотнения. Леспромхоз вот уже несколько лет не может ее приобрести.
