Станислав Новицкий - Запуск разрешаю! (Сборник)
— Хорошо, — говорят. — Трудности вас не пугают?
— Нет, — отвечаю. — Я пять лет — мастером на стройке. Давно ничего не боюсь.
— Ладно. Завтра приходите со всеми документами. Будем оформлять.
Вечером звонит Аркадий.
— Как собеседование?
— Вроде берут.
— Еще бы, — отвечает. — Звонок из обкома КПСС пока еще кое-что значит.
— С меня бутылка, — говорю.
— Так ты оценил руководящую и направляющую роль партии?
— Налью больше. Не вопрос.
На следующий день прихожу в обком ВЛКСМ. Начинают оформление. В комнате сидят те же люди. Дают взглянуть на проект решения. Все верно. Я, такой-то, рекомендован на должность инструктора Нарьян-Марского окружкома в Ненецком национальном округе…
— Все, как вы хотели, — говорят. — Направляетесь в отдел работы со школьниками.
Я отвечаю:
— Подождите, братцы. Точно в Нарьян-Мар?
— Нуда.
— Это ж в другую сторону от цивилизации.
— Вы сказали — не боитесь трудностей.
— Погодите. Дайте подумать.
Выскакиваю за дверь — и ходу.
Звоню Аркаше:
— Ты куда меня хотел сослать? Нарьян-Мар — это еще полтыщи километров строго на север. Решил сгноить окончательно?
Он завелся:
— Сейчас, — говорит, — разберусь.
Через минуту звонит. Ржет во все горло:
— Это они пошутили. Ищут тебя по всем этажам. Иди оформляйся.
— Нет, — говорю, — не пойду.
— Иди. Они берут тебя в Октябрьский райком. Нормальная, говорят, реакция здорового человека. Вот если б ты моментально согласился на Нарьян-Мар — стали бы думать. Требовать справку из психоневрологической клиники.
— Зачем?
— Проверить, можно ли с таким идиотом связываться.
— Нет, я отказываюсь. Сами-то вы нормальные?
— Как хочешь, — смеется Аркадий. — У нас иногда в обкоме тоже так шутят.
«Господи, — думаю вечером, — как хорошо, что так получилось. Конечно, теперешняя жизнь не сахар. Но податься в комсомол… Погубить душу… Просто затмение какое-то нашло. Нашло, а потом развеялось и прояснилось…»
Жене сказал просто:
— Не взяли. Недостоин.
— Естественно, — отвечает. — Кто б сомневался.
Так вот, вчера Аркадий позвонил снова. Предложил входной билет на «интересное мероприятие»:
— Концерт необычный, — честно предупредил он. — Только для представителей еврейской общины. Я должен быть там по службе. А одному идти как-то неудобно. Пойдешь за компанию?
— Аркаша, я-то при чем?
— Для поддержки. Это мое первое самостоятельное мероприятие. Все под мою ответственность. Знаешь, сколько пришлось готовиться? Прочитал кучу специальной литературы. Хочешь, расскажу?
— Нет.
— Вот слушай. Мчится пассажирский поезд. Вдруг сворачивает с рельсов и летит по полю, через кустарники, лес, речку, опять по кочкам… Наконец остановился на лугу. Пассажиры из вагонов выскакивают, бегут к машинисту. Орут: «Что произошло?» Он отвечает. Еду я, мол, по рельсам, а на них сидит человек. Присматриваюсь — еврей.
— Так надо было давить! — кричат пассажиры.
— Дык я и задавил.
Аркадий долго смеется в трубку.
— Знаю я этот анекдот, — говорю. — Еще в третьем классе проходили.
— А вот еще…
— Слушай, времени — в обрез. Куча дел.
— Пойдем, Серж. Ты же учился в Одессе.
— И что?
— Может, своих увидишь.
— Все мои знакомые одесские евреи давно в Израиле.
— Странные у тебя знакомые, — шутит Аркадий, — сплошные изменники Родины. Надо к тебе приглядеться.
— Вы сами их отсюда выжили.
— Ладно, — говорит Аркадий, — живи. Теперь политика изменилась. Сейчас зовем всех обратно.
— Ну и как? Много вернулось?
— Пока нет. Приходится с ними работать. Видишь, общины создаем. Концерты организуем. Докатились…
«Шалом!» — висел плакат над входом в концертный зал обкома партии. И ниже — «День еврейской культуры».
— Всего день? — говорю Аркадию, поднимаясь по ступеням. — Не густо.
— А что, с ними весь год цацкаться?
Заходим внутрь. Аркадий куда-то исчез. Занялся «организационными вопросами». Я остался в фойе. Осмотрелся. На стенах фото передовиков. Портреты членов обкома. Растущие экономические графики краснеют под стеклом… Гляжу, жизнь внутри здания практически соответствует темпам экономического роста. Хороший ремонт, яркий свет, богатый буфет. Я взял бутылку «жигулевского». Без очереди! Впервые за много лет. Открыл. Приложился к горлышку. «Хорошо!» — есть такая поэма у Маяковского. В городе пиво свободно не продавалось. Сметали за минуты. Здесь — пожалуйста. Без очередей и мордобоя. Из закусок — рыбное филе, заливные оленьи языки, треска под маринадом, икра двух цветов из романа Стендаля. Впервые увидел сушеные бананы. Впрочем, я и свежих, кажется, не пробовал.
Прозвенел звонок. Откуда-то появился Аркадий. Вынул бутылку из моих рук.
— Ты хотя бы стакан взял, что ли. Совсем одичал в лесу.
— Помнишь, Аркадий, как нас самогоном угощали в деревне Людоедово? Тебя оторвать не могли от трехлитровой банки.
— Ну, это когда было, — в голосе Аркадия послышались теплые нотки. — Пошли, деревня.
Народ в зале подобрался особый — культурный, интеллигентный.
Был диктор местной студии телевидения. Его я знал по ежедневным новостям. Несколько здешних ученых, известных мне опять же по телевизионным программам: врач-стоматолог Шнейдер, которого я не сразу узнал. В этот вечер он, как большинство мужчин, надел маленькую черную кипу. Даже нацепил пейсы.
Смотрю и удивляюсь: публика в северном городе, как в одесской филармонии.
С Аркадием мы сели на места, отведенные для представителей власти. Наши кресла заранее были обозначены красными ленточками. Осматриваюсь. Слева и справа в ряду — никого. Похоже, русских, кроме нас с Аркадием, в зале вообще нет. Точно, ни одного.
Собрание началось вовремя. Что удивило: на сцене за журнальным столиком всего один человек — ведущий. «Почему же, — думаю, — на сходках коммунистов в президиум набивается столько народу? То ли партия боится остаться на виду одна, без прикрытия? То ли специально подчеркивает единство с рабочими, колхозниками, трудовой и научной интеллигенцией? На сегодняшнем собрании все проще. Даже выступают не по заранее подготовленному списку».
Желающие говорить подавали записки ведущему. Потом выходили на сцену. Болтали о чем-то своем…
Я не прислушивался. Думал, как через пару дней, после закрытия нарядов, вернусь в лесхоз. Как буду сдавать объект рабочей комиссии: «Сейчас бригада пьет. Это понятно. Приеду, всех приведу в чувство. Здесь нет проблем. А вот площадок для конечных опор не хватает. Чем довезти? Может, снова пассажирским вагоном? Восемь площадок по девятнадцать килограмм. Или килограммов? Это сколько? Восемь на девятнадцать…»
В прошлый раз я вез с собой четырнадцать бухт провода, кабельные ящики, аппарат для сварки. Почтовый вагон был забит. Багажный отсутствовал. Загрузил все в тамбур пассажирского. Наслушался матов… Хорошо, что бригадир поезда согласился взять меня с грузом. Пришлось отдать свое место для перепродажи. Плюс две бутылки водки. Ночью не спал. Охранял государственную собственность. «А как иначе? Без присмотра груз не проедет и двух остановок…»
Послышались аплодисменты. Я снова «вернулся» в зал, представил: «Вот если б со мной ездили такие культурные люди, как эти, то можно бы и не дежурить в тамбуре. С другой стороны, что делать евреям в общем вагоне?»
Кажется, Аркадия пригласили на сцену. Поднимаясь, он нарочно задел меня коленом. Пришлось сосредоточиться. Аркадий вышел к микрофону. Бойко зачитал приветственный адрес. В заключение сказал: «Нас, представителей других национальностей, в зале немного (он показал на меня, одиноко сидящего в третьем ряду). Но все советские люди мысленно с вами и в этом дворце, и в тесной шеренге братских народов Социалистической Родины!»
Под вежливые аплодисменты Аркадий вернулся на место.
— Ну как? — тихо спросил, глядя по сторонам.
— По-моему, выразительно, громко. Зря меня приплел, — сказал я. — С другой стороны, почти никто не слушал. Напрасно распинался.
— Ай, — Аркаша махнул рукой, — не очень-то и надо.
В зале громко зааплодировали. На сцену поднялась Сара Адольфовна Арцимович. Потом вышел Моисей Хаймович Гауптман. Свои выступления они начинали на иврите.
— Аркаша, откуда в городе столько евреев?
— А где их нет? — отмахнулся Аркадий. — Пусть живут, раз не довезли до Сибири.
— Ты как-то… неласково про подшефных…
— Знаешь, сколько крови выпили, пока готовили вечер? То не так. Это не эдак. Привередливые — ужас. Не желают, как у всех, еврейские морды. Хотят, чтоб у них лучше было.
— Может, это хорошо?
— Во всяком случае, не для меня.
