Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович

Дверь отъехала. Стояли мои центурионы.

— Ну… будьте счастливы! — сказал я моим спутникам. Впереди легионеров я шел по проходу. Все двери в купе были открыты, все уже знали о случившемся, с любопытством выглядывали, но никто не вылезал. Слава богу, хоть не кричали: «Распни его!» Прощальный взгляд моей красавицы… Всё! Мы вышли в тамбур. Дверь была распахнута. Что за станция? Даже платформы нет! Чуть в отдалении крутил синюю мигалку газик с милицейской полосой, а прямо внизу, у железных ступенек, стоял маленький коренастый милиционер с расплюснутым перебитым носом.

Мы стояли над ним.

— Ну, где там наш клиент? — Он задрал голову. — Мои ребятки заждались! — он усмехнулся, открывая фиксы.

Мои почему-то медлили.

— Ладно… тут полюбовно всё уладили! — произнес усатый. Поезд, скрежеща, двинулся.

— Гостям всегда рады! — донеслось, уплывая, снизу, и пошла тьма.

Я не верил своим глазам… Что же это?

Усатый мотнул головой внутрь вагона: «Пошли!» Мы ушли с площадки, и он вдруг сдвинул дверь с табличкой «Проводник». На столике красовался роскошный натюрморт: крупно порубленная пышная колбаса, благоухающая чесноком, нарезанная селедочка, усыпанная полупрозрачными кольцами лука… Зеленоватая бутыль!

Усатый достал стакан, поставил… Четвертый. Мне?

— Спасибо! — пробормотал я.

Шмыгая носом, явился проводник. От шинели его приятно пахло холодом.

— Ну, давайте! — Он разлил по стаканам, оглядел всех строго, особенно меня. — За то, чтоб мы всегда были людьми!

Я быстро закусил луком, и, наверное, от его едкости по щеке заструилась горячая слеза.

Проводник положил билетную сумку на сиденье, и вдруг я, как завороженный, уставился туда… Тридцать первая ячейка — вон она где, в самом низу, а мой билет — я вспомнил — он вставлял в середину. Вот же он! Господи! Двадцать первый! Я смахнул слезу.

— Ну ладно… чего расплакался, — пробурчал проводник. — Давай лучше по второй!

Двадцать первое! А я сел на тридцать первое, приняв на себя все эти муки. Зачем?

— А ты, наверное, думал, мы не люди! — проговорил безусый, чокаясь со мной.

Когда это я так думал?

Мы быстро выпили. Чувствовалось, что у всех накипело на душе и всем хотелось высказаться. Правда, то, что думал сейчас я, сказать никак было нельзя. Сказать, что ничего на самом деле нет и я еду обыкновенно, по билету? Большего плевка им в душу невозможно даже представить! Они только что помиловали зайца, и я им скажу, что я вовсе не заяц… Нет.

— Да, разговорчивый гость попался! — произнес усатый, и они засмеялись.

Действительно, что я сижу тут как пень?! Люди сделали добро, и хоть слов-то они заслуживают?

— Спасибо… вам.

— Разговорился, — произнес усатый, и они снова засмеялись.

«Ты… мастер слова! — мысленно проклинал я себя. — Можешь родить что-нибудь? Ну, давай!»

— Потратился, что ли, в Москве? — уютно усаживаясь, спросил проводник.

Мол, хотя бы увлекательным рассказом о московском загуле ты можешь нас ублажить?

Во ситуация! Любая история о любом безобразии будет здесь лучше, чем правда. Правда тут — самое худшее, что может быть. Любая ложь будет возвышеннее, чем правда. Я молчал, чувствуя себя Богом, который из ничего создал Храм Любви и Добра… Все закусывали луком, но, наверное, не только лишь поэтому слезы стояли у всех на глазах. И одним лишь словом могу все разрушить! Но зачем?

— Обокрали! — неожиданно даже для себя вымолвил я. Ну даешь, мастер слова! Я испугался.

— Где? — цепко спросил безусый.

Да, сюжет удачный, слушателей заинтересовал.

— В поезде! — с изумлением услышал я свой голос. — По пути в Москву.

— Номер поезда какой? — спросил усатый, почти уже официально поправляя ремень и берет.

Да… Разговорился на свою голову! Мы все вместе летели в пропасть, и надо было успевать еще как-то рулить.

— Двадцать восьмой, — проговорил я, вспомнив историю, приключившуюся с моим другом. Что ж, и несчастья могут сгодиться, иначе куда их девать?

— Точно! — усатый торжествующе шлепнул себя по мощному колену. — Она! Какая из себя?

Так. Новая сложность.

— Ну… — произнес я.

— Ясно! — произнес безусый. Чувствовалось, что я им уже не нужен: вечер удался!

— Бутылочку со снотворным распили? — плотоядно улыбнулся проводник.

— Ну я же не знал, что со снотворным, — ответил я простодушно. Они радостно захохотали. Удачный ответ!

Уходя, я слышал за дверью возбужденные их голоса. Да, чувствую — с историей я им угодил. Моя красавица, стоя в коридоре, грустно глянула на меня: ну когда же?.. Работаем! Пока недосуг! Красавица вздохнула. С некоторым изумлением она увидела слезы на моих щеках. Главное — чтоб людям было хорошо! И кстати, лопоухий наконец-то оказался рядом с ней и, тыкая в абсолютно темное окошко, что-то бубнил. И здесь все будет складно! Я прошел мимо в свое купе… Вернее — в чужое, но оказавшееся моим. Сдвинул дверь и ударился о запах. Да, питание одним горохом сказывается! Я мужественно сел. К тому же царь-горох у себя на верхней полке еще и храпел. И это еще не все!

— Витя! Ну угомонись! Ну что ты делаешь? — донесся жаркий шепот из темноты.

Ладно! Глубокий, освежающий сон! Сдвинув одеяло, стреляющее зарницами, я улегся.

— Витя… Что же ты со мной делаешь? О-о-о… Ви-итенька!

Да, в этом купе можно спать, только гороху наевшись!

Спасибо Вите, что хоть он не проронил ни звука.

— О-о-о-о-о… — с постепенным затиханием.

В купе наконец-то воцарились покой и блаженство, которые каким-то образом перетекли и в меня. Снова горячий шепот! Я вздрогнул.

— Ничего, Витенька… Не горюй! С такой машинкой, как у тебя, мы нигде не пропадем!

Вот это верно. Главный инструмент в хозяйстве всегда при них. Значит, и за них могу быть спокоен? Я начал засыпать под уютное покачивание. По коридору мимо, как дуновение ветерка, пронеслось: тихий, но довольно уже напористый басок лопоухого, хохоток красавицы. И за них, стало быть, можно быть спокойным? Все. Я рухнул в сон.

Проснулся я в купе, освещенном неподвижным солнцем. Стоим? Видно, мои добрые ангелы не решились даже меня будить. Я сладко потянулся, выглянул в коридор: из вагона выходили последние пассажиры. Я быстро собрался. На ходу увидел, что я, оказывается, не последний в вагоне: в своем купе крепко спал лопоухий… Счастливец!

— Я думал, ты навсегда решил остаться! — усмехнулся проводник.

— Нет, все… Спасибо вам.

— Помни мою доброту! С Рождеством тебя! — проговорил он почти величественно.

— И ты этот случай запомни! — сказал я.

Мы неожиданно обнялись…

Звонок!

Нет — не на перроне… Дома у меня. Дома я! Работаю! Обо всем прочем как-то забыл. Кого еще черт принес?

Открываю — и входит кто-то. В знакомом пальто. Спортсмен! Бывший. Теперь уже солидный человек. Глазам своим не поверил.

— Вам кого?

— Мне адрес ваш дал… шеф… Велел передать.

— Что?

Он долго ковырялся в кармане. Сердце мое прыгало. Вдруг? Но он вытащил маленькую.

— Вот. Шеф приказал. Говорит — иначе помрет.

Так. Саныч гнет свою линию. Шеф!

Как бы ответить пообиднее? А впрочем — зачем? Я уже пережил обиды (сочинительство — лучшее лекарство), а теперь…

— Завязал, — сказал я. — Выпейте с ним. Ну как он?

— Отдыхает. Заночевали у него в гараже.

— Неслабо.

— На работу меня берет.

— …Видимо, ангелом? — съязвил я.

Гость поморщился:

— Ну почему сразу так?

Шеф, при его теперешних возможностях, взять может только скалывать лед. Так это и самое главное сейчас — все падают!

— Униформу обещал дать!

Задаривает всех, Дед Мороз!

Сказать гостю — отдай пальто? Выйдет неполиткорректно. Рождественские подарки не отнимают! И не передаривают… как я.

— Ну… с гордостью носи!

Он понял — про униформу. Хотя я-то прощался с пальто. Обшмонать его тоже не комильфо.

— Ну я пошел?

— Иди! — Я обнял его.