Анатолий Жуков - Голова в облаках
— Чего ты городишь? Кто увез?
— Школьники. Ты разрешил, и увезли.
— Я же металлолом разрешил.
— Надо было бумагу дать, бумагу! С бумагой они бы к завскладом пришли, от завсклада — ко мне. А ты с одной Антиповной сговорился. А что Антиповна, глупая старуха…
— Ты не паникуй, а забери, и делу конец.
— Заберешь! Они на машине, сразу на пристань рванули — баржа там ждет. Ах, Семеныч, что ты наделал!.. И Смолькова, дурища такая, проглядела. Ну, я ей задам!
— Возьми мою машину.
— Да Федька под ней лежит, неисправна. Я грузовик возьму.
И едва отключился, как завизжал телефон, а в кабинет вбежала накрашенная Серебрянская, худрук Дома культуры, деловитая и стремительная. Она работала здесь недавно и жаждала отличиться. Такую не скоро вытуришь. А по телефону начальник районного ЦСУ эмоционально жаловался на бухгалтерию — не представили ежедневную сводку по валовому производству продукции! Неужели и Чайкин запарился?
Ручьев бросил телефонную трубку и, предупреждающе погрозив пальцем атакующей культурнице, нажал клавишу селектора:
— Сережка! Тут меня обложили наглухо, а ты сводку не дал, ЦСУ жалуется. Дай немедленно, а сам переходи в кабинет напротив, будешь пока первым замом и возьмешь часть посетителей на себя. Понял?
— Ты объяснил очень доходчиво.
— Не остри, а помогай, злодей.
— Я не обязана стоять перед вами, — кинулась опять Серебрянская. — У меня тоже нет времени. В Ивановку надо ехать, в Уютное. Мы можем не успеть, черт побери!
Ручьев ошалело потряс головой:
— При чем тут я?
— А при том, что мы брали обязательство дать сверх плана три концерта, в том числе один у вас на комбинате. Это что, трудно понять, да? Чего вы размышляете. Скоро обеденный перерыв, мы в темпе.
— Обеденный уже занят, лекцию вон читает. Две лекции подряд.
— Ну уж нет, извините, нам тоже надо отчитываться! Покажем пару номеров, отметьте бумагу, и счастливо оставаться. Ребята! — крикнула она, обернувшись к распахнутой двери. — Быстренько сюда с инструментами!
Ручьев, багровея, встал:
— Вы с ума сошли? Убирайтесь вон!
Но в кабинет уже вошли две девушки, большая и маленькая, и трое рослых парней — с гармошкой, гитарой и балалайкой. Серебрянская махнула им на свободное за лектором пространство:
— В темпе, ребята. Люди заняты, и надо мигом. — Обернулась к Ручьеву, с кокетливой наглостью объявила: — Первым номером нашей программы — русская пляска.
— Товарищи! Товарищи! — взмолился лектор, закрывая микрофон ладонями. — Вы же мне мешаете, как вы только смеете!
Но уже озорно вскрикнула гармонь, и две пары ударились в пляс. Девушки-лебедушки плыли, помахивая белыми платочками, парни вокруг них ударились вприсядку. Серебрянская хлопала в такт пляске и улыбалась, довольная: она знала и любила свое дело, а постановка русской пляски и частушечные номера ей как художественному руководителю, постановщику особенно удавались.
Ручьев ошалело глядел на эту вакханалию и чувствовал, что ситуация выходит из-под контроля. Не пускать бы эту идиотку с ее самодеятельными артистами, но он вчера еще отменил часы приема, а Дуси, видно, нет, даже не докладывает.
Плясуны быстро закончили номер, и Серебрянская объявила современные частушки на злобу дня:
— Алла, Светочка, в темпе!
Лектор под столом собирал бумажки и опасливо оглядывался. В двери кабинета на миг показался Чайкин, вытаращил глаза и скрылся. Парни с гитарой, балалайкой и гармонью дружно грянули дробное, частушечное. Большая Алла, уперев руки в бока, стала в позицию напротив подружки, топнула босоножкой и бойко запела:
Мы забыли день вчерашний,
Жизнь счастливая у нас,
Мы на сто гектаров пашни
Производим сто колбас.
И пошла притопывать перед музыкантами, перед подружкой. Затем запела маленькая Светочка;
Ты учти, подружка Алла,
Ин-тен-си-фи-ка-цию.
Производите вы мало —
Нет механизации.
Потом опять залилась крупная Алла, да насмешливо, издевательски:
Ой, подружка моя Света,
Мясорубок у нас нету.
IX
Чайкин, с арифмометром в одной руке и с папочкой канцелярских «дел» в другой, переходил в кабинет первого замдиректора и в коридоре встретил бегущую Дусю.
— Где тебя носит, подружка? Шеф горит белым огнем, а она где-то бегает!
— Не где-то, а доску передовиков в колбасном оформляли.
— Столько времени?
— Покрасивше хотелось написать, а красной краски нет, в магазин пришлось идти. — Она открыла перед ним дверь своего предбанника и поразилась: — Боже, поют!
— «Не искушай меня без нужды…» — летело из кабинета директора доверительно.
— Сережа, зачем ты их пустил?
…Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней.
— Там и концерт и лекция сразу, — сказал Чайкин. — Лектор по микрофону шпарит, а микрофон включить забыли. Шнур под столом лежит. Вот деятели!
— Зачем ты их пустил?!
— Я что, твой заместитель по строевой части?
— Прости, Сережа, но я ничего не понимаю. — Дуся сжала руки, нервно хрустнула пальцами. — Правда, он вчера сам разрешил заходить в любое время, но ведь по делу!
— Вот они и заходят. Нынче у всех дела, и у всех разные. Давай садись на свое место и разделяй посетителей на два потока: одних к нему, других ко мне. Все равно каких.
— Что же это делается, господи!
Чайкин пошел устраиваться в новом кабинете, а Дуся решила выдворить самодеятельных артистов. Но они уже выходили сами во главе с сияющей Серебрянской.
— Порядочек! — торжествовала она, помахивая только что подписанной Ручьевым бумагой. — Теперь махнем в Ивановку и устроим платный. — Увидела через открытую дверь кабинета Чайкина, сделала ему ручкой: — Привет героям экономического фронта!
Они вывалились в коридор, шумные, неудержимые, и идущая навстречу Нина Башмакова опасливо уступила им дорогу. Но в кабинете первого зама сразу воспрянула:
— Тебя повысили, Сережа?
Он озабоченно поглядел на ее тощую денежную сумку:
— Ты чего пустая?
— Подпись не сошлась: хвостик на образце загнут вверх, а на чеке вниз, и не дали. И что это Анатолий Семенович так, вверх, так уж вверх бы держал все время!
— Не удержал Анатолий Семенович, скрутили. Заполняй новые, а то не успеем. — Он увидел в приемной возбужденную Смолькову, которой заступила путь в директорский кабинет Дуся, вышел помочь. — Вы что, Смолькова, не слышите, что директор занят?
Та сразу вспыхнула:
— Вы на меня, товарищ Чайкин, голос не повышайте, я по неотложному делу. Школьники не виноваты, и я не виновата, сами отвечайте. Просила письменное распоряжение — не дали, а теперь всю вину на меня, да? Кто у вас разберет, где лом, а где нужный механизм. Мясорубки заржавели, краска облупилась — думали, старые, давно списанные…
— Зайдите попозже, сейчас не до этого, — сказал Чайкин, провожая ее до двери.
А в дверях уже были два новых посетителя: сам Башмаков и его пожарник. Оба одеты по форме, даже в касках.
— Привет начальству! — не удержался Чайкин. — Давно не виделись, тоскуем, понимаешь.
Башмаков проигнорировал насмешку будущего, извини-подвинься, зятя, чтобы не обострять понапрасну отношений, прошел к цилиндрической, окованной черной жестью печке, открыл дверцу.
— Так и есть, не опечатана. — Строго поглядел на своего пожарника, решил: — Составим акт и оштрафуем.
— Кого? — удивился Чайкин. — Вы же здесь работали!
— Не имеет значения, понимаешь, поскольку я на другом объекте. Порядок должен быть. Отопительный сезон кончился, и, извини-подвинься, баста. Я вам не прежний начальник, который распустил массы: топят печки, когда хотят. Сейчас, извини-подвинься, лето — не позволю. Состоится зима — топи, понимаешь, поскольку такая установка и холодна Я наведу порядок.
— Навел уже, — усмехнулся Чайкин, направляясь в свой временный кабинет. — Так навел, что не разгребешь.
Башмаков и тут сдержался, сказал только повелительно пожарнику:
— Составим акт и опечатаем все печки на комбинате. Все до одной!
— Надо бы проверить трубы, — посоветовал тот.
— Проверим, понимаешь. Все до одной проверим. И если неисправны, извини-подвинься, развалим.
И ушли, стуча сапогами в лад, как в строю.
Нина стояла пунцовой от смущения: дома отец был нормальным человеком, он даже «понимаешь» и «извини-подвинься» говорил редко, но едва оказывался в служебной обстановке, сразу превращался в такого вот дуба. Он верил, что начальник должен быть именно таким, иначе это не начальник или не настоящий начальник. Он даже Балагурова осуждал за склонность к шутейности, хотя почитал должность первого секретаря райкома и знал, что Балагуров честен, распорядителен, деловит и соответствует занимаемой должности.
