Татьяна Буденкова - Женская верность
— Это мы махом, — и действительно, не прошло и часа, как дверь была в порядке, а новенький замок укреплён блестящей металлической полоской, на всякий случай.
За то время пока налаживали дверь, Марфа начистила и отварила картошки, обжарила сало с луком, всё с собой привезла, нашла стеклянную банку, плотно уложила картошку в банку, укутав всё это полотенцем, положила на газетку пару солёных огурцов и, решив зайти в магазин купить молока, направилась в роддом.
Принимая передачу, пожилая нянечка, улыбаясь, говорила: "Ну, что вы беспокоитесь. Мы мамочек кормим. У нас еда отменная. Вот седни на завтрак каша на молоке, хлеб с маслом и сладкий чай. А на обед и первое, и второе и третье. Да ещё до ужина полдник бывает. Дополнительно кормим, ведь они у нас сами — кормящие". Марфа улыбнулась, на душе немного потеплело. Ничего, главное чтоб дочь, да внук здоровы были, а там всё образуется. Чай не безрукие. Дождавшись возвращения, спросила: "Как там?".
— Внук у вас, скажу вам, красавчик. Счас кормление, так он при ней. Вы здание обойдите, а там от угла второе окно, крикните, может в окно покажет, — Марфа кивнула, поблагодарила и заспешила, сама не зная почему.
Разглядеть в окно крошечный сверток было невозможно, но в груди поднялась такая волна радости и счастья, что Марфа и улыбалась и плакала и притопывала на месте одновременно.
— Ань, я вечером опять приду. Чего принесть?
— Мам, ничего не надо, всё есть.
— Ладно, сама посмотрю. Да у окна-то, у окна не стой, простынешь.
Вернувшись в квартиру, Марфа мыла, выскребала и наводила чистоту. А вечером, купив в магазине сметаны и булочку, опять побежала к Анне. Возвращаться не спешила. Жизнь странным образом наполнилась счастливыми заботами. Вроде и те же, что из утра, ан, нет! И воздух свежий. И люди улыбаются. И фонари вон как светят. Квартира есть. Сама Анна грамотная, институт закончила. Внук, бог дал, здоров. А гада этого она на порог не пустит! Ещё поднимаясь по лестнице, увидела, Иван сидит на ступеньках. Замок-то она сменила. Такой же грязный, но видать — трезвый.
— Чего это, я уж и к себе домой попасть не могу. Ишь, раскомандовались тута!
Она остановилась.
— Квартира эта моей дочери, как специалисту, после института дадена. А издеваться над ней и моим внуком — не позволю!
— Чего на весь подъезд раскудахталась! Дома и разберёмся.
— Ежёли опять скандал учинишь, али с пьяной мордой придешь, сдам в милицию. Попомни моё слово. А там как Анна решит, так тому и быть, — и она отомкнула дверь.
Весь вечер зять пытался мыться, чистить обувку, толокся без толку, и было видно, что давно уж человеческий облик потерял, и навряд ли он к нему вернётся. Марфа смотрела, вздыхала и никак не могла понять: как её умная, грамотная Анна, могла сойтись с таким человеком?
— Каким же боком ты к моей Аннушке-то подкатился?
— А летом дело было. Поход. Река. Гитара. Там все девки от зависти позеленели.
— Ой-иии…
— Ну, я тогда самую малость прикладывался. Пообещал — брошу.
— Дак бросай.
— Ну да, вот счас, возьму и всё брошу!
— Тады: вот бог, вот тебе порог!
— А это не вам решать! Я её муж! И деться ей некуда! Кто её с моим дитем кормить будет, да одевать!
— Это ты-то кормишь, да одеваешь? — Марфа распахнула створки старого, скрипучего шифоньера: на трех вешалках болталось старое, ещё девичье пальто Анны, тёмно-зеленая вытертая мужская тужурка и отдельно висел чистый ситцевый халат.
— Тебя спрашиваю, где одёжа-то, где? Это одежа, это?! — больше там ничего не было. Марфа осмотрелась по сторонам. Но в комнате просто негде было спрятать что-нибудь из одежды. Под кроватью стоял старый коричневый, оббитый дерматином, чемодан. Она резко выдвинула его, откинула крышку, но кроме старенького, поношенного нижнего белья, да приготовленных, тоже видно из старой простыни, детских пеленок, там ничего не было.
— А шаль, шаль-то, что я в тот приезд привезла где?
— Больно нужно мне в вашем бабьем тряпье копаться! Может она ту шаль, пока я выпимши, куда прогульбанила…
— Это с пузом-то прогульбанила? Обдумайся, что болтаешь.
— Все бабы одинаковы. Чем твоя Анька лучше? Переспала со мной ещё до регистрации. Вот теперь и думай, прогульбанила она шаль или кто украл!
— Значит так, ежели хоть раз придешь выпимши — вызову участкового. А жить буду у вас. Понял?!
— Чего добьешься? Девок счас — как грязи. А парни — все наперечет. Меня любая пригреть за счастье сочтет.
— Вот и осчастливь какую другую, а нас оставь в покое.
— А видал я вас… — он схватил шапчонку, накинул на плечи куртку и выскочил за двери.
"Видать, более невтерпёж тверезому находиться", — подумала Марфа, но, замкнувшись, поняла, что рада его уходу, потому что опасалась с пьяным ночевать. Долбанет кулаком, а много ли ей в её возрасте надо?
Глава 26
МОТОЦИКЛ
Случилось невероятное. Никому и в голову прийти не могло. Кто б подумал, что так бывает. Ну, может где и бывает, конечно, только не с нашим Илюшкой.
А приключилось следующее. Как-то вечером Илья вернулся домой, и положил на стол цветную бумажку.
— Вот, мотоциклет купил.
— Совсем, малый, ополоумел. Это на какие же деньги? — не обратив никакого внимания на эту бумажку, Устинья беззлобно пожурила сына за глупую шутку.
— На обедешные. Ты мне на обед в столовой семьдесят копеек давала? Давала. Так вот я купил порцию щей и четыре куска хлеба с чаем, а на оставшиеся тридцать копеек — лотерейный билет. Говорю ж тебе — мотоциклет выиграю.
— Ладно, болабон. Вот через три дня твоя Тамара от своей матери возвращается, ты бы хоть сходил, комнату проведал.
— А чего её проведывать? Стоит где стояла. Барак, я шёл — видал, никуда покель не переехал.
Устинья убрала цветную бумажку в комод. Слыхала, люди по рублю, а то и по три выигрывали. И стала накрывать стол. Время подходило к ужину.
Прошло месяца полтора или два и как-то вечером Илья пришел к матери с газетой.
— Вот розыгрыш прошел и таблицу выигравших номеров пропечатали. Доставай-ка, мать, билет — проверю, как там мой мотоциклет? Когда получать?
— Какой ещё билет? — Устинья совсем забыла о купленной сыном лотерейке.
— Мамань, да неужто потеряла?
— Энто та бумажка, что ты вместо обеда купил, щёль?
— Она, мамань, она, — расстелив на столе газету, Илья выжидательно смотрел на мать.
Устинья потопталась на месте, потом открыла один ящик комода — нет, сюда не ложила, другой — нет.
— Тьфу, я ж его в портсигар положила, — и достала привезенный Иваном для отца подарок.
Щелкнул замочек и среди трехрублевок, и даже одной пятирублёвой купюры, свернутый пополам, лежал тот самый билет.
С работы вернулась Тамара. С улицы прибежали гулявшие там дети. Номеров в газете была целая страница. Дети облепили Илью, все ждали, если совпадет номер, но не совпадет серия — то выигрыш — рубль.
— Так, так… Хм… Номер совпал.
— Не суетись. Смотри серию, — Акулина подошла поближе.
— Смеётся, поди, — недоверчиво улыбнулась Тамара.
— И серия совпала, — Илья разгладил газету.
— Не спеши. Смотри внимательнее. Может, ошибся, — посоветовала Устинья.
— Давайте я проверю, — Тамара наклонилась над газетой.
— Совпадает. Всё совпадает.
— Хучь бы рублей двадцать пять выиграть, — вздохнула Устинья.
— Мотоцикл "Урал", — Илья прочитал вслух газетную строчку.
— Вот, я же говорил! Говорил! — и он заплясал на месте.
В этот момент в комнату вошел Иван. Выслушав сообщение, сам ещё раз проверил, и удивленно посмотрел на детей. Они грустной стайкой сидели на диване.
— Чего не радуетесь? Чай покатаетесь.
— Ну, это ещё будет когда, а вот если бы рубль, то мороженое сегодня, — вздохнул Володька.
— Ну, по такому поводу — мороженое всем! — и Илья достал из кармана три рубля.
— Тётя Лина, тебе уж с детворой за мороженым идти.
Это был первый личный транспорт на Бумстрое. Что бы было где поставить мотоцикл, Иван и Илья построили нечто среднее между стайкой и гаражом.
Как с одним глазом Илья получил права — его тайна. Но ходили слухи, что рябой мужик, которым Устинья пугала не желавших укладываться спать внуков, по данной ему для этой устрашающей цели клички — Юрка-Бобка, прошел окулиста за Илью, поскольку фотографии на справке не было.
Лето было в разгаре. Великолепная, никогда не высыхающая лужа, согретая солнцем, притягивала детвору как магнитом. Задрав подолы ситцевого платья, три сестры: Татьяна, Галина и Наталья — мерили лужу. Было примерно до колена. Из дверей барака вышел босоногий, в трусах и майке мальчишка. В руках кусок хлеба, отрезанный через всю булку, намазан маслом и сверху посыпан сахаром.
— Вовочка, на улице не едят, — сделала замечание брату Галина.
