Татьяна Буденкова - Женская верность
— Хошь?
— Налей чуток. В горле пересохло, — щеки Ульяны покрылись пятнами.
— А ещё, тебе, Ульяна, скажу — не вздумай свои чудеса творить. Энто я неспроста говорю. Упрёждаю всурьез, — и Устинья поставила на стол пустую кружку.
— Ну, не без греха. Так, где бы поругался, где как. А так случаем искалечит или того хуже, Тут не только мне горе, но и Ивану — тюрьма.
— А знаешь ли в чем грех-то?
— Ну, бывает, выпивает Марья. Я думала замуж выйдет, ребёнка родит — отступится от зелья. Но ни мои уговоры, ни отвары трав, ничто не помогает. Какое-то время держится, да бывает — срывается.
— Раскудахтались две наседки. Вы подумали об том, что это их дело? — Акулина говорила тихо и внятно.
— Вы-то поймите, одна она у меня. Я её без мужа вырастила. Кровиночку мою.
— Знаешь, Ульяна, вот у меня на руке пять пальцев, а какой не порежь, одинаково больно. Так и дети. Хучь один, хучь четверо, все одно — за каждого больно.
— Ты бы, Ульяна, лучше почаще у них бывала, когда Иван на работе. Может Марья остепениться. Пореже прикладываться будет. Теперь уж щё? Карауль. А расходиться им, али нет, Кулинка верно сказала, дело не наше. Сами решат.
— Ну, что ж? Вот и поговорили. Пойду я. Хоть и горько мне, и стыдно, а всё одно — дитё своё в обиду не дам, — и Ульяна вышла из комнаты, тяжело ступая и придерживаясь за косяк.
Устинья с Акулиной какое-то время лежали молча.
— Кулинка, спишь щёль?
— Уснешь тут с вами! Желудок расходился, сил воли нет терпеть, — Акулина встала, достала настойку колгана, выпила рюмку, подумала, выпила ещё грамм двадцать.
— Не война сейчас. Дите Иван не бросит. Будет помогать. Да и куда на такую мать бросить? — Акулина пыталась улечься поудобнее, чтобы утихомирить боль, но та как назло разыгралась вовсю. — Опять же мы, покель живы, от свово внука не откажемся.
— Ну что ж мне, Ваньке советовать разойтиться?
— Разойтиться, не разойтиться, а руки пущай и в самом деле не распущает. Ульяна права — до греха не далеко. Да и дите перепугают с такой жистью.
Устинья уснула, а Акулина так и проворочилась полночи от нестерпимой боли в желудке. К утру немного полегчало, и она тоже уснула, да сон был недолгим, пора было вставать на работу.
Глава 24
ИВАН ДА МАРЬЯ
С этого времени Иван всё чаще стал ночевать на Бумстрое. Устинья лишних вопросов не задавала. Как-то вечером Иван и Илья чистили погреб, в построенной рядом с бараком стайке. Тамара и Акулина кроили для Наташки платье. Устинья была занята у печи. За окнами уже стемнело, когда вернулся Илья.
— Иван-то, щё? Даже не умылся, домой уехал? — спросила Устинья.
— Да он тута. Счас придет.
Иван действительно скоро вернулся. Но обычное в последнее время подавленное настроение исчезло. Он с аппетитом поужинал, посмотрелся в зеркало:
— А давно я в баньке не был! Схожу-ка завтра. Есть у меня что тут из одежи, а? Мамань?
— Дак ить воинское все твое постиранное. И портки, и кальсоны. Рубаху хошь отцову дам, хошь Илюшкину. А щё в баню-то наладился? Дома-то ванная, сам говорил.
— Ванная она и есть ванная, косточки попарю. Языком с мужиками почешу. Душа устала. Отдыха просит.
— Ну и ладно. В баню так в баню. Худого в том ничего нет.
Поскольку Иван остался ночевать, то Илья с Тамарой пошли к себе домой. Наталья, вцепившись в Устиньину юбку, выпросилась остаться тут.
Но не судьба была Ивану на следующий день в баню сходить. Пришла Марья, красивая, улыбаясь как ни в чём ни бывало:
— Ванечка, будет тебе уж у матери-то ночевать. Пошли домой. Ой, каких я пирогов тебе напекла. В полотенце да Сережкино одеяло укутала, чтоб не остыли. Пойдем.
Не очень охотно, скорее растерянно Иван кивнул:
— Ладно, мам, я в другой раз в баньку схожу…
— Ну щё ж. Банька-то никуда не денется.
Не прошло и недели, как Иван вновь появился, только теперь уже с узелком.
— Вот, взял смену белья. А то, как в баню-то итить.
В этот день он опять ночевал у Устиньи. Вечером, когда выключили свет и все устроились на своих местах, Акулина спросила:
— Иван, никак ты совсем от дома отбился?
— Серёгу жаль. А то бы и отбился. Хотя, сами видите, он всё больше у тёщи. Не могу я его с Марьей оставить. Мал ещё. Ему уход нужен. А Марья навеселе — обычное дело.
Ни Устинья, ни Акулина больше ничего не сказали. Что тут скажешь? Теперь в дни получки Иван большую часть денег относил Марье, оставшуюся отдавал Устинье. Вся одежда оставалась у Марьи. И потому, считалось, что дом его как бы там. На самом же деле Иван жил на своем прежнем холостом месте.
Как-то вечером Устинья возвращалась с работы, перемыв полы в заводоуправлении после окончания рабочего дня. И хотя время было ещё не позднее, вечер уже вступил в свои права. Легкий сумрак лег на крыши бараков и длинные тени почти сравнялись с вечерним светом. Возле ограды соседнего палисадника о чем-то тихо разговаривала парочка. Устинья пригляделась. Ванюшка! Рядом стояла его давняя знакомая — Анна. Устинья знала, что до знакомства с Марьей Иван какое-то время встречался с Анной, потом оставил её и женился на Марье. Устинья отвернулась, будто не заметив, ещё сама не зная как быть? Но только она миновала парочку, как услышала:
— Мама, мам! Погоди, — позади Устиньи послышались торопливые шаги.
— Домой? — Иван догнал Устинью.
— Куды ж ещё?
— Встретил сейчас Анну. Она тоже замужем. Ждет ребенка. Живет с мужем на закрытой территории.
— Ну и слава богу, что у неё все хорошо.
— Да что-то я особого счастья не заметил.
— У всех свои заботы.
— Так-то оно так. Да какая-то она… как потерянная.
— У тебя своя "как потерянная". Вот и думай об себе, а не о чужих женах.
— Да уж всю голову сломал. А что тут придумаешь? Марья и раньше к бутылочке прикладывалась. Да, покель вместе не жили, я особого значения не придавал. Ну, иной раз позволит себе, да и то при мне. Даже интересно было. Думаю теперь, и без меня позволяла, да Ульяна это дело ловко скрывала. А дома уж почитай месяц не был. Да и есть ли у меня энтот дом? — голос Ивана звучал глухо.
— Вань, ну ить не об Марье речь. Баба она взрослая, здоровая, видная, жить по-человечески захочет — не пропадёт. А как с Сережкой быть?
— То-то и оно, мамань. Вся душа изболелась, — Иван замолчал. Так и дошли до самого барака. У входа Иван остановился:
— Сергей-то больше с бабой Ульяной. А деньгами я, сама знаешь — не обижаю. Да и квартиру — то же для него. А там — видно будет. Жизни у нас с Марьей не получилось. Ты, мать, ещё не всё знаешь. А рассказывать, уж не обижайся, не буду. Потому как, я тоже живой человек и своё самолюбие имею, — и Иван пропустил Устинью впереди себя в двери барака.
Глава 25
АННА
Ранее летнее утро шелестом молодой черёмухи под окном и щебетом птиц врывалось в окно. Почти всю ночь Анна не спала. Переживала, что ничего про свою горькую семенную жизнь не решается матери рассказать, а уж ребнка ждёт. Вспоминала вечернюю встречу с Иваном, и на душе становилось так тепло, что щекотало под ложечкой. Перебирая в памяти плохое и хорошее, прислушалась, мать проснулась.
— Никак не спишь?
— Да так что-то.
— Успевай. Вот родишь, не скоро выспишься. Уж какая ты ревучая была — не приведи господи. До трёх лет я только и мечтала, что настанет пора, когда и ты спать захочешь. Вот тогда и я высплюсь. Потом, вроде, полегчало. Да ненадолго. Маленькие детки — маленькие бедки, а как подрастать начинаете — греха не оберёшься. Вырастете, всё одно не легче. Сердце вынимаете. Потому как вы что большие, что малые — всё одно для матери — дети… Так до самой смерти для родителей детьми и остаётесь, — говоря всё это она умылась, заправила свою постель и уж было хотела о чем-то спросить Анну, но та спала, под ровный звук родного с детства голоса, спала тихим, безмятежным сном, как спят только рядом с мамой.
В этот же день Анна уехала к себе домой, пообещав матери выправить пропуск для въезда в зону, где строилось что-то секретное и Анна жила там с мужем. До родов было ещё далеко, и поэтому Марфа решила, что соберет денег и купит дочери пуховую шаль, а уж потом будет готовить приданное будущему внуку или внучке.
Время шло, наконец-то пришло письмо от Анны, что пропуск готов, и она может приехать в гости. Было это письмо каким-то неровным. Ничего в нем толком не говорилось ни о здоровье, ни о семье. Лето уже закончилось. А Сибирская осень, известное дело, дожди, холода, да ранние заморозки. А там и глазом моргнуть не успеешь — снег лёг.
Получив письмо, Марфа долго не раздумывала, собрала самое необходимое, а также купленную для дочери пуховую шаль, и поехала к ней. Телеграмму она не давала. Ну, ведь это не другой город, а тут, по Сибирским меркам, рядом. И ехать-то всего ничего, на автобусе. А приезжает он туда вечером. Значит, будут дома. И Марфа пустилась в дорогу. Доехала, и правда, быстро и без приключений.
