Мордехай Рихлер - Версия Барни
Жиродье заинтересовался.
— Хорошо, но я должен увидеть первые двадцать страниц, а потом можно будет заключить договор, — сказал он.
Но я так и не перевалил за страницу три.
Сегодня утром я валялся в постели, пока меня окончательно не разбудил почтальон.
Заказное письмо.
По меньшей мере дважды в год я смело могу рассчитывать на получение от Второй Мадам Панофски заказного письма — одного в годовщину исчезновения Буки, а второго сегодня, в день, когда суд выпустил меня на свободу, признав невиновным, тогда как в ее глазах я виновен так, что клейма негде ставить. Сегодняшнее послание оказалось, для разнообразия, удивительно лапидарным. Вот весь его текст:
НИКОГО НЕ ПРЕДАДИМ, НИКОМУ НЕ ОТКАЖЕМ И НЕ ОТСРОЧИМ ИСПОЛНЕНИЯ СУДА ЛИБО ИНОЙ ЗАЩИТЫ СПРАВЕДЛИВОСТИ.
Великая хартия вольностей, статья 40 (1215 г.)
Ничего не поделаешь, то тут, то там я на Вторую Мадам Панофски время от времени натыкаюсь. Однажды видел ее в отделе нижнего белья универмага «Холт Ренфрю», где я люблю послоняться. В другой раз мы столкнулись у кулинарного прилавка ресторана «Браун Дерби», где она отоваривалась огромным количеством гефилте кишкес, жареной грудинки, печеночного паштета и картофельного салата — казалось, она собирает народ праздновать бар-мицву[176], но я-то знал, что все это она берет для себя. А последний раз я встретил ее в ресторане отеля «Ритц», куда (я забегаю здесь чуть вперед в своем повествовании) я пригласил обедать мисс Морган, лишь бы продолжить с ней дискуссию о девушках, впавших — быть может, не совсем еще безнадежно — в сапфическую ересь. Вторая Мадам Панофски была с двоюродным братом нотариусом и его женой. Подобрав со своей тарелки последние остатки соуса корочками хлеба, она вооружилась вилкой и принялась охотиться с ее помощью на лакомые кусочки мясца и картошечки на их тарелках. Конечно же, она метала в нас злобные взгляды, приметив, что на нашем столе царит бутылка шампанского «дом периньон» в серебряном ведерке. Когда за их столом расплатились, она ухитрилась пройти мимо нашего, остановилась, угрожающе скривилась в сторону мисс Морган, а потом повернулась ко мне и осведомилась:
— Как поживают твои внуки?
— Не оборачивайся, — сказал я. — А то можешь превратиться в соляной столп.
Вторая Мадам Панофски даже в девушках особой стройностью не отличалась, хотя была когда-то, надо отдать ей должное, женщиной приятной полноты — зафтиг[177], как говорят евреи, но у нее давно уже вошло в привычку утолять непреходящую печаль едой. Теперь она по необходимости носит балахоноподобные кафтаны, скрывая под ними брюхо, которое сделало бы честь любому борцу сумо. Ходит с трудом, тяжело дыша и опираясь на палку. Она напоминает мне Тетти[178] Сэма Джонсона в описании Дэвида Гаррика[179]: «…очень жирная, с более чем выдающейся грудью и пухлыми щеками вызывающе красного цвета, достигнутого с помощью толстого слоя румян и усиленного обильным употреблением горячительных напитков, она всегда одета в причудливые, кричащие наряды и претенциозна как в речи, так и в поведении вообще». Говорят, друзей у нее осталось мало, зато она вовсю ублажает себя интимными отношениями с телевизором. Я с удовольствием представляю себе, как она в особняке, который покупал я, валяется на тахте, пожирая бельгийские шоколадки из стоящей перед ней лохани, и смотрит по телевизору одну мыльную оперу за другой; перед обедом вздремнет, за едой вместо вилки и ложки пользуется вилами и лопатой, а потом опять валится на тахту перед телевизором.
За завтраком я, как примерный гражданин, перелистываю «Газетт» и «Глоб энд мейл», чтобы быть в курсе той комедии, внутри которой мы существуем в нашем, уникальном даже для Канады, «отдельном обществе».
Такая здесь поднялась последнее время паника, что даже знавшие все наперед молодые еврейские пары среднего достатка, которые еще в восьмидесятых удрали в Торонто (скрывшись не столько от нескончаемых нападок и поношений, вызванных межплеменными склоками, сколько от приставучих, докучливых родителей), перепуганы не на шутку. Многие не знают, как отбиться от звонков стареющих мам и пап. «Герчик, я понимаю, она не очень-то нас обожает — твоя жена, эта транжира, но, слава богу, свободная комната у тебя имеется, потому что мы приедем в следующую среду и поживем, пока не найдем квартиру с вами по соседству. Ты не забыл, что мама не выносит рок-музыку, так что поговори с детишками (благослови их Господь), и если тебе так уж надо курить при нас, то кури на лестничной площадке. Мы ведь не будем никому мешать! Герчик, ты где? Герчик, ну скажи уже что-нибудь!»
Согласно последним опросам общественного мнения, ситуация с референдумом намечается ничейная, но в баре «Динкс» звучат шутки самого замогильного толка. Один из завсегдатаев, Сай Тепперман, фабрикант одежды, предвидя бойкот своих товаров во всей остальной Канаде, сказал: «Я серьезно подумываю, не начать ли мне вшивать в джинсы лейблы "Made in Ontario" на случай, если эти мерзавцы победят». Обозреватель «Газетт» Зак Килер, как всегда, выступал с шутками скорей детсадовского свойства. «А знаете, почему ньюфики за отделение? Они думают, что, если Квебек отвалится, им в Онтарио будет на два часа ближе ехать»[180].
Мисс Морган, она же «Кобёл с микрофоном», в день ее первого визита сообщила мне, что собирается голосовать за независимость. «Они тоже имеют право на свою страну. Они действительно представляют собой отдельное общество».
— Как насчет того, чтобы со мной пообедать?
— Вы же годитесь мне в дедушки!
— Так. Следующий вопрос, пожалуйста.
— Если бы ребенок, который у Клары родился мертвым, был белым, вы бы ее все равно бросили?
— Вы хотите сказать, дошло бы у нас до развода или нет? Что ж, это интересный вопрос. Я мог бы сдуру подумать, что ребенок мой.
— Но в вас все же глубоко сидит предубеждение против афроамериканцев?
— Да ну, еще чего.
— Я снеслась с Измаилом Бен Юсефом, которого вы знали под его рабским именем Седрик Ричардсон, и он утверждает, что вы систематически посылаете ему бранные письма.
— Готов поклясться на головах моих внуков, что он лжет.
Она полезла в папку и протянула мне ксерокс письма, в котором некое общество «Старейшины Сиона» призывало учредить стипендии для черных братков, попавшихся на грабеже.
— Фу, какая гадость, — сказал я. — Это же просто дурной вкус!
— Но разве это не ваша подпись стоит внизу страницы?
— Нет.
Она тяжко перевела дух.
— Уже много лет Терри Макайвер — этот расист, этот женоненавистник — посылает людям оскорбительные письма от моего имени…
— Давайте это оставим.
— А если вы не хотите, чтобы приличные мужчины глазели на вашу очаровательную грудь, то почему вы не носите лифчик — тогда соски не проступали бы столь явно. Ведь это отвлекает по меньшей мере!
— Вот что, мистер Панофски. Столько мужчин торчат на власти своего пениса и столько их меня уже и лапали, и щипали, что я предлагаю раз и навсегда закрыть эту тему. Женщины нетрадиционной ориентации потому вас и пугают, что вы боитесь той угрозы, которую они представляют для (кавычки открыть) нормальной (кавычки закрыть) патриархальной, авторитарной системы, основанной на подчинении женщин мужчинам.
— Не сочтите за назойливость, — сказал я, — но как ваши родители относятся к тому, что вы лесбиянка?
— Я называю себя не так. Я гуманосексуалка.
— А, ну тогда между нами все же есть что-то общее.
— Вы согласились на это интервью, чтобы насмехаться?
— А почему бы нам не продолжить дискуссию за обедом?
— Идите вы к чертовой матери, — сказала она, собирая вещички. — Если бы не вы, Клара была бы и сейчас жива. Это мне Терри Макайвер сказал.
14
Париж, 1952 г. Прошло всего несколько дней после смерти Клары, я нехотя выплывал из очередного водочного ступора, совершенно не понимая, где я, что со мной, и тут вдруг встрепенулся: вроде послышался какой-то звук — нечто среднее между царапаньем и стуком в дверь. Кыш, кыш отсюда, подумал я. Но стук продолжался. Опять, наверное, Бука. Или Йоссель. Мои преданные сиделки. Кыш, все кыш, подумал я, отворачиваясь к стене.
— Мистер Панофски, мистер Панофски, пожалуйста, — послышался незнакомый голос. Очень жалобный.
— Всен-нахх! Все! Я болен.
— Пожалуйста, — снова заныл незнакомый голос. — Я не уйду, покуда вы не откроете дверь.
Пять вечера. Я встал с дивана, в котором звякнули сломанные пружины, доплелся до ванной и плеснул себе холодной воды в лицо. Может, это какой-нибудь искатель дешевого жилья, он хоть избавит меня от этой квартиры. Я ведь дал уже объявление в «Интернэшнл геральд трибюн». Что тут поделаешь? По-быстрому собрал с пола грязное белье, пустые бутылки, тарелки с недоеденными сосисками или остатками яичницы и сунул все это в первый попавшийся ящик комода. Стараясь не споткнуться о картонки с Клариными вещами, пошел к двери и отпер. Передо мной оказался маленький, коренастый незнакомец с черной, тронутой сединой «вандейковской» бородкой и в роговых очках, увеличивавших его глаза, карие и печальные, как у спаниеля. Возраст его я оценил примерно лет в пятьдесят с небольшим. Человек в суконном зимнем пальто с каракулевым воротником и фетровой шляпе, которую он торопливо снял, оставшись в черной ермолке, пристегнутой к гладким седым волосам заколкой-невидимкой. Пальто было распахнуто, и я заметил, что плоскость его галстука аккуратно разрезана ножницами надвое.
