Мэри Чэмберлен - Английская портниха
И вот он.
В коричневой фетровой шляпе и бежевом плаще с погончиками. Усы, очки, улыбка. Здравствуй, Ада.
– Станислас, – крикнула она. – Станислас!
Он пересек дорогу. Ада рванула следом, хватая ртом воздух. Она была еще слаба, ноги подкашивались. Но нужно догнать его. Поговорить с ним. Скажи, что ты заблудился. Скажи, что искал меня. Думал обо мне каждый день. Ты и я, Ада, когда война закончится, уж мы свое наверстаем. Она думала о нем каждый день, мысли крутились, как колесо святой Екатерины, искрясь любовью и ненавистью. Станислас и Томас. Ее семья.
Вдруг он пропал. Ада остановилась, тяжело дыша. Наверное, ей привиделось. Немудрено.
Часть вторая
Лондон июль, 1945-й
Ада сидела в купе «Только для дам», напротив зеркало, будто перцем посыпанное, и реклама Истбурна и Бексхилла – невероятно голубые небеса и ярко-желтый песок. Южные железнодорожные линии. Поезд был грязным, на окнах слой сажи. Ада улыбнулась соседкам, когда они развернули пергаментную бумагу с бутербродами. Рыбный паштет. Печеночный паштет. Сардины. Бутерброды в поезде раздавала девушка из «Женской добровольческой службы» – под зеленой формой ладная фигурка, на губах розовая помада. Ада давно не видела ничего настолько женственного. Она украдкой ощупала себя: там, где должны быть выпуклости, пальцы попадали во впадины. Ни груди, ни бедер. За последнее время она обросла кой-каким жирком, спасибо сестре Бригитте, но ребра до сих пор можно было пересчитать. Женщины в вагоне все были худыми, все ПБП, как и Ада. «Пострадавшие британские подданные». Так их назвали. Ада не понимала, почему ее не причислили к пленным или интернированным. Любая из этих категорий придала бы, по крайней мере, определенности ее нынешнему положению и тому, что осталось у нее за плечами. Но ПБП, кто это?
Она едет домой. Как ей повести себя? Постучать сперва? Или просто открыть дверь и войти? Здравствуйте. Это всего лишь я. Ада, ваша Ада. Вернулась. Сисси, ее сестренка. Ей было одиннадцать, когда Ада уехала. Теперь она уже взрослая девушка. Работает, конечно. Их старшая сестра благополучно добралась до дому. И вся семья опять в сборе. Альф и Фред, Билл и Глэдис, мама и папа. Сядут на кухне, там тепло от электрической плитки и белья, развешанного для просушки. Ада, детка, поставь чайник. Давай выпьем чайку. А может, отец пошлет Фреда в паб за пивом. Славно, что ты опять с нами, девочка. Мама засуетится. Баранья шея из магазинчика О’Коннорса. Жемчужная перловка. Оладьи. Тебе бы не помешало набрать фунт-другой. Подкормиться чуток.
Ада потерла рукавом оконное стекло, но грязь была снаружи, толком ничего не разглядеть. Они проезжали через полуразрушенные города, ветшающие деревни. Англия обеднела, не такой Ада ее помнила. Под ярким июльским солнцем поля сияли охрой и зеленью, жизнью и красками. За полями леса, могучие дубы, березы и опять дома. Пригороды. Пыхтит паровоз – дома вплотную друг к дружке. Колеса стучат – сады и огороды с рейками для фасоли и молодой картошкой. Мама всегда хотела поселиться в таком месте. В Перли. Или в Сандерстеде. Ее подруга Бланш переехала в пригород. Мелкая буржуазия, прокомментировал отец. Кто еще согласится жить в Перли?
Поезд, и без того не слишком торопливый, теперь еле тащился. Балэм. Клэпэм с множеством путей. И что, это Лондон? Целые улицы сгинули, ничего не осталось, кроме фасадов и перекошенных стен. Дурное предчувствие царапнуло Аду. Она прижалась носом к стеклу. Кое-где развалины обнесли заборами, налепив самодельные объявления «Не приближаться» или «Опасно!». По камням лазили дети, целились из пальца – пух-пух. Электростанция в Баттерси уцелела. Воксхолл. Отсюда хорошо видно Темзу. Низкий прилив, бурые берега-слизняки, река – грязный червь, нагруженная бесчисленными буксирами, баржами и земснарядами. Ада приоткрыла окно, чтобы услышать гудки, перекатывающиеся между берегами. В детстве она любила слушать эти печальные трубные звуки.
Совет Лондонского графства на месте. И Биг-Бен. Ада подалась вперед. Река. Тут что-то не так. Раньше отсюда нельзя было увидеть реку, Ада точно помнила. Куда подевались все предприятия? Плотницкие мастерские и кирпичные заводы? Трамвайное депо и типографии? Склады и верфи? Где леса для погрузки? Наконец, где улица Бельведер-роуд?
Ада сжалась, у паники стальная хватка. А как же их дом, их улица? Ее тоже больше нет? Родные Ады погибли? Сметены взрывом, чтобы потом их развороченные останки откапывали из-под битого кирпича и сломанных досок? А может, они переехали? Как она их найдет?
Поезд встал в Ватерлоо, на конечной станции. Швейная машинка была слишком тяжелой, чтобы забросить ее на багажную полку, и помочь было некому, поэтому Ада запихнула ее под сиденье. Вытащив машинку, Ада сошла с поезда. Всех ПБП прямо с платформы препроводили в контору-времянку с надписью «Объединенная военная организация». Ими занялась грудастая женщина, ее серый форменный жакет едва не лопался. Юбка, туго обтягивавшая бедра, помялась под животом от долгого сидения на стуле. Женщина, хмурясь, шуршала бумагами, словно Ада была досадной помехой.
– Будь вы солдатом, – объявила она, хлопнув папкой по столу, – действительно военнопленной, я бы знала, что к чему. Для начала я бы откомандировала вас совсем в другое место. Но гражданские лица, – она выпятила губу, – да еще женщины. Как нам с вами быть?
– Не хочу вам надоедать, – Ада оглянулась на очередь из ее попутчиц, – но я здесь не одна такая.
Грудастая поглядела на Аду, покачала головой:
– Тем хуже. – Из ящика стола она вынула большую черную копилку и с грохотом водрузила ее на столешницу: – Мы мало что можем для вас сделать, разве только оплатить проезд до дома. – Она выудила четыре полкроны и вручила их Аде: – Ex gratia[60].
Ада не поняла, что она сказала, но эти четыре полкроны смахивали на милостыню. Почему с ней обращаются как с нищей бродяжкой?
– Вам есть куда направиться, как я понимаю?
– Да, есть. – Ада смотрела грудастой прямо в глаза. – Разумеется. – Она положила монеты на стол: – Не беспокойтесь. Мне они не нужны. Я живу буквально за углом.
Женщина приподняла бровь:
– Берите. Где вы еще их добудете? Подайте заявление на карточки. Вон там. – Она заглянула в какой-то формуляр: – Не замужем?
– Нет.
– Хм, – отреагировала грудастая, наклонилась вбок и через плечо Ады крикнула: – Следующий.
Взяв деньги, Ада подняла машинку и вышла в главный зал вокзала. Ватерлоо. Ей хотелось ущипнуть себя. Неужто она дома? Наконец-то. Машинка оттягивала руку. Ада нащупала в кармане полкроны. «Багажное отделение». Она заберет ее позже. Попросит отца сходить за ней, или Альфа, или Фреда. Ада, зачем тебе эта штуковина? Везла ее из такого далека, надо же.
Избавившись от машинки, Ада устремилась на улицу. Ватерлоо-роуд. Вот церковь Св. Иоанна. И родильный дом. Потом на Стэмфорд-стрит, дома Пибоди как стояли, так и стоят. Все в наличии и сохранности, сэр, но осмелюсь заметить, слегка поизносилось, уж не взыщите, сэр. Если с этими домами все в порядке, значит, и с ее улицей тоже. Она перешла на другую сторону. Экстон-стрит. Рупель-стрит. Дома в ряд. Все целехоньки. Только кое-где окна заколочены досками. Тюлевые занавески посерели, а по оконным рамам и дверям неплохо бы пройтись краской, но их не разбомбили. Все хорошо. И будет хорошо. Ада побежала, на глаза наворачивались слезы. Она остановилась, утерла лицо. Кто тут плачет? Так не пойдет. Она дома. За угол. Сид-стрит. Вереница домиков, прижавшихся друг к другу, с одинаковыми дверьми и старомодными квадратными окнами. Цок-цок по неровному тротуару, мимо жилья Чэпменов и О’Коннорсов, двери на улицу по-прежнему открыты, и можно заглянуть внутрь: респектабельные дома, уютные дома. Даже это не изменилось, радовалась Ада. Может, сейчас кто-нибудь выйдет из этих домов, узнает ее. Боже правый, никак Ада Воан!
И вот он. Номер 11. Ее дом. Ада сложила пальцы в кулак, негромкое тук-тук костяшками по старому дереву. Вдохнула и взялась за ручку. Повернула. Толкнула дверь. Прихожая, казалось, уменьшилась в размерах, но на стенах все те же поблекшие обои в цветочек, те же грязные отметины вдоль лестницы и облупившиеся зеленые перила. Дверь в кухню распахнулась, вышла мать; вытирая руки о фартук, она смотрела на Аду как на незнакомку.
– Кто там?
– Это я. – Голос напряженный, как растяжка гранаты. Комок в горле. – Ада.
Два широких шага, и мать уже схватила Аду за локоть, вонзая ногти в кожу:
– Надо быть отпетой нахалкой, чтобы заявиться сюда после всего, что было.
Ада отшатнулась растерянно. Она мечтала обнять мать, уткнуться лицом в ее волосы, ощутить запах ее пота и тепло ее кожи. Она вернулась, ее дочь, пропавшая без вести, предположительно погибшая, вернулась с того света. Разве не чудо, черт возьми? Но ни здравствуй в ответ, ни тем более материнского объятия.
