Фасолевый лес - Кингсолвер Барбара
Я думала и Черепашкину кровать поставить на веранду, но Лу Энн сказала, что это небезопасно: кто-нибудь придет, разрежет сетку и похитит ее, не успеешь и глазом моргнуть. Мне бы такое никогда в жизни не пришло в голову.
Впрочем, это не имело особого значения. Дом был старый и просторный, и в моей комнате было более чем достаточно места для Черепашкиной кровати. Такие дома называют «бесплановое бунгало» (почему-то эти слова напоминают мне о фильмах с Элвисом Пресли); внутри все было обшито деревянными панелями, отопление работало от парового котла, а дверные рамы покрывало не меньше полусотни слоев краски – так что, поскребя ногтем, можно было узнать историю дома начиная с шестидесятых годов. Тогда люди обожали все красить в яблочно-зеленые или лазурные тона. Потолки же были такими высокими, что с паутиной оставалось только смириться.
Было еще не слишком жарко; дети прыгали по дому как резиновые мячики (правда, в полной мере это относилось пока только к Черепашке – участие Дуайна Рея в процессе ограничивалось радостными воплями), и мы решили вывезти их в нашу беседку в парке. Глициния уже недели две как отцвела, но гудение пчел и аромат цветов все еще густо висели в воздухе, придавая ему сладкий лиловый оттенок. Если не обращать внимания на то, что находилось за пределами беседки, можно было бы решить, что мы находимся в особом уголке рая для людей, которые прожили жизнь, нисколько не боясь пчел.
Лу Энн просто распирало от новостей, которые она привезла из дома родственников своего бывшего мужа. Как оказалось, большинство из них говорило по-английски, все мужчины прекрасно выглядели и обожали танцевать, а у всех женщин были дети возраста Дуайна Рея. Лу Энн пришла к выводу, что остальные представители семейства Руис куда приятнее Анхеля, и все они с этим согласились, включая его мать. Значительная часть Руисов собиралась переезжать в Сан-Диего.
– Это невероятно! – говорила Лу Энн. – Сперва Мэнни и Рамона – ну, это те друзья, с которыми мы смотрели звездный дождь, а теперь еще двое братьев Анхеля с женами и детьми. Можно подумать, что они нашли там золото. Анхель тоже собирался переехать в Калифорнию, но, если бы он это сделал, маму бы удар хватил. Она думает, что в Калифорнии в каждом овощном ларьке продают марихуану.
– Может, и продают. Может, поэтому туда все и едут.
– Только не я, – покачала головой Лу Энн. – Дай мне миллион – все равно не поеду. И знаешь, почему? Не дольше, чем через год, там будет жуткое землетрясение, самое сильное в истории. Я об этом где-то читала. И весь Сан-Диего опустится на дно океана, как чашка супа.
– Акулы будут счастливы, – предположила я.
– Тэйлор! Прошу тебя! Это же мои родственники, в конце концов.
– Это родственники Анхеля, – уточнила я. – А ты уже практически разведена.
– У них совсем другие представления, – сказала Лу Энн.
Черепашка между тем рассматривала цветы глицинии.
– Фасой, – вдруг произнесла она, указывая вверх.
– Это пчелки, – уточнила я. – Это пчелки жужжат.
– Они могут ужалить, – добавила Лу Энн.
Но Черепашка отрицательно покачала головой.
– Фасоевы ес, – сказала она так уверенно, словно думала об этом весь день.
Мы посмотрели наверх, туда, куда она показывала. Некоторые цветы глицинии дали семена, и теперь с ветвей свисали длинные зеленые стручки, которые и вправду были похожи на аппетитные стручки фасоли.
– Ты только посмотри, – сказала я. Случилось очередное чудо. Цветущие лозы прямо у нас на глазах превратились в фасолевый лес.
По пути к дому Лу Энн отошла приобрести на углу газету. Она серьезно занялась поисками работы и подала резюме в парочку детских садов, хотя, зная Лу Энн, я так и представляла, с какими словами она будет наниматься: «Ну, конечно, мэм, я отлично понимаю, почему вы не хотите взять на работу такую старую тупую клячу, как я».
Мы с Черепашкой пошли в другую сторону, купить в магазине Ли Синг яиц и молока. Лу Энн теперь отказывалась переступать его порог, уверяя меня, что у хозяйки дурной глаз, и она сердится на Дуайна Рея за то, что его появление на свет противоречило проверенным китайским методам предсказания, гласившим, что у Лу Энн родится девочка. Я же предполагала, что Лу Энн страдает тем же заболеванием, что и Снежок – она чувствовала себя виноватой за то, чего не способно представить себе даже самое дикое воображение.
Но, так или иначе, Ли Синг на месте не оказалось. Она частенько уходила в дальние комнаты, чтобы проведать свою знаменитую столетнюю мать, источник пурпурной фасоли, у Мэтти во дворе, хотя ни я, ни Лу Энн никогда не видели этой славной старушки – но отнюдь не из-за недостатка любопытства. Мэтти говорила, что ее вообще никто и никогда не видел, хотя у всех было стойкое ощущение, что она всегда где-то неподалеку.
Ли Синг оставила на кассе свое обычное в таких случаях объявление: «Вернусь через минуту. Пожалуйста, ничего не воруйте. Ли Синг».
В отделе бумажных товаров, через ряд от молочных, я заметила Эдну Мак, которая внюхивалась в различные сорта туалетной бумаги.
– Эдна! Мисс Мак! – позвала я. Когда мне бывало нужно позвать ее по имени, я обычно подстраховывалась, добавляя и фамилию. Эдна подняла голову и, несколько озадаченная, принялась оглядываться по сторонам.
– Это я, Тэйлор. Я тут.
Я перешла в ряд, где она припарковала свою тележку.
– А где миссис Парсонс? – спросила я и застыла. В руке Эдна держала белую трость.
– Вирджи в постели, у нее круп, бедняжка, – ответила Эдна. – Она послала меня купить свежих лимонов и капельку виски. И еще кое-что, о чем не принято говорить.
Она улыбнулась и опустила в тележку упаковку оранжевой туалетной бумаги, после чего спросила:
– Послушайте, милая! А вы не можете сказать мне, что это – лимоны или лаймы?
Пошарила в своей тележке и вытащила оттуда пакет желтых фруктов.
Эдна Мак – слепая. Несколько мгновений я стояла, молча пялясь на нее и пытаясь перестроить мысли в голове, будто делала перестановку мебели в захламленной комнате. С шестнадцати лет Эдна покупала себе одежду только одного цвета, красного. Когда они шли вместе по улице, Вирджи крепко держала ее под локоть. А какую картинку я нарисовала себе в тот вечер, когда мы устраивали ужин? Как Эдна радуется, увидев в магазине шпильки своего любимого цвета. Но все было совсем не так. Это миссис Парсонс нашла их, сняла со стойки, где они висели рядом с резиночками цвета «Орео», и купила для подруги.
– Вы меня слышите, моя милая? – спросила Эдна.
– О, простите! – отозвалась я. – Это лимоны. Некрупные, но хорошие.
Вернувшись домой, я первым делом спросила Лу Энн, в курсе ли она. Та заявила, что я все это выдумываю.
– Ты шутишь? – спросила она. – Если это шутка, то не самая лучшая.
– Да никакая это не шутка. У нее белая трость. Она спросила меня, лимоны или лаймы у нее в тележке. Вспомни, как она смотрит куда-то поверх твоей головы, когда с тобой разговаривает. А то, что повсюду ее водит Вирджи? А то, что Вирджи называет всех по имени, когда они входят в комнату?
Лу Энн была в ужасе.
– О Господи! – воскликнула она. – Небеса милостивые! Позор-то какой! Сколько раз я к ним бегала и говорила: взгляните на то, взгляните на это! Спасибо, что присматриваете за Дуайном Реем!
– Не думаю, что она обижалась. Ее глаза – это ее руки. И Вирджи. Так что у Эдны Мак есть свои способы за всем присматривать.
Так я сказала Лу Энн и, похоже, мои слова ее успокоили.
Утром в понедельник я спросила Мэтти, нельзя ли мне сходить наверх повидать Эсперансу. Я никогда не была на втором этаже ее дома и инстинктивно понимала, что вход туда для меня закрыт, но Мэтти разрешила, и я отправилась. Пройдя через тесный кабинет, все еще забитый журналами покойного мужа Мэтти (умер он очень давно, а потому ожидать, что этот бардак внезапно вдруг рассосется, не стоило), я поднялась по лестнице и оказалась в гостиной.
