Барбара Кингсолвер - Лакуна
Обзор книги Барбара Кингсолвер - Лакуна
Барбара Кингсолвер
Лакуна
Историческая справка
Все статьи и заметки из «Нью-Йорк таймс» приводятся в тексте в том виде, в котором были опубликованы изначально. Перепечатано с разрешения корпорации «Таймс».
Диего Ривера. «Ривера по-прежнему восхищается Троцким и сожалеет, что они разошлись во мнениях». 15 апреля 1939 года.
«США отказались принять тело Троцкого; советское правительство объявило его предателем». 25 августа 1940 года.
«Арестован 2541 иностранец — подданный фашистской Германии и стран-союзников». 13 декабря 1941 года.
Сэмюел Э. Тауэр. «Глава комиссии по расследованию заявил, что в Голливуде обнаружено 79 подрывных элементов», 23 октября 1947 года; «Скотт заявил о связи Трумэна с коммунистами». 26 сентября 1948 года.
Фрагменты следующих статей также использованы с позволения правообладателей.
Энтони Станден. «Японские жуки: прожорливые, хищные полчища». «Лайф», 17 июля 1944 года.
«Битва при Пикскилле». «Лайф», 19 сентября 1949 года.
Фрэнк Десмонд. «Маккарти обвинил коммунистов в том, что они занимают американские рабочие места». «Уилинг интеллидженсер», 10 февраля 1950 года.
Все остальные газетные статьи в романе выдуманы. Образы и высказывания исторических лиц соответствуют действительности, но их разговоры с главным героем, Гаррисоном Шепердом, вымышлены от начала до конца: это художественное произведение.
Автору также хотелось бы отметить книги, принесшие неоценимую пользу в работе над романом: Ален Дюгран, «Троцкий в Мексике, 1937–1940» (Манчестер, Англия: «Карканет», 1992); Лев Троцкий, «Моя жизнь: попытка автобиографии» (Нью-Йорк, Патфайндер пресс, 1970); «Дневник Фриды Кало: личный автопортрет» (Нью-Йорк: Гарри Н. Абрамс, 2005); Малка Друкер, «Фрида Кало: мучение и триумф» (Альбукерке, издательство Университета Нью-Мексико, 1995); Хейден Херрера, «Фрида: биография Фриды Кало» (Нью-Йорк, «Харпер энд Роу», 1983); Уолтер Бернстайн, «Наизнанку: мемуары изгоя» («ДеКапо», 2000); Уильям Манчестер, «Слава и мечта» (Бостон, «Литтл, Браун», 1973); Марта Норберн Мид, «Ашвилл: в стране небес» (Ричмонд, Виргиния, «Диетц пресс», 1942); Эрнандо Кортес, «Пять писем Кортеса императору», перевод Дж. Байярда Морриса (Нью-Йорк, «Нортон», 1969). Также хочу поблагодарить наследников Льва Троцкого, Долорес Ольмедо, Фриды Кало и Диего Риверы за доступ в их дома и архивы. Gracias Государственному институту антропологии и истории (Instituto Nacional de Antropología e Historia, INAH) за неусыпную заботу о сокровищах мексиканской истории (в особенности фресках Риверы) и терпение к общественному вниманию. И наконец, особая благодарность Марии Кристине Фонтес, Джуди Кармайкл, Терри Картен, Монтсеррат Фонтес, Сэму Столоффу, Элен Гейгер, Фрэнсис Голдин, Мэтту Макгауэну, Соне Норман, Джиму Малузе, Фентону Джонсону, Стивену Хоппу, Лили и Камилле Кингсолвер.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЕКСИКА 1929–1931 (В. Б.)
Исла-Пиксол, Мексика, 1929
Вначале были ревуны. Они всегда разражались воплями в первый час рассвета, когда кромка неба только принималась светлеть. Начиналось всегда с одного-единственного, чьи натужные мерные стоны, напоминавшие визг пилы, будили остальных. Они подхватывали жуткий мотив, и гомон, вырывавшийся из их малиновых глоток, плыл над деревьями, эхом прокатывался по пляжу, пока наконец не охватывал все джунгли. Так было вначале, и так было каждое утро на земле.
Мальчик и его мать верили, что на деревьях верещат демоны с круглыми как плошки глазами, исчадия ада, дерущиеся за право жрать людскую плоть. Первый год после переезда в Мексику к Энрике они каждое утро просыпались, перепуганные ужасным воем. Иногда мать пробегала по выложенному плиткой коридору в комнату сына, появлялась в дверях с распущенными волосами и забиралась к нему под одеяло. Ноги у нее были ледяные, точно мороженая рыба; мать плотно укутывала себя и сына вязаным покрывалом, словно паутиной, и они лежали, прислушиваясь.
Вообще-то они должны были жить как в сказке. Именно это мать обещала мальчику в холодной комнатушке в Виргинии: если они убегут с Энрике в Мексику, она станет невестой богатого человека, а ее сын — юным сквайром, хозяином гасиенды, окруженной полями ананасов. Остров со всех сторон охватывала блестящая лента моря, точно обручальное кольцо, а дальше, на материке, таилось сокровище — нефтяные промыслы, на которых Энрике сколотил состояние.
Но сказка обернулась «Узником Зенды»[1]. Мальчик не превратился в юного сквайра, а его мать спустя много месяцев так и не стала невестой. За завтраком их тюремщик, Энрике, холодно взирал на искаженные ужасом лица своих пленников. «Это вопят aullaros[2], — бросал он, унизанными серебром пальцами вытаскивал из серебряного кольца белую салфетку, клал ее на колени, брал нож и вилку и принимался за еду. — Кричат друг на друга, потому что делят угодья, прежде чем отправиться за добычей».
«Их добычей можем стать мы», — дружно думали мальчик и его мать, когда лежали, съежившись, под паутиной покрывала и вслушивались в нарастающий гортанный вой. «Запиши-ка ты все это в свой блокнот, — говорила мама, — историю того, что случилось с нами в Мексике. Когда от нас останутся одни кости, хоть кто-то узнает, куда мы делись». Она же подсказала первую фразу: «Вначале были aullaros, жаждущие нашей крови».
Энрике жил в этой гасиенде всю жизнь — с тех самых пор, как его отец построил ее и побоями заставил индейцев посадить поля ананасов. Юный Энрике с детства осознал пользу страха, и прошел почти год, прежде чем он сказал им правду: вопят всего-навсего обезьяны. Говоря это, он даже не потрудился взглянуть на них, не оторвал глаз от тарелки с яичницей — лишь презрительно усмехнулся в усы, не скрывавшие его кривой улыбки. «Это знает любая деревенщина. И вы бы знали, если бы утром выходили прогуляться, а не валялись в постели, точно два ленивца».
Оказалось, это правда: кричали действительно длиннохвостые обезьяны, питающиеся листьями. Как этим заурядным созданиям удавалось исторгать столь дикие вопли? Но так оно и было. Мальчик рано утром ускользал из дома и научился узнавать их, спрятавшихся высоко в ветвях деревьев на фоне белого неба. Скрюченные мохнатые фигурки, раскачивающиеся из стороны в сторону и ухитряющиеся сохранять равновесие, хвостами перебирали ветки, точно гитарные струны. Некоторые обезьяны баюкали детенышей, рожденных на опасной высоте и обреченных цепляться за жизнь.
Выходит, никаких лесных демонов не существует. А Энрике вовсе не злой король, а самый обычный человек. Он походил на крошечного жениха со свадебного торта: та же круглая голова с лоснистыми волосами, расчесанными на пробор, те же усики. Но мать мальчика не была невестой, а уж для фигурки ребенка на пироге и вовсе не было места.
Чтобы подразнить мальчика после этой истории, Энрике даже не приходилось ничего говорить: он просто поднимал взгляд на деревья. «Единственный злой дух здесь — ребенок со слишком богатым воображением», — говаривал он. Эта фраза, точно математическая задача, доставила мальчику немало головной боли. Он никак не мог определить, какая из частей уравнения неверна: то ли то, что он еще ребенок, то ли его богатое воображение. Энрике считал, что успешному дельцу оно не нужно. А вот другое начало для истории, и это тоже правда.
Рыбы живут по тем же законам, что и люди: стоит показаться акуле, как они бросаются врассыпную, оставляя вас на произвол судьбы. Трусливое сердце заставляет тех и других сбиваться в стаи и бежать от опасности еще до ее появления. Как-то они ее чуют.
В глубине океана скрывается безлюдный мир. Волны катятся над головой, а ты неторопливо плывешь среди пурпурных деревьев в коралловом лесу, над которым восходит светило из сверкающих рыбок. Солнечные лучи пронзают толщу воды, точно огненные стрелы, касаются чешуйчатых боков, подпаляют плавники. В косяке тысячи рыб, но они всегда движутся вместе, словно одно огромное, блестящее и хрупкое существо.
Все создания этого мирка совершенны, кроме одного, которое не может дышать под водой. Болтаясь в серебристой вышине, как большая уродливая марионетка, мальчик зажимает нос. Травинки волос покрывают его руки. Водянистый свет бросает отблеск на покрытую мурашками бледную кожу, непохожую на чешуйчатый покров водяного, каким пришелец хочет быть. Рыбы мечутся вокруг него, и мальчик чувствует себя одиноко. Он понимает: глупо маяться одиночеством лишь потому, что ты не рыба, — но ничего не может с собой поделать. И все-таки не уходит, плененный царящим под водой оживлением: ему хочется поселиться в их городе, и чтобы вокруг кишел яркий, текучий мир. Блестящий косяк приближается с одной стороны и выплывает с другой — скопище пятен, двигающихся, словно большое живое существо. Стоит набежать тени, как рыбы поворачивают вспять, сливаясь в плотную, безопасную стаю и бросая мальчика снаружи.
