Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна
Первой на антресоли отправилась шуба – для маршруток и метро она оказалась непригодной, тем более такая, как у нее: длинная, под норку, пушистая, как шар, барская-боярская. Она подумала, повздыхала – и достала старый, чудом не выброшенный на помойку (надо же было в чем-то выгуливать пса и таскать его мыться за грязные лапы) бронебойный пуховик, еще, впрочем, приглядного вида, но уже с засаленными рукавами и даже надорванной молнией.
Вторым, как ни странно, исчез хороший чай. Странно – потому что предыдущий жилец был чайным пьяницей и чайным дилером одновременно. Дело дошло до того, что он содрал все обои в маленькой комнатке и оклеил стены тонкими пергаментными листами, в которые чай насыпают. В середине каждого листа был нарисован кружочек, в кружочке иногда сидел китаец с бородкой, иногда были нарисованы какие-то камыши и волны, а иногда просто кривые иероглифы.
Анастасия видела этого чайного пьяницу два раза в жизни: первый раз Света аттестовала его как «немного мышь» – он отказался даже выходить на кухню, пока подружка красила ей чуб за бокалом красного. Во второй раз она отправилась к «немного мышу» (прозвище прижилось) сама – забирать ключ от комнаты. Нужно было подождать, пока мышь закончит смену, и Анастасия слопала огромный кусок маслянистого «Наполеона» в узбекском кафе напротив. Пришлось плутать по дворам и баракам, чтобы найти заветный «Tea trading Russia», на деле оказавшийся каморкой, уставленной глиняными чайничками размером с ладошку и мешками пыльных вонючих листков.
«Вы в курсе, что тут обоев больше нет? – Рапортовала она хозяйке в тот же вечер. – Плафонов тоже нет. И чайника. И одеяла». Хозяйка пообещала разобраться. Анастасия пошла на кухню – выпить хотя бы привезенный с собой пакетик растворимого кофе три-в-одном из маленького киоска на остановке. Она соврала: чайник в квартире был – дешевый электрический чайник из пожелтевшего пластика, с отломанной крышкой. Вода в нем никак не хотела закипать, уже в кружке оказалась вдруг слишком горячей, крутой кипяток – она обожгла рот и материлась так долго и громко, насколько это возможно с высунутым наружу языком.
«Это надо просто пережить», – думала она, разглядывая свое дымчатое отражение в буфете. Половину комнатки занимала лакированная стенка – куда ни прячься, всё равно будешь отражаться в какой-нибудь из секций. «Говорят, нельзя спать напротив зеркала – может, поэтому я так плохо сплю?» Но она знала, что причина в другом: по ночам в кольцо брали ненависть, обида, одиночество, страх и тревога.
Что-то вот-вот должно было подвернуться – но жизнь, наоборот, стала глуше, чем в пустыне. Почти-бывший-муж не звонил и не писал: она наблюдала за его весельем в соцсетях, за его поездками на залив с носатой женщиной (мы просто друзья, мы же просто друзья), за его бесконечными грязными попойками в барах, за его перелетами по заплеванным кухням собутыльников. «Совершается труд блуда», – грустно ухмылялась она, но потом брала злость, следом – жалость к себе, и она снова заворачивалась в кокон тоски, сидела, обездвиженная своим горем.
Что-то должно было подвернуться – или кто-то, чтобы не оставаться в первой балетной стойке, не выжидать неизвестно чего и не чувствовать себя идиоткой. Она прекрасно знала, что если жизнь не дает новых вариантов влюбленности – а она не давала ничего, кроме крепких поджопников, – нужно выдумать их самой. В ход шло всё: полузабытые сериалы с мачистыми красавцами, дальний круг знакомых, на периферии которого неярко брезжили более или менее привлекательные мужчины, наконец, и старые влюбленности: в свете последних событий и этот мальчик казался ничего, и тот, и вот этот.
«Вот этим» мальчиком все силы ее души единогласно назначали А.М. Огромный, похожий на неуклюжего медведя (тогда – еще совсем медвежонка) грузинский князек – и ведь взаправду князек: крестный сын президента, жевавшего галстук. Единственный знакомый князек.
Во-первых, он был красив, и красив ослепительно. «When you walk in the room, everything disappears, when you walk in the room, it’s a terrible mess» [21] – вот так это и было: входя в комнату, А.М. как будто забирал энергию у электрических плафонов, точнее, их жидкий синеватый свет становился невидимым по сравнению с сиянием, идущим от него, – живым, ярким, вибрирующим.
Во-вторых, пункт с романчиком был уже выполнен: глубокой балтийской ночью, «в комнате с видом на огни». «Will you be loyal to me?» [22] – непонятно зачем спросил потомок грузинских князей, и тогда она недоуменно промолчала, а потом начала, как водится, наворачивать вокруг этой, случайно родившейся ерунды (скорее всего, мальчишечка просто путал слова loyal и honest [23]) бездны, как говорят плохие журналисты, смыслов.
В-третьих – и это было самое главное – несмотря на давнее знакомство и даже пару веселых ночей, она знала об А.М. очень мало. Достаточно, чтобы выстроить иллюзию полного понимания, с одной стороны, и как раз столько, сколько нужно, чтобы допридумать еще ворох правдоподобных сладостей сверху.
Мальчишечка, ma Georgian boy, был похож на «брата»-Бодрова: тот же взгляд, то же замершее доверчивое выражение и застенчивая улыбка, та же неуклюжая поступь, почти такой же белый свитер крупной вязки и даже берет. До того, как кто-то указал на это сходство, она А.М. не замечала – ни в коридорах университета, ни в столовой, выбирая блинчики со сладкой начинкой (просто два куска дешевого шоколада внутри, тают в микроволновке и пачкают все тарелки), ни на традиционных вечеринках на пятом этаже общежития, где он – приглашенный туда в гости – выглядел явно инородным телом… Он же ее замечал – и приостанавливался, вставал как вкопанный, стесняясь здороваться (их уже представили друг другу – очень быстро, шапочно; так тут, в этом калейдоскопе студенческих лиц, происходило всё, так потом произошло и у них – быстро, путано, непонятно).
Она не видела А.М. несколько лет – но иногда вспоминала, когда на глаза попадался «Брат», когда слышала песни «Наутилуса» или даже просто шла мимо грузинского ресторана. В Петербурге грузинские рестораны попадаются через каждые сто метров, вспоминать приходилось часто, – поэтому, говоря иными словами, А.М. порой не выходил из ее головы, как фантом, всегда готовый подхватить на руки и унести в свой безопасный мирок. Она поминала его, когда было плохо, а плохо с почти-бывшим-мужем в последнее время было всегда. Один раз ей случилось сильно напиться, в такси бил озноб, и она пришептывала фамилию А.М.: «-дзе, – дзе, – дзе». Почти-бывший-муж, к счастью, ничего не заметил, свалил ее дома на диван и был таков – жена женой, а веселье по расписанию.
Чем паршивее становилось с мужем, тем ярче сиял образ А.М., тогда еще где-то на задворках сознания. «Как-то там А.М?» – думала она, заходя в его соцсети и листая фотографии: всё тот же аккуратный профиль со вздернутым носом, медвежьи глаза, уже обложенные тенью усталости, теперь уже щетинка над толстыми губами. А.М. наверняка проигрывал почти-бывшему-мужу в уме и таланте – но вот, например, посмотрите, какие у него красивые руки, с длинными ровными пальцами, с неизменным серебряным кольцом на безымянном пальце. «God bless», – пояснял он, когда кто-нибудь путал кольцо с обручальным. А.М. был странным: больше всего на свете любя рассуждать про cars, bitches и какие-нибудь волейбольные команды, он никогда не снимал своего God bless, а в комнате развесил листов двадцать переписанных от руки стихов по-грузински – скорее всего, даже собственных. Тогда А.М. предлагал их почитать – она почему-то отказалась; ей хотелось, как, впрочем, и всегда, впечатлять самой, а слушать и задавать вопросы она никогда не умела. «Может, поэтому ничего не получилось с мужем?» – вздыхала она.
Теперь А.М. имело смысл «актуализировать», вытащить из небытия. Делать это было страшновато: велик шанс слишком крепко увязнуть в этой фантазии, и разочароваться, и снова тогда бежать к почти-бывшему-мужу, утирая на ходу сопли. Она слишком хорошо осознавала, что А.М. хорош только в качестве миража, дивного ослепительного миража, который при ближайшем рассмотрении – а если зайдет далеко, то придется рассматривать его вблизи, – наверняка окажется плоским, неинтересным и абсолютно чужим созданием.
