Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна
Или нет?
Оцепенение не спадало, жизнь шла по накатанной, но к марту какой-то просвет – в буквальном смысле просвет – появился. По утрам ее стало будить яркое-преяркое солнце – светило прямо в затылок; в такой компании было приятнее и натягивать колготки, и греть воду в сломанном чайнике, и сооружать какой-никакой завтрак, и особенно выходить из дома. Хотя термометр за окном стабильно держал отметку в минус пять, природа уже повернула к весне – и на душе стало легче. К Анастасии пришло всегдашнее ее настроение дурных времен: сейчас мы очистимся, сейчас сбросим с себя всё это старое, сейчас перестроим быт, – и будем жить по-новому, совсем по-другому, как еще никогда прежде. Жечь электричество и наслаждаться процессом горения.
С таким подходом было веселее: выяснилось, что в трех шагах от дома продают вяленую хурму – огромную, сладкую и очень дешевую, что в другой стороне есть магазин исключительно правильных продуктов, что вот-вот можно будет бегать на залив, да и вообще бегать и гулять. Доморощенные эксперты-психологи говорили, что бег должен убивать «ломку» по болезненным отношениям, то есть выгонять все мысли о почти-бывшем-муже, их мягком длинношерстном песике и манной кашке по утрам.
Хотелось понемножку обновлять всё кругом – и джинсы, так неудачно истершиеся на заднице (с собой в «ссылку» она забрала едва с десяток вещей, и теперь чуть ли не каждый день ходила в одном и том же), и рубашечки, и сережечки, и чехол для старого планшета, с которого она читала книжки, и чашечки для хорошего чая… Дешевые китайские сайты невовремя прикрыли – в Китае появился какой-то новый грипп, почта угрожающе рекомендовала ничегошеньки пока не заказывать – временно, временно, – и Анастасия не сомневалась в том, что даже какой-нибудь несчастный чехол для планшета ей сейчас не придет.
А.М. объявился не сразу. На А.М. нужно было покамлать – то есть сначала довести до абсурда свою призрачную симпатию. Она очень старалась: пыталась вспомнить его медвежьи поцелуи, дорисовать ему корону, вообразить – за неимением богатого общего прошлого, в пику почти-бывшему-мужу – их ослепительное будущее. Они выглядели почти одинаково, как брат и сестра, и ослепительно хорошо смотрелись вместе: он – белозубый и улыбчивый, огромный парень в белом свитере крупной вязки, она рядом – тоже черноглазая, черноволосая, радостная, в томатно-красном. Она была похожа на его мать, и А.М. это знал, и, наверное, подсознательно тянулся к ней, пытался открыть то, что не открывал другим. «You’re nothing like other girls, – говорил он в их последнюю встречу. – With you I do kinda… kinda open my soul». [24] И это была правда: они открывались навстречу друг другу, плывущие в холодном балтийском море южные дети.
Постепенно образ А.М. восстанавливался в сознании, делался выпуклым и объемным. Нужен он был, чтобы вытеснить почти-бывшего-мужа – с его замашками, с его отчаянием, грязью и беспросветностью. И если поверить, если влюбиться в этот тщательно создаваемый образ А.М., если заново им увлечься, – от этой грязи можно будет отмыться, она будет почти не страшна.
Так она думала поначалу.
А потом вдруг выяснилось, что она и заигралась, и не забыла почти-бывшего-мужа. Все-таки он был еще поблизости, временами раздирал ее рану, ходил с виноватым видом и тоже что-то такое сулил – покаяние, очищение, обновление. Теперь она внутренне разрывалась между ними: по левую руку сидел грузинский князь А.М., море-горы-солнце, горящие глаза. По правую руку оставался почти-бывший-муж – и все нелестные, горькие, ненавистные мысли, которые сплелись в клубок над его головой. «Вчера отмылся от говна, а уже корчит из себя», – раздраженно думала она. «Стареющий, лживый, жадный, трусливый, подлый, самовлюбленный, завистливый…» Его чаша, как ни крути, была практически пуста – и всё же удивительным образом перевешивала, перевешивала, неминуемо перевешивала чашу А.М.
Между работой и домом, привычными делами, которые сжирали всё ее время по минутке: встать – поставить чайник – забросить стирку – вымыть посуду – разложить вещи – помыть кисточки – ответить на письмо, еще письмо, еще письмо, – словом, за тем, что называется рутиной, она всё же успевала «раскачивать взаимодействие» с А.М., так она это называла. Каждый толчок – заходы на странички в соцсетях, какие-то комментарии, черт знает что еще – порождал обратный, и она поняла, что он, настоящий живой А.М. из плоти и крови, помнит ее, помнит – и понемногу открывается ей навстречу.
И она прыгнула, написав ему какую-то чушь, – и получила теплый ответ. А.М., настоящий А.М. был лучше, чем во сне, а снился он часто. Он трогательно называл ее Настик – боже мой! Он спрашивал, как она живет, и припоминал их веселые совместные деньки «from four years ago». «It’s actually five» [25], – поправляла она и подхватывала его восторженный тон, расхваливая его, называя лучшим другом, окунаясь в море ностальгии, но всё же внутренне напоминая себе, что это всего лишь роль. Можно было сказать ему, что Анастасия had a real thing about you [26], но ни в коем случае нельзя было показать, что происходит сейчас, сколько она думает о нем и как надеется на него; какую, в конце концов, благородную роль спасителя вдруг ни с того ни с сего она ему уготовила.
А.М. и сам помнил много; его преувеличенная теплота даже насторожила. «Ну что ж, – остановился он в какой-то момент, глубоко за полночь. – Ты же теперь big girl, married and so on [27]». «Ах, – с готовностью ответила она. – To be honest, I think I can be with you…» [28] – начала она и тут же запнулась. От недостатка практики она ляпнула, что, честно говоря, могла бы быть с ним, – вместо того чтобы проверить, может ли она быть искренней в разговоре. Но А.М. ничего не заметил, растекаясь восточной патокой: господи, милая, развод – это так грустно! Но всё будет perfect, perfect [29].
«Конечно, будет, – подумала она. – Если ты мне поможешь».
А.М. все-таки заполнил мир – впустить его теперь было легче легкого. Отправляясь на работу, можно было послушать песни, связанные с ним; прогуливаясь в центре, позволять А.М. смотреть ее глазами и представлять, что она ему скажет. «Это Невский проспект, главная улица города». «Это Дворцовая площадь, это Дворец, тут Эрмитаж…» Как прекрасно А.М. смотрелся бы в Эрмитаже! Как чудесно можно снять его в античном зале – его, полубога в свитере крупной вязки, смотрящего в окно, с руками, скрещенными на груди. Его сила, мощь, сияющая красота – на фоне античной гармонии аполлонов.
Работа, впрочем, тоже никуда не исчезла. Примерно треть суток по-прежнему занимали звонки, заказы, протекшие краны и невыплаченные премии. Но и между ними умудрялся втиснуться А.М. – ему очень понравилось бы ходить между полками и макетами, он не отказался бы от пирожных из кондитерской напротив, и кофе А.М. тоже пьет, и смущенно курит, натянув капюшон и аккуратно стряхивая пепел в урну.
Господи, а что было бы с почти-бывшим-мужем, если бы он увидел их здесь! Пришлось бы знакомить, им бы предстояло здороваться за руку, и почти-бывшему-мужу никак не отвертеться от рассматривания А.М. А.М. выше почти-бывшего-мужа и шире в плечах. Почти-бывший-муж не сможет не заметить красоту его аристократичных рук с изящными пальцами – в противоположность собственным красноватым короткопалым ладоням. У А.М. гладкое лицо и идеальная белоснежная улыбка – у почти-бывшего-мужа оно мятое, испещренное морщинами и клочковатой щетиной.
Нет-нет-нет, А.М. и в подметки не годится почти-бывшему-мужу. То есть наоборот. Конечно, наоборот. Более того, почти-бывший-муж сразу понял бы, с чем она привыкла иметь дело – с молодыми, ослепительно красивыми и отчаянно галантными (а в этих мечтах А.М. непременно приезжал бы с охапкой цветов и подхватывал ее на руки – по-другому ей не достать до его щек, чтобы наградить троекратным южным поцелуем). А его, почти-бывшего-мужа, объекты никогда не бывали прекрасны: сельская училка с пустыми глазами в жабрах, огромная треугольная голова и короткие руки; желтая проститутка с отвислой жопой и короткими ногами; зечка с ногами-штангенциркулем, скрещенными в коленях, с большим глупым ртом и птичьими глазами навыкате, в грязных дешевых тряпках, с гнилыми зубами. И все они – никто, грязь из-под ногтей.
