Джон Бойн - Мальчик на вершине горы
Петер не отрывал взгляда от горной дороги, ждал Катарину, которая обещала приехать, но четыре часа уже миновало, а она все не появлялась. Петер облачился в чистую форму и, рассчитывая поразить девочку в самое сердце, намазался лосьоном после бритья, позаимствованным в комнате Кемпки.
Ева суматошно перепархивала от одной группы людей к другой, принимала поздравления и подарки и, по обыкновению, почти не заметила Петера, даже когда взяла из его рук книгу «Волшебная гора», которую он купил на свои скудные сбережения.
— Ты умница, — сказала она, положила презент на столик и пошла дальше, а Петер живо себе представил, как книга будет долго валяться здесь непрочитанная, пока Герта не отнесет ее в библиотеку и не поставит в шкаф.
Петер был поглощен наблюдением за дорогой и гостями, особо его заинтересовала дама, расхаживавшая с кинокамерой, она направляла объектив на тех, кто привлек ее внимание, и просила сказать несколько слов. Люди, как бы оживленно ни болтали, под прицелом объектива тушевались и сниматься не хотели — отворачивались, закрывали лица руками. Иногда дама на минутку переводила камеру на дом или гору; Петеру ее действия казались загадочными. Она неожиданно втиснулась прямо между Геббельсом и Гиммлером, те прервали беседу и молча на нее уставились, она ретировалась и направилась в другую сторону. Увидела мальчика, в одиночестве смотревшего вниз на гору, подошла.
— Ты, случаем, не собираешься прыгнуть, нет? — поинтересовалась дама.
— Даже не думал о такой глупости, — ответил Петер. — С чего бы?
— Я пошутила, — сказала она. — Ты очень красивый в своем костюме.
— Это не костюм, — раздраженно бросил он. — Это форма.
— Ладно, ладно, не ершись, я просто хотела тебя поддразнить, — успокоила она. — Как тебя зовут?
— Петер. А вас?
— Лени.
— А это зачем? — спросил он, показывая на камеру.
— Снимаю кино.
— Для кого?
— Для тех, кто захочет смотреть.
— Вы, видимо, замужем за кем-то из них? — Он кивнул в сторону офицеров.
— Боже, нет! Они никем не интересуются, кроме самих себя.
Петер нахмурил брови.
— А где же ваш муж?
— У меня нет мужа. А что, ты желаешь сделать мне предложение?
— Ничего я не желаю.
— Ну, ты для меня в любом случае слишком молод. Сколько тебе, четырнадцать?
— Вовсе нет, — сердито буркнул он. — И я не собираюсь делать вам никакого предложения, я просто задал вопрос, больше ничего.
— Вообще-то я выхожу замуж в этом месяце.
Петер отвернулся и посмотрел вниз, на дорогу.
— Что там такое интересное? — спросила Лени, проследив за его взглядом. — Ждешь кого-то?
— Нет, — соврал он. — Кого мне ждать? Все важные гости уже собрались.
— А можно я тебя сниму?
Петер мотнул головой.
— Я солдат, — сказал он, — а не актер.
— Ну, пока еще ты ни то и ни другое, — изрекла дама. — Ты просто мальчик, наряженный в форму. Но ты, без сомнения, хорош собой. На пленке будешь просто красавчик.
Петер посмотрел на нее. Он не привык к подобным разговорам, и ему все это крайне не нравилось. Она что, не понимает, с кем говорит? Он открыл рот, но не произнес и слова: на дороге из-за поворота показалась машина. Она приближалась, и Петер, увидев, кто там сидит, просиял, но быстро опомнился и снова насупился.
— Теперь понятно, чего ты ждал. — Лени подняла камеру и сняла подъезжающее авто. — Или, точнее, кого.
Ему захотелось вырвать камеру у нее из рук и швырнуть с горы, но он лишь пригладил китель, убедился, что выглядит опрятно, и пошел навстречу своим гостям.
— Герр Хольцманн, — он вежливо поклонился, — Катарина. Я очень рад, что вы нашли время приехать. Добро пожаловать в Бергхоф.
Прошло какое-то время. Петер вдруг понял, что давно не видел Катарину, направился в дом и обнаружил ее там, она разглядывала картины на стенах. Прием пока проходил не особенно успешно. Герр Хольцманн изо всех сил старался поддержать беседу с офицерами, но он был простак, и Петер понимал, что нацистскую элиту смешат его потуги сойти за своего. Фюрера герр Хольцманн явно боялся и чуть ли не шарахался от него. Петер презирал жалкого лавочника: взрослому мужчине не пристало вести себя в гостях как ребенок.
Впрочем, ему самому с Катариной приходилось еще труднее. Она не хотела даже притвориться, будто ей здесь нравится, и всем видом показывала, что хочет поскорее уйти. Когда ее представляли Фюреру, она держалась уважительно, но без благоговения, которого ожидал Петер.
— Так ты девушка нашего Петера? — спросил Фюрер, с легкой улыбкой ее оглядывая.
— Никоим образом, — ответила она. — Мы просто учимся в одном классе, вот и все.
— Но посмотрите же, он явно влюблен. — Ева, вдруг появившись рядом, тоже охотно взялась подтрунивать над Петером. — А мы и не знали, что он уже интересуется девочками.
— Катарина — мой друг, — твердо заявил Петер и отчаянно покраснел.
— Даже и не друг. — Катарина очаровательно улыбнулась.
— Это ты сейчас так говоришь, — возразил Фюрер, — но я-то вижу искру между вами. Еще чуть-чуть — и вспыхнет. Правильно я говорю… будущая фрау Фишер?
Катарина промолчала, но явно была вне себя от возмущения. Когда Фюрер с Евой отошли, Петер попытался вовлечь девочку в обсуждение некоторых общих знакомых по Берхтесгадену, их ровесников, но она отвечала скупо, видно твердо решив не делиться своим мнением. Потом он спросил, какая битва в этой войне у нее самая любимая. Катарина воззрилась на него как на сумасшедшего и сказала:
— Та, где погибло меньше всего людей.
Так оно и шло: он все пытался завести беседу, а она лишь огрызалась. Но, может, подумал он, это потому, что вокруг была толпа народа? Но теперь-то они одни в комнате, вдруг она станет приветливей?
— Тебе нравится прием? — спросил он и услышал:
— По-моему, он вообще никому не нравится.
Петер посмотрел на картину, которую она разглядывала.
— Я не знал, что ты любишь искусство.
— Ну… да. Люблю.
— Тогда вот эта картина должна тебе особенно понравиться.
Катарина покачала головой:
— Нет, это кошмар. — Она окинула взглядом другие картины. — Как, впрочем, и все здесь. Хотя, казалось бы, при такой власти, как у Фюрера, можно набрать из музеев чего-то получше.
Петер, в ужасе от ее слов, вытаращил глаза. И показал пальцем в правый нижний угол холста, на подпись художника.
— А-а. — Катарина мгновенно устыдилась и даже, кажется, занервничала: — Ну все равно, неважно. Какая разница, кто их написал. Они в любом случае плохие.
