Джон Бойн - Мальчик на вершине горы
— Новые перья? — поинтересовался Петер, когда они снова остались одни, отчаянно пытаясь поддержать разговор. Оказывалось, что разговоры с девочками — наука сложная, куда сложнее, чем он думал.
— И бумага. И прочее.
— А нет никого, кто мог бы вам с этим помогать? — спросил он, наблюдая, как она относит коробки в угол и аккуратно составляет их там в стопку.
— Раньше был, точнее, была, — спокойно ответила Катарина, глядя ему прямо в глаза. — Когда-то у нас работала одна очень милая дама, ее звали Рут. Почти двадцать лет работала, если точно. Она была мне как вторая мать. Но ее с нами больше нет.
— Нет? — переспросил Петер. У него возникло чувство, будто его заманивают в ловушку. — А почему, что с ней случилось?
— Как знать? — сказала Катарина. — Ее забрали. И ее мужа тоже. И троих детей. И жену ее сына. И их двух деток. И с тех пор мы о них ничего не слышали. Рут любила авторучки с тонкими мягкими перьями. Но, если вдуматься, она была женщина изысканная, с хорошим вкусом. В отличие от некоторых.
Петер отвернулся к окну. Его бесило, что она обращается с ним так пренебрежительно, но и тянуло к ней неудержимо. В классе перед ним сидел один парень, Франц, и он недавно начал дружить с Гретхен Баффрил; всю прошлую неделю народ так и гудел про то, что они целовались на большой перемене. А Мартин Рензинг с месяц назад пригласил Ленье Халле на свадьбу своей старшей сестры, и по школе ходила фотография, где они под конец празднества танцуют и держатся за руки. Спрашивается, как Францу и Мартину это удалось и зачем Катарина все усложняет? Даже сейчас, глядя в окно, Петер видел незнакомых мальчика и девочку примерно их с Катариной возраста, они шли рядом и над чем-то смеялись. Мальчик присел на корточки и, чтобы позабавить подругу, изображал обезьяну, девочка хохотала. Чувствовалось, что им легко друг с другом. Петер не мог и представить, каково это, и его взяла досада.
— Евреи. — Он будто выплюнул это слово, обернувшись к Катарине. — В смысле, ваша Рут и ее семейка. Евреи, да?
— Да, — ответила Катарина, наклоняясь вперед. Верхняя пуговица на ее блузке почти расстегнулась, и Петер понял, что готов стоять и смотреть на это бесконечно, призывая легкий ветерок, который распахнул бы блузку, а весь мир вокруг пусть замрет в безмолвии и неподвижности.
— Ты хочешь побывать в Бергхофе? — спросил он чуть погодя, поднимая глаза и стараясь не помнить о ее грубости.
Она уставилась на него удивленно:
— Что?
— Я потому спрашиваю, что в эти выходные у нас праздник. День рождения фройляйн Браун, близкой подруги Фюрера. Приедет много важных людей. Вот я и подумал: вдруг тебе хочется ненадолго вырваться из повседневной рутины и взглянуть на это волнующее и грандиозное событие?
Катарина, вздернув бровь, усмехнулась.
— Нет, не думаю, — сказала она.
— Если дело в том, чтобы соблюсти приличия, то, разумеется, твой отец тоже может прийти, — добавил Петер.
— Нет, — повторила она. — Я просто не хочу, вот и все. Но спасибо за приглашение.
— Куда это может прийти твой отец? — Из задней комнаты появился герр Хольцманн, вытирая руки полотенцем, по которому расплывалось чернильное пятно в форме Италии. Он замер, увидев посетителя. В Берхтесгадене едва ли нашелся бы человек, не знающий, кто такой Петер.
— Добрый день. — Герр Хольцманн распрямил спину и выпятил грудь.
— Хайль Гитлер! — взревел Петер, щелкнув каблуками и отточенным движением вскинув руку.
Катарина испуганно вздрогнула и схватилась за сердце. Герр Хольцманн тоже отсалютовал, но отнюдь не так мастерски.
— Вот, возьми твои чернила и перья. — Катарина протянула Петеру сверток, и он отсчитал деньги. — До свидания.
— Так куда может пойти твой отец? — еще раз поинтересовался герр Хольцманн, вставая рядом с дочерью.
— Обершарфюрер Фишер, — вздохнув, ответила Катарина, — приглашает меня, точнее, нас, в эти выходные в Бергхоф на праздник. На день рождения.
— День рождения Фюрера? — Ее отец хищно распахнул глаза.
— Нет, — сказал Петер. — Его подруги. Фройляйн Браун.
— Но мы почли бы за честь! — вскричал герр Хольцманн.
— Ты, конечно, почел бы, — отозвалась Катарина. — У тебя ведь своей головы на плечах давно нет.
— Катарина! — одернул он и сурово посмотрел на дочь, а потом повернулся к Петеру: — Вы должны простить мою девочку, обершарфюрер. Она сначала говорит, а уж потом думает.
— Но я хотя бы думаю, — парировала та. — В отличие от тебя. Когда ты в последний раз высказывал собственное мнение по какому-нибудь вопросу, собственное, а не навязанное этими…
— Катарина! — багровея, рявкнул он. — Веди себя уважительно либо отправляйся в свою комнату! Простите, обершарфюрер, у моей дочери трудный возраст.
— Мы с ним одного возраста, — буркнула Катарина, и Петер с удивлением заметил, что она вся дрожит.
— Мы будем очень рады прийти, — сказал герр Хольцманн, наклоняя голову в знак благодарности.
— Папа, мы не можем. У нас магазин. Покупатели. И ты знаешь мое отношение к…
— Забудь ты о магазине, — ее отец повысил голос, — и о покупателях. Вообще обо всем забудь. Катарина, обершарфюрер оказал нам великую честь. — Он снова посмотрел на Петера: — В какое время явиться?
— В любое время после четырех, — ответил Петер несколько разочарованно: он надеялся, что герр Хольцманн откажется. Он бы предпочел видеть Катарину одну.
— Мы непременно придем. И вот, пожалуйста, примите обратно ваши деньги. Пусть это будет мой подарок Фюреру.
— Спасибо. — Петер улыбнулся. — Увидимся на празднике. Я буду с нетерпением ждать вас обоих. До свидания, Катарина.
Выйдя на улицу, он выдохнул с облегчением — дело сделано — и положил в карман деньги, которые вернул герр Хольцманн. Вовсе необязательно всем докладывать, что канцтовары достались ему бесплатно.
В день праздника в Бергхоф съехались наиважнейшие представители рейха, но в большинстве своем они не столько стремились поздравить Еву, сколько старались держаться подальше от Фюрера. Тот почти все утро провел, запершись у себя в кабинете с рейхсфюрером Гиммлером и министром пропаганды Йозефом Геббельсом, и по громкому крику, несшемуся из-за двери, было ясно, что хозяин недоволен. Петер знал из газет, что на войне все идет не слишком гладко. Италия переметнулась на сторону врага. У мыса Нордкап был потоплен линкор «Шарнхорст», один из главных боевых кораблей военно-морских сил Германии. Под русским Сталинградом случилась настоящая катастрофа. И еще последние несколько недель британцы без устали бомбили Берлин. Так что теперь, на приеме, офицерство явно радовалось предлогу повеселиться, а не оправдываться перед разъяренным Фюрером. Гиммлер, в круглых очочках, что-то ел, откусывая по-крысиному мелко, и, словно подозревая, что все говорят исключительно о нем, пристально наблюдал за собравшимися, особенно за теми, кто беседовал с Фюрером. Геббельс, спрятав глаза за темными очками, сидел на терассе в садовом кресле и подставлял лицо солнцу. Петеру он казался скелетом, обтянутым кожей. Неподалеку стоял герр Шпеер, который уже несколько раз приезжал в Бергхоф с планами послевоенной перестройки Берлина, и весь вид архитектора говорил, что он сейчас предпочел бы оказаться где угодно, только не здесь. В воздухе висело напряжение, и Петер, время от времени посматривавший на Гитлера, понимал, что тот взвинчен и в любую минуту готов взорваться.
