Кетиль Бьёрнстад - Дама из долины
— Мы с Марианне ждали ребенка, — говорю я.
— Я знаю. Может, именно поэтому я и рассказал тебе про нас с Сигрюн.
— Ты знал Марианне? Вы часто встречались?
— Нет. Нечасто. У сестер всегда были сложные отношения.
— Почему?
— Вечное соперничество.
— Наверное, странно было видеть их рядом. Они были похожи как близнецы.
— Именно сходство и заставляло их скептически относиться друг к другу. Каждая узнавала в себе черты, которые ей не нравились в сестре. Они никогда не были подругами. Встречались в основном на семейных праздниках и юбилеях. Сигрюн боялась этих встреч и в самолете, когда мы летели в Осло, всегда принимала валиум.
— А почему так получилось?
— Это пошло еще с детства. Сигрюн, наверное, рассказала тебе об этом?
— Да, кое-что. Я понял это так, что Марианне не поддержала ее тогда, когда Сигрюн хотела заниматься музыкой.
— Странный конфликт. Тут я никогда не понимал Сигрюн до конца. Она как будто хотела обвинить сестру в чем-то, с чем не справилась сама. Ее мучила горечь и продолжает мучить до сих пор. Она нуждалась в Марианне, в этой горечи, но не хотела никому этого показывать. Пестовала свою горечь в одиночестве. Воздвигла запруду. Поэтому ей так странно, что Марианне больше нет, но еще более странно, что ты неожиданно появился здесь, у нас, как черт из табакерки.
У меня начинают пылать щеки, и я пытаюсь это скрыть.
— Ей так неприятно, что я приехал?
— Нет, напротив! — быстро возражает Эйрик. — Это так хорошо, что нам даже страшно в это поверить. Нам обоим! С тех пор как мы в июне получили сообщение о самоубийстве Марианне, нам стало трудно разговаривать о таких вещах. Такие разговоры слишком волнуют Сигрюн, но, с другой стороны, ей здесь не с кем поговорить о сестре. Только с тобой.
— А что я могу ей сказать? Мы с Марианне жили вместе слишком недолго. Она жила разными жизнями. На похоронах Марианне меня больше всего удивило то, что никто из ее друзей не знал обо мне. Они даже не подозревали о моем существовании.
— А что они должны были знать о тебе?
— Что я ее муж хотя бы. Или это слишком большое требование?
— Конечно, нет. Меня это тоже удивляет.
— Даже вы с Сигрюн не знали, что мы поженились.
— Да, я понимаю, что с этим трудно смириться.
— Должно быть, у нее были на то свои причины. Я всегда воспринимал ее как хранительницу гнезда.
Верил, что человек не должен жить один. Верил в жизнь в доме Скууга. Поздними вечерами мы слушали музыку, которую любили оба. Марианне всегда была близка мне, заботилась обо мне. Я поверил ей, когда она обрадовалась, что забеременела. А наше свадебное путешествие в Вену… Никто не мог так, как она, создавать чувство близости. Она была умная. Но вот она умерла. И мне кажется, что все ее друзья смеются надо мной. У меня не осталось ни одного козыря.
Эйрик качает головой.
— Марианне не была ясновидящей. Сигрюн тоже не ясновидящая. Судя по рассказам Сигрюн, я понял, что Марианне была для нее образцом. Но она не смела признаться в этом ни себе, ни мне. Марианне никогда ничего не делала наполовину. И Сигрюн тоже.
Я не уверен, что мне хочется продолжать этот разговор.
— Они были так похожи друг на друга, — серьезно говорит Эйрик.
— Да. В определенном смысле.
— Поэтому я боюсь ее потерять.
— Каким образом ты можешь ее потерять?
Он разводит руками:
— Таким же, каким ты потерял Марианне. Если человек добровольно предпочитает смерть жизни, это страшно и необратимо. И нам никогда не понять, почему он это сделал. Ведь так?
Я пожимаю плечами. Мне теперь легче говорить о Марианне и ее самоубийстве. Это вошло в историю моей жизни. Независимо от того, от чего бежала или к чему стремилась Марианне, она навсегда вошла в мою жизнь.
Эта мысль придает мне силы.
— Я знаю, о чем тебе хочется спросить у меня. Тебе интересно, почему Марианне повесилась.
— Ну, не так прямо, — смущенно говорит Эйрик.
— А почему? Что нам скрывать друг от друга? Я не знаю, почему Марианне повесилась. Не знаю, что творилось у нее в голове в последние дни. Может быть, в глубине души я страшно зол на нее за то, что она ломала комедию, за то, что у меня не было возможности поговорить с нею о том, что она задумала сделать. Может быть, она считала, что не обязана ни перед кем отчитываться. Даже перед своим еще не родившимся ребенком.
— Незадолго до этого она потеряла дочь. И мужа. Смерть Брура Скууга так и осталась для всех тайной. Ведь так? — Эйрик испытующе на меня смотрит.
Я мотаю головой.
— Думаю, я знаю, почему он покончил с собой. Несчастная любовь. Или острое помешательство. Между тем, как он узнал, что Марианне ему неверна, и, спустившись в подвал, вышиб себе мозги, прошло всего несколько минут. Так говорила Марианне.
— Ты уверен, что все так просто?
— Что ты имеешь в виду?
— Думаю, что все время было еще что-то. Неверность Марианне только спровоцировала действие, но не явилась его причиной.
— И что это могло бы быть?
— Его отношение к дочери. К Ане. Чувство вины. Ведь она буквально увяла у него на руках.
— Нам ничего не известно, буквально или не буквально. Я имею в виду его руки. Ты хорошо знал Брура Скууга?
— Почти не знал. Мы встречались на скучных семейных торжествах. Он во всем был безупречен. Лучшая марка автомобиля. Дорогие кожаные брюки. И вместе с тем он был очень закрытым человеком. Ты, например, помнишь, чтобы он смеялся?
Я отрицательно мотаю головой.
— Нет. Никогда не слышал, чтобы он смеялся.
— У него был смех самого одинокого человека на земле. Представь себе плачущего человека. Маленькую девочку в лагере для беженцев. Четырехлетнего мальчика, стоящего на руинах после землетрясения, он стоит один, и его снимают фотографы. Но ничто из этого не производит столь грустного впечатления, как смех Брура Скууга.
Я с ним согласен:
— Эстетика и качество всегда стояли для него на первом месте. Мебель. Музыкальный центр. Рояль. Женщины в его доме тоже были безупречно красивы. Он взорвал на воздух иллюзию. Наверное, он сознавал свою силу, сознавал, что он незаменим, что они вскоре последуют за ним…
— Страшная мысль! — сердито говорит Эйрик.
Он не зажег свечи. Мы разговариваем в почти оглушительной темноте.
— Скоро мы выйдем из дома и посмотрим на северное сияние, — говорит Эйрик. — Ты когда-нибудь видел северное сияние?
— Кто-то, кажется, в Берлевоге хотел его мне показать, но я был слишком пьян.
— Почему ты так много пьешь?
— Я должен тебе отвечать? А почему пьет Сигрюн?
— Вот этого я как раз и не знаю, — говорит он, помолчав. — Эта ее отчужденность. К Сигрюн невозможно приблизиться. У тебя возникало такое чувство, когда ты жил с Марианне?
— Поставь все-таки какую-нибудь музыку, — прошу я, охваченный тревогой.
Он сразу встает:
— Что ты хочешь послушать?
— Шуберта. Что-нибудь Шуберта.
Он подходит к полке с пластинками. Колеблется. Потом ставит «Смерть и девушку».
— Ради бога! — говорю я.
— Буквально или не буквально? — лаконично спрашивает он.
Мы сидим и слушаем музыку. Потом я понимаю, что он слишком взволнован, чтобы слушать.
Он наклоняется ко мне:
— Ты действительно не понимаешь, почему я так боюсь ее потерять?
Он как будто ждет какого-то ключевого слова. Не знаю, могу ли я ему помочь. Неожиданно я понимаю причину его гостеприимства. Он хочет начертить карту. На ней должны быть и Марианне, и Сигрюн. И Аня тоже.
— Объясни подробнее, — прошу я.
— Я стал бояться за Сигрюн после того, как Марианне покончила с собой, — говорит он.
Движения в ночи
— Давай выйдем. — Эйрик встает и идет к двери. — Надень сапоги.
Я иду за ним между деревьями. Он хочет показать мне свой мир. Хочет втиснуться между Сигрюн и мной. Мы с ней возвели маленькое шаткое строение. Он хочет его разрушить, предлагая мне свою дружбу.
Я словно попал в западню.
Мы стоим среди призрачно-белого снега и смотрим на желто-зеленые всполохи. Небо в тревоге. Хотя я никогда в жизни не видел северного сияния, я узнаю неожиданные световые мерцания из моих снов. Огромное энергетическое поле, которое невозможно понять. Я вспоминаю радио в детстве. Зеленый глазок, на который всегда смотрела мама, когда искала музыку на всех волнах.
Северное сияние колышется, колеблется, вспыхивает непостижимо далеко в мировом пространстве.
— Я чувствую себя таким ничтожным, — говорю я.
— В этом весь смысл, — отзывается Эйрик.
Неожиданно я замечаю между деревьями какую-то фигуру. Это мужчина. Он стоит неподвижно и наблюдает за нами с того же места, откуда я в первый вечер наблюдал за Сигрюн и Эйриком.
