Эндрю Уилсон - Любовь в отсутствие любви
Глава 15
Готовясь к рождественской исповеди, Бартл сидел в церкви и пытался читать молитвослов при свете тусклой одинокой лампочки. Последний из псалмов в сегодняшней вечерней службе — о милосердии и справедливости, сто первый… «Я войду в мой дом с чистым сердцем. Рука моя да не протянется ко злу. Я ненавижу грех маловерия: да не допущено будет во мне это раздвоение…» Слова звучали в голове. Он сидел с закрытым уже молитвенником и медитировал, и грех неверности казался неотделимым от него: слабость веры в Бога; измена — пусть воображаемая — любимой женщине; измена своему призванию… Все это были очень разные вещи.
Бартл ненавидел исповедоваться, но знал, что его жизнь распадется на куски, если он перестанет это делать. В молодые годы, будучи приходским священником, он ходил на исповедь каждый месяц, а то и каждую неделю. Теперь с трудом заставлял себя делать это только перед Пасхой, перед Троицей и перед Рождеством. Почему-то он всегда приходил в одно и то же место, в потемневшую кирпичную церковь в полумиле на север от вокзала «Кингс-Кросс». Знакомые окрестности помогали пройти через неприятную процедуру. Бартл терпеть не мог привлекать внимание окружающих, особенно тогда, когда ему приходилось сталкиваться с собственными недостатками, от которых по большей части не удавалось избавиться. Ничто, например, не могло бы примирить его с Верой. То есть, если обобщать — ничто не могло сделать его более сильной личностью. Он лучше любого своего недоброжелателя клял себя за способность путаться в трех соснах и создавать проблемы на пустом месте. Он судил себя значительно строже, чем любой другой — за исключением, возможно, лишь Бога. Перед этим Высшим судом он трепетал, потому что знал, что прощения не будет.
Чувство трепета и страха владело Бартлом два дня. За это время многое произошло. Ему всегда было неприятно видеть других в унизительном положении, но безумие Мадж потрясло его. Не сама болезнь, а именно безумные вещи, которые она говорила. Теперь она стала спокойней. Она все еще страдала от маний, но теперь они были вытеснены на задворки сознания. Она все еще пребывала в убеждении, что в систему центрального отопления проникли маленькие человечки, но этот факт интересовал ее не больше, чем личность премьер министра. С Бартлом она говорила в основном о Боге. Где он? Как Его узнать, услышать? В больнице она стала ходить на службы в часовню. Но она не могла найти Его, и Бартлу было больно, что он не в силах помочь ей в этих испытаниях.
Несмотря на то что, ощущая гнев Божий, Бартл тем самым ощущал Его присутствие, ему по-прежнему не удавалось разобраться в путанице своих ощущений, и на исповеди это проявилось еще острее. Ему хотелось вернуться домой очищенным. Но, если мерить мерою Христа, никто из людей не был совершенно чист. Еще в древние времена было сказано, что, разведясь с женой, можно жениться во второй раз. С формальной точки зрения, это Вера с ним развелась, а не он с ней. Но, согласно Новому Завету, мужчина, который развелся и вновь женился, совершает прелюбодеяние. И мужчина вожделеющий совершает прелюбодеяние в сердце своем.
О, шкворчащие отбивные и лапша по-кантонски! О бананы и карамельный соус! Как вы далеко!
С тех пор как Мадж заболела, Бартл не пытался связаться со Стефани. Может быть, теперь ему даны будут силы отказаться от нее. Когда он исповедовался, ему прощались все его проступки, даже то, что он считал прелюбодеянием. Но в этом и была его сложность отношений с Богом, с Законом Божьим, со всепрощением. Потому что когда он выходил с исповеди и его грехи должны были быть отпущены, легче на сердце не становилось, и никаким усилием воли нельзя было это изменить. Какой смысл стараться жить по высшим законам, если это все равно невозможно? И раз все равно ничего не получается, почему именно он должен был пытаться заслужить прощение? Как быть с тысячами и тысячами грешников, которые даже и не просят о прощении?
Такие мысли искушали Бартла и вводили в грех безверия. Его преследовало искушение усомниться в самом даре благодати. И здесь свою роль играла воля. Он не мог объяснить, как это произошло. Чувство вины, угрызения совести сыграли наименьшую роль в том, что он вновь, как уже было много раз, вернулся к таинству. Он только знал, что это его долг перед Богом. Он ощущал необходимость стремиться к совершенству: к абсолютному добру, абсолютной правде, чистой любви. «Сила моя является в слабости». Эти слова для Бартла были первым шагом на пути, который вел к той Любви, которая одна была полной и истинной.
— Великий Боже, — сказал он, и слова шли из самого сердца, — мое священство было даром, который я, как и другие Твои дары, растерял и растратил. Но и теперь позволь моему несовершенству считаться несовершенством священника. Я ничего не знаю о Тебе. Все мои попытки следовать за Тобой потерпели неудачу, снова и снова, и снова. Но все же — располагай мною. Пусть мои слабости тоже участвуют в искупительных трудах Христа. Пусть моя недостойная попытка раскаяния будет раскаянием не только моим, но и всех тех, кто лучше, чем я, но сомневается в Твоем милосердии или не понимает это так, как Ты дал мне это понять. Отпуская мне мои грехи, сделай так, чтобы прощение явилось также исцелением для Мадж, утешением для Ричелдис, просветлением для Саймона; сделай так, чтобы грехи Веры были прощены, так же как и мои грехи; и если у Стефани есть грехи, пусть они тоже будут прощены вместе с моими. О Господи, любящий нас равной и невзыскующей любовью, не отвергающий никого из нас, не дай им судить об Истине Твоей и Слове Твоем по моим глупым словам и недостойным поступкам. Но прошу Тебя, услышь мою молитву, позволь простереть к Тебе руки, принести Тебе жертву. Жизнь моя — не пример. Мои слова — тлен. Даже сейчас, когда я обещаю стать лучше, я знаю, что меня ждут впереди только неудачи и грехопадения. Но я обращаюсь к Тебе, Исцелитель. Я не дерзну стремиться к Твоему совершенству. Мне остается лишь упасть на колени перед Тобой во всей моей нечистоте и сомнениях и отдать себя Тебе. О святое дитя Вифлеема. Ты, друг всех грешников, Ты ведь тоже человек, прошу Тебя, прими это от меня.
Пока Бартл молился, зажгли свет. Он увидел, что собралось уже примерно полдюжины прихожан, ожидающих исповеди. Без двух минут шесть из ризницы появился священник. Поверх его сутаны была надета укороченная черная автомобильная куртка, и он дрожал от холода. Это был старый священник, который не раз принимал у Бартла исповедь. Когда он был в отпуске в Италии, Бартл иногда замещал его.
Священник преклонил колени, затем поднялся и надел поверх куртки накидку. Один за другим прихожане подходили к решетке. Бартла всегда глубоко трогал вид людей, ожидающих исповеди. Почти наверняка они считали, что их грехи — тайна для всех остальных, а ведь достаточно было на них посмотреть, чтобы понять, в чем они пришли покаяться. Молодой человек с напомаженными волосами и в тесных джинсах — гей; пожилая женщина с сеткой на волосах — зловредная мегера, которая портит жизнь своей безответной сестре; вот этот безукоризненного вида мужчина в пальто из верблюжьей шерсти поклоняется Мамоне. Он, вероятно, проводит не совсем четкую линию между частичным и полным уклонением от уплаты налогов и частенько соблазняется услугами «массажных кабинетов». А безобидная пожилая толстушка, которая сейчас как раз находится в исповедальне, вряд ли повинна в чем-либо, кроме обжорства, и пришла на исповедь в основном потому, что ей было одиноко и хотелось с кем-то поговорить. Она исповедовалась очень долго.
Бартл, приступая к исповеди, всегда испытывал сильное смущение. Он предпочел бы отпускать чужие грехи, чем каяться в собственных. За свои ему было очень стыдно. Может быть, они не были более серьезными, чем чьи-либо еще, но это-то и было самым постыдным. И все-таки, когда он опустился на колени перед решеткой и проговорил их, все сомнения отпали. Он знал, что находится лицом к лицу с истиной, со Всевидящим и Всепрощающим Судьей. И если всего несколькими минутами раньше он собирался о чем-то умолчать (глупо позволять старым грехам вцепиться в тебя еще раз), то теперь, когда он стоял на коленях, сама идея сокрытия показалась ему нелепой, поскольку он явственно ощутил присутствие Того, Кому ведомы все секреты.
Когда он закончил, старик священник сказал ему несколько слов.
— Мы постоянно твердим, что Бог любит нас, — сказал он, — но на самом деле это то, во что труднее всего поверить. На самом деле Он продолжает любить нас, что бы мы ни делали и даже если мы перестаем думать о Нем; мы иногда пытаемся отвергнуть любовь Бога, убежать от нее, как пытаетесь вы. И, — тихий смех донесся из-за решетки, — как все мы пытаемся. Мы все — Ионы, сбегающие из Ниневии, особенно священнослужители. Мы не делаем ничего, чтобы заслужить любовь Бога, и ее вымаливаем на исповеди. Это Его любовь нас сюда приводит и выводит отсюда в мир прощенными и исцеленными, чтобы строить Его Царство. И так должно быть.
