Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
— Эй!
Вошла в хижину, оделась. По крыше стукнули еще несколько редких капель.
Нэнси стала на пороге, стряхнула полотенце.
— Э-э-эй!
Чайка, сидящая на гранитной плите, искоса глянула на нее недобрым глазом.
— Почему бы тут кому-то и не быть? — рассудительно спросила Нэнси чайку. — В конце концов, считается, что у нас тут свободная страна, и напрасно ты на меня так уставилась.
Чайка повернулась к ней спиной. Когти нетерпеливо царапнули по камню. Вряд ли она бы сидела так спокойно, шастай кто-то поблизости. Нэнси повесила полотенце на внутреннюю сторону двери. Дождь уже дробно стучал по песку и по крыше. Нэнси заботливо притворила дверь, чтобы дождь не захлестывал внутрь, не то сгниет пол, потом взобралась на насыпь и почти всю дорогу до дому бежала бегом.
Когда она вошла, все сидели в гостиной, допивали чай.
Гарри еще не ушел. Ему очень даже по вкусу и сандвичи с огурцами, и слабый китайский чай, и Мэйв тоже, покорно подумала Нэнси.
— Я еще здесь, — сказал он, будто она сама не видит.
— Выпей чаю, — сказала тетя Мэри. — Только он уже остыл.
— Спасибо, не хочется.
— Пирог мы еще не разрезали. Хотя искушение нешуточное.
— Куда это ты исчезала? — спросил Гарри почти жалобно.
— Она вечно исчезает. Жизнь ее полна тайн. Но я необыкновенно тактична, никогда ни о чем не спрашиваю. Правда, детка?
— А сандвичей не осталось?
— Неужели ты думаешь…
— Понятно.
— Давайте отведаем пирога. Разрежь сама, детка. Пирог полагается разрезать новорожденной.
— Причем загадать желание, — подсказал Гарри.
Нэнси взяла нож и взрезала шоколадную корочку. Желаю… нет, не желаю, чтобы он сказал, не заскочить ли нам сейчас к Мэйв. Первый ломтик.
— Восхитительно выглядит. Фирменный пирог Брайди. Она у вас просто сокровище, Мэри.
— Хочешь пирога, дед?
— Пирога, — растерянно повторил старик, никто не понял, означает это да или нет.
Нэнси отрезала кусочек, положила на тарелку. Отнесла и поставила на круглый столик возле деда.
— Сегодня мой день рожденья. Ты не забыл? Мне уже восемнадцать.
Старик с минуту смотрел снизу вверх ей в лицо, пытался сообразить, кто это перед ним.
— А, да, — сказал он наконец. — Дочка Элен. — Глаза его блеснули торжеством. — Я не ем пирогов.
Она все-таки оставила тарелку подле него, может быть, еще передумает.
— Ты промокла, — сказала тетя Мэри.
— Немножко. Дождь начался так неожиданно.
— На твоем месте я пошла бы и переоделась.
— Только не в день рожденья, — отрезала Нэнси.
— Ревматизм…
— В восемнадцать лет ревматизма не бывает.
— Детка, надо быть осторожнее…
— Э-э… я вот думаю… — начал Гарри с набитым ртом, жуя пирог. — Я думаю, может, нам заскочить к Мэйв. На минутку.
Нэнси отошла к окну, выглянула на сверкающие струи дождя. Вот и загадывай желания. Всегда заранее знаешь, чего от него ждать, черт возьми. Непостижимо, откуда у нее к нему… ну… слабость. Слабость, нежные чувства. Может быть, это потому, что всегда знаешь, чего от этого человека ждать. Никакие опасности тут не грозят. С ним скучно до смерти? Если любишь, так не скучно.
— Мартышкина свадьба, — сказала Нэнси.
— Что такое?
— Она хочет сказать, сразу и дождь и солнце, — пояснила тетя Мэри, собирая чашки с блюдцами на поднос.
— Вот тебе и раз! Почему?
— Что почему?
— Почему это называется мартышкина свадьба?
— А почему бы и нет? — спросила Нэнси.
— Жаль, что ты упустила сандвичи с огурцами. У Брайди они просто изумительны, Мэри.
— Надо резать хлеб тонкими-тонкими ломтиками. В этом весь секрет. Совсем тонкими, иначе ничего не получится. И в перце, конечно. Нужна очень точная мера.
Она забрала с отцова столика тарелку с нетронутым пирогом.
— Извините, я только отнесу поднос на кухню. По субботам Брайди любит попасть в церковь пораньше.
Она вышла, а Гарри подошел к Нэнси.
— Так как же?
— Хорошо. Если вам так хочется.
— Только на минутку заглянем.
— Прямо сейчас?
— Ну… ну да… А почему бы нет?
— Дождь.
— Мартышкина…
— Да.
— Ты уже все равно промокла.
Нэнси вздохнула.
— Ладно, пойдем.
Они вышли на веранду, вслед послышался голос деда:
— «Век земной быстротечен, близок полночный час, радости наши меркнут, свет покидает нас. Все преходяще и тленно…»
— Мы ушли, тетя Мэри, до свиданья. Идем к Мэйв. Заскочим на минутку… — Ее разобрал смех.
— Переоденься. Переоденься, детка, сними мокрое… Переоденься.
Нэнси потащила Гарри с веранды.
— Скорей, Гарри. Гарри, скорей. Скорей, скорей.
— Нэнси…
— Тише! Не суматошьтесь вроде нее. А то вдруг, пока я стану переодеваться, Мэйв возьмет да и уйдет куда-нибудь. Мало ли. Лови мгновенье[42] — кто-то что-то такое сказал, верно? Это, кажется, из латыни?
— Почему он все время поет? Пока тебя не было дома, он все время пел. Похоже, он и сам этого не замечает? Да еще такой мрачный гимн.
— Ну, не знаю. «И в смерти восторжествую, лишь милостив будь ко мне». Хотя завтра, наверно, он запоет что-нибудь другое. Знаете, иногда бывает, привяжется мотив. И никак от него не отделаешься. Дед обожает Тома Мура. «Часто в полночной тиши»[43]. Больше все вот такое унылое. Винтиков у него не хватает, а слова помнит в точности, прямо чудеса.
Она храбро взяла Гарри под руку. Он не противился. Он всегда такой вежливый.
— Можно вас кое о чем спросить?
— Давай.
— Если не хотите, не отвечайте.
— А в чем дело?
— Вам приятно было воевать?
Он остановился — стоял и смотрел на желтую розу на прямом зеленом стебле, готовую вот-вот распуститься.
— Какой странный вопрос.
Меж бровей у него прорезалась морщинка.
— Я любопытная. Вот и любопытничаю.
Гарри слегка наклонился к розе. Нэнси чувствовала, прежде, чем он ей ответит, розе придет конец.
— Приятно… Странно сказано, Нэнси.
Она ждала.
— Ну… надо признаться, иногда бывали приятные минуты… Иногда… Пожалуй, я был не против. Скажем так. Как называется эта роза?
— Вам было страшно?
— Право, не замечал.
— Страшно кого-то убить?
— Глупая девочка. Много от этого было бы толку.
— А что вас самого убьют?
И она щелкнула пальцами, словно точку поставила.
— Тоже не суть важно. Ну, иногда как-то вроде сосало под ложечкой. Но подолгу страха не чувствовал. Не понимаю, почему тебе это интересно. Уставал. Пожалуй, больше всего запомнилось вот это чувство: усталость. Страх мы там отлично научились подавлять, о нем почти не помнили. Так что же это за роза?
— Понятия не имею. Спросите у тети Мэри. Она знает по именам нее цветы и деревья… наверно, все, сколько их есть на свете. И птиц тоже. А вы чувствовали себя героем?
— Конечно, нет. — Гарри засмеялся. — Ну, ясно, там были и герои, но только не я. В конце концов, у меня деды и прадеды солдаты, а не герои. Самые обыкновенные солдаты. Знали свое дело. Но мне это занятие не по душе. По-моему, времена несколько изменились. Наверно, родители были разочарованы, когда я ушел из армии. Особенно мать. Она всегда воображала, что сынок вырастет генералом. Ты же знаешь, каковы матери.
— Не знаю, — сказала Нэнси.
Он густо покраснел.
— О господи! Извини, Нэнси. Надо же такое ляпнуть. Как-то сорвалось с языка.
Она чуть подтолкнула его локтем — хватит стоять на месте. Трава под ногами была скользкая. Пора бы ее скосить. Она будто разом выросла под этим нежданным дождем.
— Ну, а…
— А что?
— А вот быть биржевым маклером… это занятие вам по душе?
— Какое ты еще незрелое существо.
— Но-но! — сердито вскинулась Нэнси.
— Я хочу сказать… когда станешь постарше, ты не будешь приставать к людям с такими глупыми вопросами.
— Но я хочу знать. Как же что-нибудь узнать, если ни о чем не спрашивать?
Гарри сочувственно вздохнул.
— Живешь, и никто тебе ничего не говорит, ничего не рассказывает. Мне надо столько времени наверстать. У меня голова гудит от вопросов. Вам так страшно хочется быть биржевым маклером?
— Надо же чем-то заниматься. Когда-нибудь и ты это поймешь. Мужчине, во всяком случае, нужно занятие. Нужно делать карьеру, зарабатывать деньги, нести какую-то ответственность. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Маклерством зарабатываешь деньги, способ не хуже других. А вообще хорошо быть девушкой… никаких таких забот. Сиди и жди, покуда не явится какой-нибудь малый и не поднесет тебе все на блюдечке.
Нэнси не ответила. Они молча шли к калитке в высокой живой изгороди, которая отделяла сад Кейси от поля.
— «Страшно хочется», — повторил Гарри не презрительно, скорее задумчиво. — Наверно, тебе самой чего-то страшно хочется?
